Для слуха кайнарбулакцев очереди пулемета, усиленные эхом гор, казались громом весны. Им еще чудилось, что лысые валуны, прилепившиеся к окрестным склонам, сорвались со своих мест и, увлекая за собой все новые и новые глыбы, стремительной лавиной несутся вниз, на кишлак, где и собаки от неожиданности случившегося перестали лаять, а выли, как волки, протяжно и тревожно. Толпы людей, как отары, потерявшие вожака, метались по тесным улочкам, устроив невообразимый гвалт.

Это передалось и кайнарбулакцам. Чувство страха и растерянности в них усилились особенно после того, как они заметили, что белой юрты эмира уже нет на прежнем месте, а ветер, словно метлой, сметает остатки мусора, золы и каких-то бумаг. Сиддык-бай старался сохранить спокойствие, но удавалось ему это с трудом. Выбрав момент относительного затишья, он крикнул незнакомому мужчине, бегущему с гряды:

— Что там случилось, почтенный?

— Гяуры, — воскликнул тот, — туча! Подкрались ночью и перебили охрану. А ружье у них страшное, таксыр, стреляет без остановки. О, аллах, помоги мне выйти живым из этого ада!

— Я пойду туда, — сказал Артык, направившись в сторону высот, — лучше смерть, чем трусливое бегство от проклятых гяуров!

— Все пойдем! — поддержал его Пулат.

С ним согласились и остальные. Сиддык-бай не знал, что делать — то ли вести своих к Аккуталу — известняковому валу, опоясавшему кишлак с юга, то ли присоединиться к толпам бегущих. Он решил послать кого-нибудь к валу и узнать, что же там делается на самом деле. Вызвались идти все молодые, и больше всех изъявлял желание Артык. Бросили жребий, и выбор пал на Саттара. Тот ушел, и все кайнарбулакцы следили за ним. Вот он мелькнул в толпе туркменов, затем скрылся в неглубоком сае. Вскоре он появился на склоне высоты, и белый халат его замелькал среди камней. А потом… На самом гребне вала парень поднялся во весь рост и, словно подкошенный, упал лицом вниз. Скатываясь, он застрял меж двух валунов.

— Убили! Убили! — закричали кайнарбулакцы. — Саттара убили, проклятые!

— Артык, Пулат, Нияз, — стал перечислять имена бай, — бегите скорее к нему, помогите! — Когда несколько парней бросилось в ту сторону, крикнул вдогонку: — Не высовывайтесь за гребень!

Но его слова потонули в шуме. Пулемет все строчил, теперь он стоял уже на самом гребне вала, и кишлак был открыт, как на ладони. Пули выхватывали из толп мятущихся дехкан и нукеров, вид крови внес еще большую панику в их среду. Кишлак начал пустеть. Сиддык-бай, следивший за своими людьми и, особенно, за сыновьями, не замечал этого, мысленно поторапливал их. А те, как назло, казалось, спускались медленно, так, вроде бы не было сзади пулемета и винтовок.

— Прямо в сердце! — сказал Артык, опуская тело Саттара перед отцом.

«Лучше бы меня убило, — с отчаянием подумал бай, — что я теперь скажу его матери?!» Он вспомнил, как, провожая их, она просила бая приглядеть за ним, единственным кормильцем семьи. И вот тебе на! Как он будет смотреть в глаза убитой горем женщины? Размышляя, он увидел в руках Артыка винтовку.

— Где взял, сынок? — спросил он.

— На дороге подобрал.

— Стреляет?

— Сейчас проверю. — Артык отошел чуть в сторонку, прилег за валун. Далеко наверху он увидел копошившихся под скалой людей и пулемет, из дула которого вырывалось пламя. Пулемет находился в тени и потому пламя это было заметно хорошо. Прицелившись, Артык выстрелил. И сразу наступила тишина. Где-то оборвалось эхо последнего выстрела.

— Молодец, Артык, отомстил за Саттара! — похвалил его бай.

— Я их буду убивать беспощадно, — ответил тот и снова выстрелил.

В тишине Сиддык-бай обратил внимание на то, что в кишлаке уже никого не было.

— А где же люди? — растерянно спросил он, сам не зная у кого.

Кайнарбулакцы промолчали в ответ. В самом деле, где же люди? Ведь полдня назад кишлак кишел ими, а сейчас… Улицы пусты, точно мор прошел по ним. Только ребятишки да старики пугливо выглядывают из-за дувалов.

— Удрали! — внес ясность Артык зло. Усмехнулся: — Воины ислама?!

— Не кипятись, сын, — упрекнул его бай. И повернулся к Ниязу: — Садись на моего коня, йигит, а вы, друзья, подайте ему Саттара. Похороним его на родной земле.

Они побрели через весь кишлак и видели, как со стороны вала в узкие его улочки входили красноармейцы. Когда бай проходил мимо чайханы, выбежал мальчишка и передал ему, чтобы вел своих людей в Мачай, где якобы находился байсунский бек Тохтамыш.

— И Саттара повезем туда, бай-бобо? — спросил его Нияз.

— Похороним его вон на той горе, — указал бай на возвышавшуюся на противоположной стороне вершину.

— Правильно, бай-бобо, — согласился с ним Сарыбай, мужчина лет сорока с густой рыжей бородой, коренастый и светлоглазый, одетый в залатанный халат. — Оттуда до ворот рая ближе…

В Мачай они пришли к полуночи. Кишлак этот, как и Байсун, кишел людьми, но здесь чувствовался относительный порядок. Бай заметил, что почти все люди были вооружены винтовками. Только он успел устроиться в одном из незанятых дворов, как к нему явился гонец от бека и предложил следовать за собой.

— Много вас, бай-бобо? — спросил он, идя впереди.

— Было восемнадцать. Одного уже убили, будь они прокляты! Хорошего парня убили!

— А оружие есть? — спросил тот, не посочувствовав баю в его горе.

— Три мильтыка и одна винтовка.

— Ничего, утром получите новые винтовки. Английские.

— А кто они такие, инглизы? — спросил бай.

— Тоже, говорят, гяуры, но любят нашего эмира. Поэтому и помогают ему оружием. Целые караваны идут к нам через Афганистан, бай-бобо.

— Выходит, и гяуры не едины? — высказал свою мысль вслух бай.

— Ну, да. Эти гяуры — большевойи, а те нет. Они люто ненавидят большевойев. Пришли, — сказал гонец. — Проходите прямо в михманхану!

Посреди большого двора у костра сидело несколько человек. Гонец провел Сиддык-бая мимо них в комнату, полную богатыми чиновниками. Дым чилимов висел над ними, как туман над горной вершиной. Гонец громко объявил:

— Сиддык-бай из Кайнар-булака. Семнадцать человек!

— Ассалом алейкум, — поздоровался бай, переступая порог.

— Ваалейкум, — ответил мужчина лет пятидесяти, с черной бородкой клинышком, оторвавшись от бумаг. На голове у него серая шелковая чалма, один конец ее свисает за ухом. — Садитесь, бай-бобо, слушайте. Он продолжил прерванную речь: — Нужно сегодня же послать в Байсун лазутчиков и все разузнать. Много ли урусов, где стоит охрана?

— А если много, таксыр? — спросил его кто-то.

— Все равно надо бороться. Чем больше мы задержим их здесь, тем скорее соберет светлейший воинов, вооружит их. Гяуров никто не просил в наш дом, и это должен сознавать каждый мусульманин!

— Правильно, — произнес Хайритдин-бай, один из богатейших людей бекства. Рассказывают, что даже сам бек перед ним ничто. — Мы обязаны драться с гяурами под священным знаменем газавата. Со своими джигитами я хоть сейчас готов выступить на Байсун!

— Почтенный Сиддык-бай, — услышал бай внезапно свое имя. Он сидел на корточках тут же у порога. — Кажется, вы последним уходили из кишлака, не так ли?

— Да, таксыр. — Бай почувствовал прилив сил и бодрости. От того, что бек стал разговаривать с ним, как с равным, чего раньше никогда не делал. «Беда объединяет людей, — подумал он, — она роднит, как братьев, и царя, и дехканина. Сегодня у мусульман одно большое горе — гяуры хотят превратить их в своих рабов. А этого ни за что нельзя допустить».

— Вы их видели? — Бай понял, что речь идет о гяурах.

— Да.

— Много их?

— Мне показалось, не очень. Я видел человек сто, может, чуточку побольше. Но у каждого по две лошади и ружья за спинами. Мы видели тех, что были по эту сторону Аккутала, а сколько их шло по ту — не знаю.

— Да-а, — задумался бек. — А нам нужно точно знать, сколько их. Пошлем лазутчиков, а сами… Завтра к ночи подойдем к кишлаку и, если узнаем, что гяуров мало, нападем и отобьем Байсун!