Она взяла его за руку и, как слепого, повела — распахнула дверь.

— Иди, сказала она, а я за тебя.

И это он запомнит: «я за тебя».

Широкими глазами глядя, вышел на волю.

Та ночь была звездная, тени скрытные, иди куда хочешь, дорога не выдаст.

Ощупью прошел Бова двор и пустился бежать.

* * *

Ночью таясь вышла Брандория во двор и к тюрьме — так все пять ночей подходила она к решетчатому окну, горюя.

У двери спят выжлы, но не похоже, что спят они, а как брошенное полено, одервенели и лапы кверху. И она все поняла.

И к окну.

Зоя сидела, наклонясь над столом, глаза ее открыты — и в каждом по звезде цветет, играя. Она спит и дума ее бродит по сонным дорогам.

— Что ты говоришь, Зоя?

«Заколдовали счастье».

— Чье?

«Мое — вы».

И в ней отвечает другой знакомый голос.

— Я расколдую кровью: убью отца и мать.

— С кем ты говоришь? Брандория с тревогой заглянула глубже: Зоя была одна.

«Он вышел на дорогу». Зоя улыбнулась и звездные цветы в ее глазах погасли.

Брандория тихонько отошла. В двери торчит ключ, тускло светясь на черном. Она заперла дверь тюрьмы и с ключом по еще не остывшему следу.

Звездная была ночь — пути и перепутья неразгаданных загадок.

Она остановилась — лицом к лицу с тайной — судьба ее сына. И осеняя крестом, ее материнская рука поднялась к зениту — и были пальцы ее как звезды и упали синей звездой до подножия белого камня и широко вызвездили от живого окна тюрьмы к притаившейся стене дворца.

Прекрасная королева Брандория!

II

1

Матрос к матросу:

— Что это, зверь или птица?

«Где?»

«На берегу, видишь, там, ровно б пляшет?»

Спустили лодку.

А Бова, кричать голосу нет, бегает как угорелый, руками машет — по- утиному.

Его и закаляпали.

— Твое счастье! И как тебя нелегкая, тут и зверь пустынник.

И когда вернулся на корабль морнар и Бову поставил, собрались все матросы: и за допрос:

— Какой веры, татарской — татар не велено брать — или христианин?

— «Крещеный», сказал Бова.

— Имя?

— «Зовут Ангусей».

— Ангусей? Все дружно захохотали, англичанин!

— «Отец пономарь, мать прачка», продолжал Бова выдумывать ответы.

— Ты что же, украл?

«Меня обокрали».

Бова рассказал правдоподобно, как нес он от матери белье, навстречу ярыжка, остановил, сверил по счету белье и отнял; возвращаться домой страшно: мать прибьет, отец отколошматит.

— А что ж ярыжка?

— Ярыжка? Бова улыбнулся, как Зоя, ничего.

— Твой ярыжка дурень, на тряпки польстился, а тебя упустил. Морнар погладил Бову пальцем со лба по губам.

Матросы спросили, кому владеть находкой. Всю ночь разыгрывали Бову. Говорили по- русски. Бове непонятно о чем, и только отдельные слова — Синибалда всему учил, но ругаться и сам не умел, кроме «к черту» и то легонько.

Бова не спрашивал: «Что со мной будет?» Что еще может быть, когда родная мать хотела его отравить?

Шел корабль, коробля волну, убаюкивал.

— Я всем вам буду служить! говорит Бова в голос волны. И заснул.

И видел во сне ярыжку, которого никогда не видел, черный, страшный, как старый морнар, черным пальцем ласково гладит его со лба по губам.

— Разлупайся, говорит он, приехали: Армянское царство.

2

Все матросы на палубе и с ними Бова.

В Антоне всегда ветерок, а тут как в натопленной комнате. Пристань забита народом — не цветы, а волны чирикающих лоскутов. И один, поблескивая золотым шипом, кубариком перекатывается и пестрая волна уступает волне.

— Смотри, вон их король! махнул сосед Бове.

«Ожидайте королевских послов», — отшелестелось по кораблю.

Ввечеру нагрянули послы — со щупом и цаплями. Бова! а товар мимо глаз, а было на что позариться, три часа любовались.

И доносят королю, что есть на корабле ни с кем несравним — затмится «солнечная луча», отшибло взглянуть на товары.

На следующее утро пожаловал король. Перед ним товары враскладку, сами лезут в глаза — смотрит, не видит, а на Бову сквозь.

Король Зензевей в диком восторге:

— Покупаю.

Матросы уперлись:

— Наш, не продажный.

А корабельщик заломил цену, и королю подумай, триста литров золота — три обезлиона на обезьяньи, целое состояние, жилой дом с абрикосовым садом.

Зензевей и на такое пошел.

— Беру. Получайте.

И золотом осыпался корабль. А Бову выдали королю

— Изумительно! потрясающе! повторял король, ныряя вкруг Бовы и павлином опахивая.

Одно покоробило: незнатное происхождение — если бы хоть слесарь или электротехник, а то бесполезное «пономарь», а мать «прачка»! — тоже и имя: Ангусей! — для птиц годно, человеку на смех. Правда, имя можно переделать: дворецкий, первый человек в государстве, тоже Ангусей, а зовет себя Ангулином, а родословную разве что подложными бумагами и все — таки только подделка, не оригинал.

И когда шли они с корабля, король с Бовой, вся дорога глядела на Бову. И как будут ближе ко дворцовым воротам — и как увидела королевна Друзиана, вышла навстречу.

Бова, взглянув на Друзиану, вдруг что-то вспомнил — и это было как в сури недавнего — свет улыбающейся Зои — или любовь никогда не приходит с ветру, а из огненной памяти вдруг. И его потянуло к ней. И он глядел на нее, без ворожбы ворожил.

— Отдай мне его! сказала отцу Друзиана.

— Не проси, невозможно.

Зензевей, не хотя при Бове, объяснил по- армянски, что, мол, в частном порядке он тебе будет за столом прислуживать, но официально место его на конюшне, смерд.

3

На Благовещенье, чтимый армянами праздник, к Зензевею съехались гости. За обедом прислуживал Друзиане Бова. Гости на него любовались, а всех больше сама Друзиана.

И когда Бова поднес ей на десерт блюдо, любимое Зензевеем — печёные яблоки со жженным сахаром, она, заглядевшись, уронила салфетку.

Бова стал на колени.

Друзиана нагнулась — лицо его пылает, глаза так близки — и она поцеловала его.

И этот тайный поцелуй розовой яблоней зацвел на его губах, а она вся цветет.

Когда гости поднялись из-за стола и, по обычаю пира, Друзиана поцеловала своего слугу, все глаза обратились на королевну — как заря над колыхающейся ночью, занялась она и играла, обещая ясный день. И у всех было о ее слуге — откуда такое чудо, поглядеть, не надо и музыкантов, свободно и легко.

* * *

День и ночь Бова на конюшне. Конюшня каменная. Зензевею спокойней: боится, украдут. Конюха его не замечали. Но Бова не одинок: с конем скажешь больше. Редкий день не заглянет Друзиана: она приходила любимых коней проведать.

Бова отпросился у Зензевея в поле по траву. И был ему день — воля. Вернулся в венке. Зашла на конюшню Друзиана и как увидела, какой на его голове венок и сейчас же:

— Отдай мне!

— Я раб твоего отца, не могу тебе дать, — сказал Бова и поднял руки к венку, заграждая.

— Нет, ты мне его отдашь! Я хочу носить.

Ее слова — это то же, что на поле встречный ветер: и не поддамся и не в силах уклониться — Бова сорвал с себя венок, бросает к ее ногам и так крепко ударился рукой о косяк, упал кирпич ему на голову. И кровь живым цветком заалела на его лбу.

В венке вернулась из конюшни Друзиана, на ее голове полевые цветы, а в глазах алое поле.

У Бовы остался ее платок.

4

То утро останется памятью для Бовы и для Друзианы. По городу разнеслась весть: из Задонска едет король Маркобрун сватать Друзиану.

Зензевей в парадной форме вышел встречать завидного жениха. Маркобрун в кругу своих рыцарей, из всех отличишь по силе и блеску, очаровал Зензевея.