О том, что в качестве аргумента я собирался использовать ломик и ещё пару вещей, которых у меня ещё не было, я решил Алле не говорить. Она и так слишком погрузилась в те дела, которые я считал чисто мужскими.

– Блин... – в углу её глаза я заметил слезу. – Я... я пойму, если ты решишь уйти...

– Котёнок, я сам себя не пойму, если сделаю такое, – я успокаивающе погладил девушку по голове. – Но они – явная угроза, и эту угрозу надо устранить. Позвонишь Врубелю? Если нет, буду думать дальше. Всё равно нужно будет с ними разбираться...

– Но это неправильно!

Мы спорили на протяжении битых получаса. Алла всё-таки страдала комплексом отличницы и комсомолки, у которой силовой путь решения проблемы вызывал инстинктивное неприятие. Думаю, в конце я передавил её простой настойчивостью – она устала от бесконечного повторения одних и тех же аргументов. Но для меня важно было другое – то, что она согласилась позвонить своему Димочке.

***

Врубель не стал ничего говорить Алле по телефону, но зато согласился встретиться с нами. Поэтому мне пришлось в срочном порядке менять планы на субботу, впихивая в них посещение самого настоящего ресторана. Вернее, по советской классификации это было кафе, но по крутизне среди определенной публики оно было равно иному ресторану. Как бы то ни было, но ровно в полдень мы с Аллой вышли из метро на Горького и под ручку направились к стеклянным дверям «Лиры».

Он ждал нас перед входом и был очень радушен – чмокнул Аллу в щеку, недолго потряс мне руку, а потом провел нас внутрь, бросив недовольному швейцару: «Костик, это со мной». Я морду кривить не стал – с ним так с ним. А Алла, кажется, и вовсе внимания на этот эпизод не обратила.

Внутри ничего не напоминало про первый «Макдональдс», а расположенное на месте будущего флагмана капиталистического общепита кафе выглядело как любое другое заведение советского общепита этой поры – кроме совсем уж роскошных, разумеется. Только огромные панорамные окна, выходящие на Тверской бульвар, и низко висящие плафоны создавали ощущение чего-то космического. В принципе, мне тут понравилось.

Разговор начался только после того, как строгая официантка приняла у нас заказ. Я ограничился бутылкой пива и сырной нарезкой, а Алла попросила чашечку эспрессо; я понятия не имел, как его тут готовят, но понадеялся на лучшее. А вот Врубель заказывал долго и вдумчиво – и первое, и второе, и какой-то коктейль в качестве аперитива, и бутылочку неплохого портвейна как допустимый в приличном обществе диджестив.

– Боб? Да, конечно, помню, – сказал он, отведав свой «Шампань-коблер». – Никакого таланта, как его только взяли на наш факультет, рисовать совсем не умел, перспективы не чувствовал, цвета мешал наобум, все экзамены провалил, разумеется, его на повтор оставили, а потом и в армию забрали.

– Когда? – поинтересовался я и приложился к своему напитку, к котором у прилагался пузатый фирменный стакан.

Пиво было «Московское оригинальное» – в продаже я такого не видел, но оно было много лучше любого «Жигулевского» и, наверное, расходилось исключительно по вот таким злачным местам.

– Да года два... сейчас, дай вспомнить, – он употребил ещё глоток своего коктейля. – Да, два года, но осенью. Я как раз после осеннего семестра ушел из института, и мы его провожали в «Арагви».

Я мысленно присвистнул. Этот Боб мог оказаться отпрыском очень непростой семьи, вступать в конфликт с которой может быть себе дороже. Но давать задний ход я не мог. Впрочем, сейчас понты кидали едва ли не все люди с деньгами и связями.

– А его приятелей знаешь? Родион, Михаил...

– А зачем они тебе? – Врубель задал этот вопрос дежурным тоном и не отвлекаясь от принесенной официанткой рыбы в кляре, но было видно, как он слегка напрягся.

– Недопонимание у нас вышло, мизандерстендинг, как говорят наши вероятные противники, – я улыбнулся. – Надо бы уладить всё, вот и ищу их следы. Это Аллы касается.

Аргумент был слабый, но Врубелю и его хватило. Всё-таки он симпатизировал этой девушке, хотя, кажется, без каких-либо последствий – для неё и себя.

– У меня есть телефон Родьки... – признался он. – Мы когда с Бобом дружили, иногда устраивали вечеринки на свободных хатах. У Родьки Макар пел, но один, он тогда в очередной раз со всеми поругался и был без группы. Бесплатно выступил, по дружбе. Адрес не помню, извини. Где-то у вдныха.

Я мысленно хихикнул над его манерой произносить название главной выставки страны, но внешне сохранил серьезный вид – всё же мы говорили о важных вещах.

Я поблагодарил его за заветные циферки, которых мне, в принципе, было достаточно для начала поисков адресов. Но сразу уходить мы не стали. В конце концов, я не собирался посвящать сегодняшний вечер избиению друзей Боба. Это можно будет сделать в любой другой день.

Я заказал ещё пиво, а Алла, глядя на Врубеля, захотела такой же коктейль. Он стоил полтора рубля, но я был богат и щедр, а она была моей девушкой. Исход был немного предсказуем.

***

– Скоро будет обалденный концерт, – сказал Врубель, который закончил питаться и наслаждался розоватым портвейном. – Его не я делаю, знакомые, но там должно быть очень круто. Новая группа, у их солистки прямо-таки инопланетный голос, и она вроде бы иностранка... или из Прибалтики, не знаю. Хочу порекомендовать, но предупреждаю – всё будет в Бескудниково, туда сложно добраться.

«Браво»?», – вяло подумал я. Слушать песню про желтые ботинки мне не хотелось, но я был уверен, что Алле творчество Хавтана и Агузаровой понравится.

– Не иностранка, – улыбнулся я. – Ивона Андерс это псевдоним. Но голос действительно крутой, таких у нас больше и нет, пожалуй.

Алла удивленно уставилась на меня, на что я не отреагировал.

– О, ты слышал их?—заинтересовался Врубель.

– Пару песен, знакомый в общаге кассету откуда-то приволок. Но качество было ужасным, заезженная «МК-60» и дубовая «Электроника», – я ничего не выдумал, так оно и было, просто не вчера, а через год.

– Не, на такой аппаратуре их слушать нельзя, – неодобрительно покачал головой Врубель. – Я на студии был, когда они записывались, отвал башки просто. Ну как, хотите билеты? – я кивнул. – Хорошо, я на вас тогда закажу. Аллочка, я помню твой номер, как билеты будут у меня, сразу же наберу, – обратился он к моей спутнице^[12].

Алла только и смогла обреченно кивнуть.

***

После встречи с Врубелем мы снова отправились в мою родную общагу. Аллу я с некоторым сомнением отпустил к Ирке – с наказом ничего не говорить о приятелях Боба. Про мои дела с ними и так знало слишком много народу. Поначалу я думал привлечь к противостоянию Жасыма, как достаточно мощную боевую единицу, но потом отказался от этой идеи. Это моя война, и воевать буду я один. А противник... противник мог приходить хоть толпой.

В свою комнату и вообще в свой корпус я не пошел. Мне нужен был тот любитель всяких опасных штук, которого звали Стасиком. Вернее, Стасиком он стал только в конце второго курса, когда мы уже достаточно крепко сдружились. Он тогда отпустил усы щеточкой, усы внезапно оказались темно-рыжими, что резко контрастировало с его чернявостью, и к нему навсегда приклеилось прозвище наших родных рыжих тараканов, с которыми в общагах была сущая беда, несмотря на регулярные облавы. Вообще-то он был Станиславом, сейчас откликался на Стаса или Славу, и был настоящим фанатом всего взрывающегося. Если верить его рассказам, свой первый пероксид ацетона он получил чуть ли не в утробе матери, а уж глицерин нитровал с младых ногтей и безо всякого охлаждения. В этом он, разумеется, сильно преувеличивал, но в своем хобби разбирался довольно неплохо.

В моем будущем я отвык от внезапных визитов к незнакомым людям. Но сейчас у меня не было другого выхода, да и в студенческие годы знакомились примерно так, без лишних церемоний. Ну а их продолжение целиком зависело от степени мизантропии сторон. У Стаса и у меня с этим параметром всё было в порядке – уже через пару часов мы с ним могли бы пить на брудершафт, если бы у меня была такая цель.