Стучит отец.

— Живы ли?

— Живы.

— Ну, слава Богу.

И угостил их купец и денег дал. Старичок за деньги не брался, а брал кузнец и напихал полную пазуху бумажек, фунтов десять.

— Довольны?

— Довольны, хозяин.

Простились с купцом и пошли к Волге в кузнецово село.

Старичок и говорит:

— Давай, кузнец, деньги делить. Я от тебя уйду, а ты домой ступай.

И начал кузнец раскладывать казну на две кучки — тому кучка и другому кучка. Сам раскладывает, а самому так глаза и жжет, вот подвернется рука и себе переложит.

— Что, кузнец, разделил?

— Разделил.

— Поровну?

— Поровну.

— Ты у меня не украл ли?

— Нет.

— Бери себе все деньги, только скажи мне: это ты тогда съел кусочек или заяц?

— Я не ел твой кусочек! — и стал кузнец по колена в земле.

— Скажи, не ты ли? Деньги мне не надо, все твое.

— Нет! — и стал кузнец в земле по шейку.

— Когда ты неправду говоришь, так провались ты в преисподнюю от меня!

Кузнец и провалился, и деньги за ним пошли.

СМЕТАНА{*}

Поп Никанор только и гадал с попадьей, как бы дочь повыгоднее устроить, выбрать себе поладнее зятя, место ему передать и самим жить на покое.

Ездили в дом к попу женихи, и ни один не был по сердцу. Один был поповой дочке мил — попов работник.

И, узнай о том поп, проклял бы дочь, да и мать не больно потакнула бы.

Тайно от отца, от матери они о своем гадали, как им в любви своей жизнь устроить.

Попова дочка работника всякий день сметаной прикармливала. Принесет ему в его каморку, поластится, пока тот ест, и пойдет опять к себе.

До сметаны-то Федор большой был охотник.

И дозналась попадья, что стала пропадать сметана, а куда девается, не знает: и на того думала и на другого, — нет, не знает наверно, и говорит попу:

— Чтой-то у нас, отец, сметана теряется!

— А ты, мать, накопи ведерко, я в церковь снесу на сохранение, там никто не съест.

Накопила попадья ведерко, снес поп сметану в церковь, поставил перед образом Николы Святителя, запер церковь и пошел домой.

А работник без сметаны-то и возроптал.

— Ах, — говорит, — любушка, что ты меня и сметанкой-то нынче не полакомишь!

— Да откуда я возьму! Папаша сметану в церковь снес, к Николе поставил на сохранение.

— А достань мне хлеба да ключи, я сам там управлюсь.

До сметаны-то Федор большой был охотник.

Ну, она ему и хлеба принесла и ключи, он и отправился в церковь. Наелся там всласть, все ведерко слопал, да чтобы концы схоронить, взял да у иконы Святителя на лике-то усы и вымазал, и на бороду накапал, и на грудь накапал. Запер церковь и пошел домой, сам облизывается:

«Уж то-то сметана-то вкусная!»

Подошла суббота, пошел поп Никанор в церковь всенощную служить, да как взглянет на икону, а икона-то вся в сметане, а ведро пусто.

— А вот оно что! Грешил на того и другого, а эво кто сметану-то ест! — да икону об пол.

Икона и раскололась.

Поп схватил ведро и домой, забыл и про всенощную.

— Ну, мать, я Николу расколол, — сметану ест: только рот закрыть поспел, утереться не мог, весь в сметане.

— Не ладно ты сделал, отец, — испугалась попадья, — икону расколол, тебя расстригут! — и давай попа отчитывать.

Поп и опомнился и понял, что неладно он сделал, и уже ничем не поправишь.

— Испеки мне, мать, подорожников, я лучше сбегу.

И как ни уговаривала попадья, не послушал поп — куда ему теперь, все равно расстригут! — стал на своем:

— Сбегу да сбегу.

И напекла ему попадья подорожников и пошел поп, куда глаза глядят.

Шел поп Никанор по дороге, — подорожники его прибрались, сам изодрался весь, изрванился, — шел поп, кричал к Богу:

— Пропал я, пропал совсем!

И увидел Никанор, идет ему навстречу старичок такой белый.

Поровнялся старичок с попом.

— Куда, поп, пошел?

А Никанор ему все и рассказал: и как с попадьей гадали дочь устроить, чтобы самим на покое жить, и как сметану поставил в церкви перед иконой, и как Никола сметану съел, и за то расколол он икону, и идет теперь, куда глаза глядят.

— Пропал я, пропал совсем!

Слушал его старичок ласково.

— Иди домой, поп, — сказал старичок, — икона-то цела, не расстригут тебя. Только не говори наперед, будто сметану я съел, сметану съел твой работник Федор. А ты придешь домой, работника-то не наказывай, а жени его на своей дочери, — это счастье их. Да знай, только в их счастье и себе покой найдешь, и старухе своей! — и благословил попа пропащего и пошел себе дорогою Милостивый Угодник наш.

ДОЛЯ{*}

Ехал казак к царю с вестями, вез царю три слова: первое слово — о помощи Божьей, второе — измена, третье — надежду.

Едет он ночью лесом. От дерева до дерева светят ему звезды. И видит: под елью что-то белеет. И конь почуял: непростое.

Подъехал казак поближе, смотрит: сидит старик под елью и вяжет лыко, старый-престарый такой.

— Что это ты тут, дедушка, делаешь? — остановился казак.

— Али ослеп? Лычко вяжу, — сказал старик.

— А для чего тебе лыко вязать?

— А вяжу я лычко, вяжу долю людскую.

— Лыко худое вяжешь с добрым...

— А такие люди на свете: одни добрые, другие худые. И надо соединить их, чтобы худые были с добрыми, а добрые с худыми.

— А зачем же так?

— А затем, чтобы шла жизнь на земле: соедини ты худых с худыми, и всякая жизнь прекратится, а соедини одних добрых, и Бога забудут.

— Дедушка, кто ты такой?

— Да я, сынок, Никола.

Казак слез с коня.

— Помолись за нас, Милостивый Никола!

И старичок поднялся.

— Ну, поезжай, казак, с миром.

И казак поехал.

Ехал казак всю-то ночь — по звездам, вез царю три слова, а четвертое слово — самое большое — милость Николы.

ЗА РОДИНУ{*}

Три стороны тебе воля, — иди, куда хочешь, гуляй вовсю, а в четвертую — родную сторону ни по́-ногу, своих не трожь, за родину проклянет народ.

Гулял Степан, разбойничал — вострая сабля в руках, за плечами ружье, охотничал разбойничек: дикая птица, двуногая, с руками, с буйной головой добычей была. Ухачи, воры — товарищи. Где что попадалось, все тащил, зря не бросал и не проглядывал, что висло висело. И был у него большой дом — табор разбойный, и хлеба, и одежды и казны вдоволь, полны мешки серебра. Смолоду было — лизнул он камень завечный и все узнал, что на свете есть. И не знал уж страха, и не было на свете того, кто бы погубить его мог. И Саропский лес приклонился перед ним к земле.

Гулял Степан, разбойничал, Турецкое царство разбил; Азовское море и море Каспийское в грозе держал. И полюбил народ Разина за гульбу и вольность его: отместит разбойничек обиду народную!

Ночь ли темная, или напрасная кровь замутили вольную разбойную душу, нарушил Степан завет родителей, пошел на своих, своих стал обижать — не пройти, не проехать по Волге, замаял. И вышел у народа из веры.

Три стороны тебе воля, — иди, куда хочешь, гуляй вовсю, а в четвертую — родную сторону ни по́-ногу, своих не трожь, за родину не простит, проклянет народ.

Вот он с разбою ехал по Волге. Никто его не встречает, один страх стоит по Волге. Мимо Болгар проезжал, про прежнюю вспомнил — про свою первую пощаженную встречу. Что-то скучно ему...

«Дай к ней зайду!»

Вышел Степан из лодки, завернул к купцову полукаменному дому — было когда-то в доме веселье, знавал и разгулку.

Отворила дверь сама Маша. Смотрит, глазам не верит — Стенюшка ли это милый?

— Что, Егоровна, али стар уж стал? С Жегулиной горы гость к тебе.

Посидели молча. И вспоминать не надо.

— Что-то мне скучно, Маша.