Кабы не они да не гром Ильин, расплодилось бы беспятых видимо-невидимо, и все сокрушилось бы до последнего основания.

ВЕЩИЦА, ИМЕН КОТОРОЙ ДВЕНАДЦАТЬ С ПОЛОВИНОЮ{*}

ИЗЪЯВЛЕНИЕ

В Гадояде, в стране стеклянной царствовал некогда сильный и могучий царь по имени Гог с царицей Магогой. Родила ему царица шестерых сынов и таких красавцев — загляденье.

Славно царство Гогово, не сосчитать в нем богатств, золотой казны и скота и тучных нив.

Привольны поля хоть туда, хоть сюда, хоть инаково — не окинет глаз; там пахали железной сохой до самого моря, вышина борозды — целая сажень. А лес, что в небо дыра, ни одного деревца кривого в лесу. Завернулись золотые бережки по рекам и по светлым озерам.

Дивности исполнена стеклянная страна, только было б все поживу, подобру да поздорову.

Так и было все поживу, подобру да поздорову: ели, пили, кручины над собой не ведали.

И вот в некое время, как снег на голову, нашло на царство страшное войско комариное, ввалилось в Гадояд, пошло по́топтом: хочет голодное крови пососать.

Скликнул царь князей, бояр, дружину и всяких людей, ударил всей силой и одолел войско комариное, так что ни капельки крови не попало в голодную глотку, а старого комара, начальника комариного, в темницу посадил заключенную, в яму глубокую.

И взмолился из темницы старый комар, говорит царю:

— Дай мне твоей крови пососать, а то запечется тело твое, что еловая кора, погибнешь сам, и все твое царство погибнет, дай мне твоей крови пососать.

Слыша такие слова и угрозы, разгневался царь, шлет палачей, велит казнить комара немилостиво.

И день казнят и другой казнят, — выломали руки, выломали ноги, порют грудь по живот, — три дня казнят, не могут извести; на третьей вечерней заре извели комара, — погиб комар.

На третьей вечерней заре из-за холодных гор показалась Вещица:

— Эй, Гог, выведи детей своих к холодным горам, зарежь детей, нацеди горячей крови их, помажь голову старому комару, эй царь!

Посмеялся царь словам Вещицы, устроил пир на весь мир и пировал всю ночь.

А наутро не стало царских детей.

Схватился наутро царь, посылает в погоню гонцов. И вернулись гонцы, не вернули царских сынов.

С той поры всякой ночью — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца — показывалась Вещица из-за холодных гор.

И горе тому, на кого упадал ее глаз: она смыкала уздою уста, высасывала душу и только одни оставляла глаза на немилый свет, на постылую землю.

И горе тому, кто отзывался на ее оклик: она входила и ложилась в сердце и щемила сердце неведомой тоской, недознаемой грустью, недосказанной кручиной, и тот кручинный с утра до вечера кидма кидался из дверей в дверь, из ворот в ворота, из села до села — на погост.

И горе тому, кто в напущенном сне любился с ней: бросалась она в голову, в тыл, в лик, в очи, в уста, в сердце, в ум, в волю, в хотенье, во все тело и кровь, во все кости и жилы. И думать тому не задумать, спать не заспать, есть не заесть, пить не запить. Тот нигде пробыть уж не мог и мыкался всю свою жизнь, ровно бы червь в ореховом свище.

Стало все с толку сбиваться, настало лихолетье, задряхлело царство Гогово, расползался Гадояд: в коробах да амбарах заводились мертвые мыши, не рожалось младенцев, — подкатывала рожаницам порча под сердце и лежала там, как пирог.

Призывал царь колдунов.

Страшные колдуны водились в стеклянной стране: знали они порчи временные, и вечные; временные, которые отговариваются заговором, и вечные, которые остаются до конца жизни. Знали они, как занимать чертей, — посылали чертей вить веревки из воды и песку, перегонять тучи из одной земли в другую, срывать горы, засыпать моря, дразнить слонов, которые поддерживают землю, но на такое не могли пойти — не могли осилить Вещицы, вернуть царских сынов.

Ходил царь по указу колдунов пешком в Окаменелое царство ко Скат-горе, ел там царь пену с заклятых гробов, силы набирался богатырской, да только попусту.

Всякой ночью — на молоду и под полн, на перекрое и на исходе месяца — клала Вещица тело под ступу и летала бесхвостой сорокой, спускалась в трубы, похищала детей из утробы, а на место их клала головню либо голик либо краюшку. Сама разведет огонек на шестке, там дите и сожрет.

И, до зари налетавшись бесхвостой сорокой, на заре одевала Вещица тело и за зарю до белого дня плескалась в море, пела свои вещие песни. Кто ее слышал, навеки становился негодным.

Сидел царь с царицей в золотом дворце на двойных запорах, за крепкими стенами да глубоким, вострыми торчами утыканным рвом, ночи не спали — не собилось — горькую думу думали, тужили о потерянных сынах  своих да молили Бога, чтоб дал им еще дите последнее — наследника царству всему. И услышал Господь молитву их, исполнил царскую просьбу: в одну из ночей понесла царица.

Не успел царь от радости опомниться, не успел пир отпраздновать, не допил турий рог сладкого меда, как из-за холодных гор показалась Вещица.

— Эй, Гог, выведи живьем мне к холодным горам царицу твою, эй, царь!

Помертвел царь, невмочь опомниться.

А над дворцом, напырщив перья, красный птичищ каркал черным граем.

Собрались тут князья, бояре, дружина и всяких людей многое множество; вот они шушу-шушу и решили: поналечь всей силой, а не дать в обиду страну — поправиться с Вещицей.

И в одну ночь построили вдали от жилья башню из мрамора, оковали ее гвоздием железным и залили оловом, так что ни снаружи, ни изнутри невозможно проникнуть.

В этой башне затворилась царица с одной старой старухой, которая должна за печками глаз держать и закрывала б печки каждый вечер с молитвой и плотно, чтобы, как ненароком, не залетел в трубу Нечистый Дух.

И все шло хорошо, лучше и не надо в это страшное лихолетье.

Когда пришло время рожать, и родила Магога царевича, — Сисиний, родной брат Магоги, великий воин, побивший много побоищев, победитель Пора, царя индейского, возвращаясь в Гадояд, вздумал в ту пору навестить сестру, подъехал ночью к башне и просится пустить его.

Не хотела Магога пускать брата, боялась, не стряслось бы беды, но Сисиний повторял свою просьбу и молил царицу.

Бурная ночь была, всколыбалась сильная вода, сек дождь до кости, просвистывал ветер все уши, и молния, бреча, клевала землю.

И вот, когда отворились двери, поднялась из бури Вещица, вошла в горло коню, проникла с конем в башню, и в полночь похитила сына Магоги, умчалась за холодные горы.

Так и не стало царевича.

Растужилась, раскручинилась царица, плакала Магога, жаловалась на брата Сисиния. Крепкой тугой ущемленное, сердце неуимчивое проклинало. Сотрясалась башня от вопля и проклятия.

И снова черным граем каркал красный птичищ.

Ужа́хнулись Гог и Сисиний.

Поднявши руки к небу, стали просить у Бога дать им власть над Нечистою, поймать ее; и по молитве, сев на коней своих, погнали через пропасти за холодные горы.

Вот они гонят три зари без устали, — взмылены кони, не напоены; на третьей заре напал на Сисиния глубокий сон. И едут они врознь: Гог впереди, Сисиний за ним в глубоком сне.

Шагом проехали много длинных верст, стало уж солнце за лес заходить, стала туманами ночь заволакивать пустынный путь, и взбесился вдруг конь под царем, бьет копытом, дрожит, нейдет, и чем дальше, тем бешеней.

И видит царь сквозь туманы бабу на болоте, бултыхается баба, молит о спасении.

Ударил Гог коня, направил прямо на болото, хвать бабу, и вытащил.

А баба вдруг и говорит:

— Я не баба, я Смерть, прощайся с кем хочешь.

И стал царь просить и молить Смерть пощадить его:

— Было у меня царство и обилье всего, жил я, не тужил, — все прахом пошло, было у меня шесть сынов, в одну ночь погибли все, народился последний сын — царству наследник, и его не стало...

Не приняла Смерть моленья пустынного, ничего не ответила.