«Савва, я думал, ты честный человек».
Савва, как проколотый, судорожно протянул руку, убеждая и обороняясь. Но вместо слов только прохрипел. Рука отдернулась и повисла.
«А ты подлец! — и голос у Божена хряснул, верный знак, жди по морда́м, — жена мне на тебя жалуется, проходу, говорит, нет, пристаешь и на людях. Да чего ты все прячешь руку, нож что ли затаил?» Божен кричал: «Тебе в моем доме нет больше места!»
Поздний час да все равно, погнали, не задерживайся. Савва так и не простился.
II
1
Колпаков поражен: почему Савва покинул Божена?
«Голодно у них», сказал Савва.
Но и Колпаков заметил перемену: не от голода такое бывает. Расспрашивать не стал, да пускай себе живет, не с улицы, а Грудцын.
На новом месте, в гостинице, разлученный со Степанидой, Савва начинает свой страдный подвиг — огонь его горести неугасим и сердце тужит: нет ему места ни на земле, ни в днях.
Гостинник и гостинничиха, видя, пропадает человек, пожалели его, но как и чем помочь?
А был в городе Орле волхв: чарованием узнавал о причине скорби и скажет о человеке жить ему или смерть. Беззастенный, глаза насквозь.
Тайно от Саввы Колпаковы решили позвать Комара. И когда проходил Савва по двору, показали на него Комару. Колдун, взглянув на Савву, не раскрыл и свою черную книгу.
«Порченный и конец ему один, и вытянул из кармана веревку: петля. Спутался с женой Божена Степанидой. И подумав: ее кровь в нем играет, а кровь неизбытна».
Колпаковы не поверили: как это возможно, Савва примерный сын богатых родителей и польстился б на чужую жену. А Божен всякому в пример благочестием не мог допустить, жена б его позарилась на юношу и впала с ним в блудное смешение.
«Нет, Комарушка, ты зря это: Божен человек святой жизни».
Колдун даже не пожелал и сплюнуть. Колдун получил свое и прощевайте.
Надежда спасти чарованием Савву ушла из рук Колпаковых.
А по случаю предпраздничной уборки всякая веревка, и крепкая и струшивый обрывок, из Саввиной комнаты от соблазна прямо в помойную яму.
«Комар зря слова не скажет».
* * *
Завтра Новый год — день Семена Летопроводца, начало осени. А тепло на воле, не отличишь от Яблонового Спаса.
Никогда еще Савва не чувствовал себя кругом одиноко, как в этот новогодний вечер: в первый раз не дома встречает новый год один. Что-то ему судьба предскажет?
Он вышел на улицу и без дороги идет. И не заметил, как очутился за городом в поле.
Пасмурно без дождя, серый вечер переходит в ночь. Ни луны, ни звезд не видно. Черный лентой по небу тянулись птицы улетая.
А он скован: он, как во все дни и ночи, чувствовал всю ее в себе, ее живую теплую тяжесть, и этот ее взвей перед глазами — незаглушаемый, заманчивый, дразнящий шепот.
«Я отдам все и вся, буду до смерти раб, будь то человек или сам дьявол, только б раз еще побыть с ней!» — выкрикнулось из самых глубин его отчаявшегося сердца.
Ни впереди и за ним никого. Одно, оттрудившее летний день, мирное поле. И вдруг окликнул кто-то. Оглянулся Савва. И увидел: кто-то спешит к нему и так быстро, ровно на колесиках катит и машет рукой.
«Кому бы это в такой час в поле?» — подумал Савва. И когда окликавший подошел совсем близко, Савва сразу заметил, не вор, и как хорошо одет и как приветливо смотрит, а по возрасту сверстник.
«Брат Савва, наконец-то! воскликнул неизвестный. Давно тебя разыскиваю. Мы так похожи. Ты вышел в поле, видишь и я. Ты Грудцын из Устюга, я тоже из Устюга. Я Виктор Тайных, наверно, слышал. Хоть и дальние, а все-таки сродни. А попал я сюда, в эту дыру, для закупки лошадей, теперь такое время. Как и ты, живу один, ни с кем не вожусь. Здешние не по мне: один дурак набитый, другой просто дурак, вот и вся разница». И Виктор захохотал.
Савва смотрел с удивлением; что-то наглое послышалось ему в этом хохоте.
«Один дурак, как свойственно всем дуракам, продолжал Виктор, чтит себя гением, не меньше, другой просто дубина. Да ты их всех отлично знаешь. Мы с тобой одиноки. Будь мне друг, а я тебе с радостью буду во всем помогать».
Савва весь встрепенулся — не чаял встретить родственника, и как все понимает. В самом деле, этих «набитых» и просто «дубин» сколько сам он навидался у Божена.
И об руку они пошли в ночь.
«Брат Савва, вижу, кручинится. Мне известно, твои хозяева Колпаковы тайком от тебя, звали к себе Комара. Есть тут один ворожей. Комар пугал веревкой, следили б за тобой, не ровен час, удавишься. Да что их хваленый Комар может. А ты выкинь из головы петлю. Поверь мне, я в этих делах побольше чего знаю. Я тебе помогу, но что ты мне дашь?»
Савва не сразу:
«А наперед отгадай мое несчастье, сказал он твердо, тогда я поверю, ты мне поможешь».
Виктор засмеялся:
«Тужишь сердцем по Степаниде. Все разлучила кровь. Могу кровью и соединить вас».
«Не я, она от меня отвернулась».
«Ты чересчур подозрительный: она тебя любит больше, чем ты думаешь».
«У меня много товару, сказал Савва, а у отца бессчетная казна. Все отдам, верни ее любовь».
«Да что мне казна, нетерпеливо возразил Виктор, я в тысячу раз богаче всяких Грудцыных и Строгановых вместе. А твои товары мне ни к чему. Мне надо твою подпись и больше ничего: так подписать свое имя, как ты подписываешь, ни один московский дьяк не сумеет. Мне твоя подпись и все будет в твоей воле».
«Какие пустяки, — подумал Савва: подписаться!». И вздохнул облегченно: ему было приятно, ни товары, ни казна от него не уйдут.
«Я готов, давай где, подпишу».
«Да мне все равно, вырви из своей записной».
Савва бережно выдрал листок из торговой книги. Нашлось у него и перо.
«Нет чернил».
«Пиши кровью. Вот тебе, Виктор подал нож, ткни себя в палец, нож острый».
Они присели у оврага.
Савва укрепил на переплете записной книги листок, и задумался: слова Виктора «пиши кровью» пробудили память: «кровь на простыне». И он почувствовал, как сам он весь налился кровью.
«Кровь покрывается кровью!» загадочно сказал Виктор.
Савва пырнул себя ножом в палец, надавил и поддел кровь на перо, приноравливаясь расчеркнуться.
«Стой, Виктор тронул его за руку, чай во Христа веруешь?»
«Мы русской веры, как же нам без Христа, истинного Бога!» — отозвался по-старинному Савва, следя за своим, кровью пузырящимся, пером.
«Но ее ты как любишь?».
«До смерти».
Виктор захохотал:
«Только-то, люди! не богато».
«Душу за нее отдам», отчетливо проговорил Савва.
«Так пиши: Ради моей любви»...
— Ради моей любви.
«Отрекаюсь от Христа...»
— От Христа отрекаюсь.
«Истинного Бога...»
— Бога истинного.
Савва писал, и кровь блестела у него на веках, так твердо выводил он букву за буквой. Освежил кровью перо и с завитками и завитьем расчеркнулся:
«Савва Грудцын руку приложил».
«Чудесно, царская подпись, — похвалил Виктор, любуясь, — не подделаешь! И сунул листок себе в карман. Верь мне, все твои желания исполнятся».
И в ответ глубоко вздохнул и улыбнулся Савва: счастье сияло в его улыбке.
«И будем братья, — сказал Виктор, — дай мне твой крест».
Савва покорно потянулся к вороту снять с шеи крестильный крест. А креста не было. «Забыл, знать, в бане!» — лениво подумалось.
«Ну идем, — сказал спокойно Виктор, — о мелочах не тужи!»
И они пошли в город, два брата.
А была глубокая ночь.
«А я не спросил тебя, Виктор, где ты живешь? Все дома мне известны, почему я тебя нигде не встречал?»
«Да нигде я не живу, — засмеялся Виктор, — а захочешь видеть меня, ищи на конской площади с цыганами, весь день я там околачиваюсь. Я ж тебе сказал, приехал сюда для покупки лошадей. Да я сам к тебе приду. А завтра смело отправляйся к Боженову дому. И как будет Божен по дороге домой возвращаться из церкви, ты увидишь, поверь мне, с какой радостью он встретит тебя».
