– Ну, если бы я знал, что случилось, то не спрашивал бы тебя. Уж не из-за нас ли Атодомель решил так скоро кончить все и умотать домой? – Сейвен усмехнулся. – Чтобы степенно и несуетно препарировать тебя, мама?

– Может и так. Я не знаю.

– А чего хочет она?

– Этого я тоже не знаю.

– Так может она и не хочет вреда?

– Может она и не хочет, но… Делает.

Она привстала с каменной седловины, и растопыренными пальцами нарисовала в воздухе какой-то знак. Кончики ее удлиненных пальцев оставили следы и Сейвен, вглядываясь в начертанный орнамент, погрузился в него всем своим естеством.

К удивлению, пред ним развернулась картина, виденную им ранее, в повторе сна того, древнего Сейвена, засыпающего под стук колес. Он – тонкий шпиль, одиноко поднимающийся над беспорядочным слиянием жизни и смерти. Волны сладострастия, все тем же искрящимся прибоем, разбивались об его основание. Сейвен вглядывался в томную пучину, но видел лишь хаос конечностей, сочленений, патрубков, растрепанных волос… Вся эта мешанина не тонула в багровой пучине, она была ею.

Веточки искр поднимались хлопьями пепла. В темени высокого, ирреального неба крупинки света обращались звездами, малыми, ли большими, но непременно яркими и живыми.

– Это оно, – услышал Сейвен близкий, как будто исходящий из него самого голос Теньеге. – Вот ее воздействие. Этот океан хаоса наполнен обезличенными, раздробленными на части сущностями. Ментальности там внизу уже больше никогда не вернуться к себе, к той четкой осмысленной структуре, какую сохраняю я. Океан ширится, Сейвен. Медленно и верно он расползается, отъедая от меня все больше и больше. Если ничего не предпринять, то скоро не будет ни меня, ни Вербарии.

– Когда-то давно я уже видел все это. Когда еще был живым человеком, там на настоящей Вербарии… И вот теперь думаю, а была ли она настоящей? Может вся моя прежняя жизнь это чья-то игра? Свой собственный мир, своя Вербария. Только не моя, а чья-то. Чья? Откуда, по-твоему, я мог видеть это во сне? А может быть я и не покидал твоего лона, мама? И вся череда моих злоключений происходит внутри тебя? Или внутри какой-то другой куда более обширной структуры. Внутри Генизы величиной с планету или больше, где возможно смоделировать не один какой-то мир, а вселенную целиком.

Он помолчал, прислушиваясь к шороху чувств Теньеге. Растерянность, боязливость, сомнительность… Но ничего такого, что подтвердило бы его слова. На самом деле Сейвен и сам не был уверен в правоте внезапно пришедшей к нему мысли. Когда он озвучивал ее, он думал о Первых, о целях Создателей, пожинающих миры и запирающих их непонятно где. «Абсолютное познание? Возможно. Но еще возможнее – точная модель вселенной в которой для созидателя нет ничего невозможного».

– Я должен убедиться в том, что я неправ.

– Но Сейвен… – начала было Теньеге, но он решительно прервал ее.

– Мама, я верю тебе. Я знаю, что ты сама много не понимаешь, не знаешь как тебе поступить, чтобы не сделать еще хуже. У тебя есть какие-то предположения, как поступить? С чего следует начать искоренение этого?

– Нет…

– А до’лжно знать наверняка, с чем мы имеем дело. Поэтому я…

– Но, Сейвен!..

– Поэтому я войду в нее.

– Нельзя… Оно погубит тебя, как всех тех несчастных!..

Печаль, горькая печаль, скорбь, но и смирение. Теньеге не хотела отпускать его, но и понимала, что Сейвен не отвернет от задуманного. «Значит это действительно она».

– Мама, – со всевозможной теплотой проговорил Сейвен. – Не бойся, со мной ничего не случится. Ты ведь знаешь это, ты сама об этом говорила. И теперь, когда я поверил, зачем? А то ведь я испугаюсь и разуверюсь в себе сам.

Он усмехнулся и мысленно поцеловал ее.

– Прощай, мама, – произнес он и подкошенным шпилем обрушился в пучину хаоса.

Tat 23

Странное чувство. Как в ночь тяжелой болезни, когда закрываешь глаза и пытаешься уснуть, а перед взглядом, в изрытой мелкими крупинками темноте, что-то непрестанно мельтешит. Повторяется снова и снова, но не так как раньше, а по-другому, еще корявее и искалеченней.

Обычное яблоко то больше, то меньше, то с червем внутри, то с механической, блестящей сердцевиной, из которой торчит провод. Потом уже это не провод, а червь с большими и умными глазами в зрачках которого как раз то самое яблоко…

И если в горячке образ один, то Сейвена разрывали тысячи таких явлений.

Корабль битком набитый отрубленными головами. Разноцветные волосы настолько длинные, что свешиваются за борт, утопают в мутной воде. Корабль плывет в океане волос. Над ним рыба отрывисто машет длинными плавниками, разрывается на две части – передняя продолжает лететь, а задняя падает вниз, ударяется о груду голов, и обращается в чернильный дым. Дым поднимается к небу, из него выявляется могучий великан. Корабль жалкая кроха по сравнению с ним. Великан наклоняется, берет в руку корабль и осушает море волос. Он раскручивает его над головой и швыряет вдаль растрепанной кометой.

Сейвен не видит всего этого. Все это происходит внутри него, как внутри какой-то бочки набитой крысами. Крысы плодятся, стенки бочки распирает, она трещит, но не лопается. Образы-крысы… Они прибывают, становятся нетерпеливее и лаконичней. Они разрывают его обрывочным количеством.

Молоток в одной руке, горсть кривых и ржавых гвоздей в другой. Из-под лохмотьев торчат голодные ребра. Серая изможденная фигура с болтающейся на лице повязкой бродит по черному полю. Она, как живой фонарь, высвечивает небольшой участок и что-то ищет. Из земли показывается голова, серый человек приседает к ней и забивает гвоздь прямо в темя. Когда гвоздь с хрустом проламывает череп, его острие, точно эхо, вырывается из головы человека с молотком. Он поднимается и идет дальше.

Стук. Стук. Хрясь.

Человек сидит на стуле в белой хламиде и с бумажным кульком на голове. В груди у него зияет дыра. Не понятно сквозная она или нет, но оттуда выбирается человек поменьше, без кулька, но с гладким локтем вместо лица. Он садится на колени к первому, его грудная клетка трепещет и рвется с хрустом и брызгами. Наружи появляется третий, но еще меньше с пупырчатым щупальцем вместо головы. Из него пробивается еще один, из того еще и так до бесконечности… Наконец, появляется человечек с лицом Сейвена. Да и сам он очень похож на него. «Постой. Это ведь я и есть».

Сейвен огляделся. Он сидел на коленях у человека с заводным ключиком вместо головы. Родитель не держал его – разверзшись Сейвеном, он окаменел. Вверх громадной пирамидой уходили их прародители. Самый первый, тот, что сидел на стуле с кульком на голове, был самим небом. «Небесной твердью». Вниз спускалась лестница из колоссальных колен-ступеней, теряющаяся где-то в непроглядной тьме. Изредка там вспыхивали молнии, выхватывающие на миг голые ступни первого. Под ними была пустота.

Одолев десяток голов, Сейвен остановился перевести дух и невольно сравнил текущее плечо со скальным выступом. Из теплой прикрытой белой тканью плоти. У этого шея заканчивалась головой игрушечной лошадки. Правда, размеры этой ярко размалеванной игрушечки внушали трепет. «Если это мысли Айро, то дело дрянь. Она не просто расщепляет генизу, она переваривает ее в дерьмо какое-то». Сейвен усмехнулся. «А ведь меня она тоже сожрала. Вот только переварить не смогла».

Головы последних двух великанов, тех, что восседали на коленях у основы-основ, были настолько велики, что неразличимы. Сейвен прервал восхождение и в очередной раз осмотрелся. Бумажный кулек очерчивал рваными краями линию горизонта. По-сути он уже был внутри него, однако ничего не происходило. «Вверх. На самый верх, не иначе».

Восхождение напомнило ему ходьбу по болотистым пустошам. Все та же монотонная рутина, только без усталости и забытья. Цепляться за отвесные стены было удобно – их почти всегда прикрывала ткань, мягкая и прочная. А руками он перебирал быстрее, чем сороконожка лапками. С уступа на уступ, со складки на складку он прыгал не хуже блохи, за один прыжок покрывая двести-триста обычных шагов.