Чтоб напечатать вас отдать», —

Все басни с сказками ко мне тут приступили,

И, каждая приняв и голос свой, и вид,

Старик мне первый говорит:

«Помилуй, что́ ты затеваешь,

Что ты без всякой нас защиты отпускаешь!

Ужли ты для того на свет нас жить пустил.

И нас, детей своих, лелеял и учил,

Чтоб мы на произвол судьбы теперь остались

И без прибежища скитались?

Не сам ли ты через меня сказал,

Что в море бы одним робятам не пускаться?

А ты теперь и сам что делать с нами стал?»

Бедняк тож к речи тут пристал:

«А я куды гожусь? Как в свет мне показаться?

Ты знаешь, батюшка, довольно, свет каков,

Какое множество развратных в нем умов;

Ты знаешь, сколько в нем на правду негодуют.

И как порочные умы об ней толкуют?

А ты ведь, батюшка, когда нас воспитал,

Ну дети, правдою живите.

И правду говорите», —

Всегда нам толковал.

Так ты нас под ее защитой отпускаешь?

Помилуй, разве ты не знаешь,

Какой по бедности моей мне был прием

В беседе перед богачом?

Чего же доброго теперь мне дожидаться,

Когда мне в свет еще и с правдой показаться?

Нет, ежели ты в свет задумал нас пустить,

Отдай Дьяковой нас в покров и защищенье.

Тогда хоть мы от злых услышим поношенье,

Что станем правду говорить,

Но в ней не гнев найдем, увидим снисхожденье;

Ее одно в том утешенье,

Один закон, одно ученье,

Чтоб правду слышать и любить.

Она нас иногда от клеветы избавит,

А именем своим тебя и нас прославит.

И наших недругов заставит, может быть,

Еще нас и любить.

Хоть в свете истина собой и не терпима,

Так из прекрасных уст всё может быть любима».

— «Как? ей представить вас? что вы, с ума сошли?

Подите ж прочь! пошли! пошли!»

Сперва-таки как лад просили, всё просили;

Но вдруг как подняли и плач, и вой такой!

«Ой! батюшка, постой! постой!

Ой! что задумал ты над нашей головой!»

Тут все они свои заслуги протвердили

Без череды и чередой.

Иная басня тут медведем заплясала,

Другая тут свиньей визжала.

Медведь сказал

«Что, разве ты забыл, как в басне я плясал?»

Свинья свое напоминала

И с прочими туда ж твердит:

«Припомни, как меня в девятой басне били,

Гоняли, мучили, тузили».

Слоны с коровой приступили.

Корова говорит:

«Что, разве даром я под седоком страдала,

За лошадь службу отправляла

И невпопад ступала?

А что я не скакала,

Так я не виновата в том,

Что не роди́лася конем».

Слоны свое тут толковали:

«Да мы чем виноваты стали,

Что, новый ты совет затеяв учредить,

С нами,

С слонами,

Скотов с предлинными ушами.

За красное сукно изволил посадить?

Иль наши все труды пропали?

Так из чего ж бы нам служить?»

И уши криком мне и воем прожужжали.

Другие было все туда ж еще пристали;

Но я, чтоб как-нибудь скоряй их с шеи сжить,

Стал гнать их от себя, кричать на них, бранить:

«Поди, уродлива станица, отступися!»

Они, сударыня, и пуще привяжися.

Я им в рассудок говорить:

«Да как уродов вас Дьяковой мне представить?

Иль вкус и красоту ее мне оскорбить

И самому себя пред нею обесславить?

Ну, кстати ли?» — Они никак не отставать;

Стоят на том, чтоб Вам в защиту их отдать:

Хотя бы, говорят, мы ей не показались,

Так мы бы именем ее покрасовались.

Я всё не смел им обещать,

Как вздорная меня станица ни просила;

Но вдруг, где ни взялась, жена тут приступила,

Котору в сказке я десятой описал;

Тут я, сударыня, что делать, уж не знал,

И, чтоб скоряй с ней разойтиться,

Я был уж принужден решиться.

«Да, да, — я ей сказал, —

Так точно, знаю, знаю...

Подите только прочь, я всё вам обещаю...»

Дав слово, должен я сдержать.

Не надобно бы так нескромно обещать;

Но, силу кротости и власть рассудка зная

И вздорную лишь тем исправить уповая,

Подумал я: «Пускай же будет и она

На путь прямой обращена;