— Оттуда.

— Горец в степи?!

— Судьба, ака! — Пулат отвечал коротко, негромко.

— То, что вы назвали революцией, Миша-ака, — сказал тога, — немало людей оторвало от родных мест, заставило пройти через многие испытания. Пулатджану тоже выпало столько, что на две жизни хватит!

— Без этого не могло быть и самой революции, тога, — сказал Истокин. — Народ так и влачил бы жалкое существование и никогда не узнал, что можно стать хозяином своей судьбы.

— Человеку, дорогой, — мягко возразил тога, — такое право не дано. Это во власти аллаха, как предпишет, так и будет.

Истокин решил не спорить, понимая, что это пока ничего не даст. Крестьянина должна учить жизнь. Придет время, и те, кто сидит с ним за одним дастарханом, изменят свое мнение.

— Я представляю эти места лет через тридцать-сорок, — произнес он, — а может, и раньше. Построят канал, придет большая вода. И тогда не нужно ждать, пока аллах выделит место в раю. Вы будете здесь, на земле. Тем, кому доведется жить в то время, забота о куске хлеба и в голову не придет.

— Ё насиб, — сказал тога, — пусть все сбудется. Добрые намерения — половина успеха!

За дувалом заржал конь, и тут же раздался выстрел. Пуля впилась в стену айвана, к счастью, не задев никого.

— Ложись, — крикнул Истокин, вытаскивая из кобуры револьвер. Приподнялся, чтобы потушить лампу. Прозвучал еще выстрел, и он, бросив оружие Пулату, упал с чорпаи. — Стреляйте, усто!

Пулат выстрелил, спрыгнул с чорпаи и, крадучись, пошел вдоль дувала к калитке. Услышал, как за дувалом рванулся конь и умчался в конец улицы. Он выглянул за калитку. На улице уже никого не было. Пулат поспешил к айвану. Тут тога и члены комиссии — землемер и работник вилойята — оказывали помощь Истокину. Пуля попала в плечо. Рука у землемера, пожилого человека в очках, тряслась, и он никак не мог перевязать рану. А кровь сочилась из-под пальцев Истокина, прижавшего рукой рану.

— Кажется, не опасно, — сказал он, стиснув зубы от боли.

— Разрешите мне, — попросил землемера Пулат и в одно мгновение наложил жгут. Потом стал перевязывать рану.

— Если б продолжали сидеть на месте, Михаил Семенович, — сказал землемер, подав Пулату кусок опаленной кошмы, чтобы наложить ее на рану, — пуля попала бы в сердце.

— На все воля аллаха, — сказал тога.

— Воевали, усто? — спросил Истокин, наблюдая за действиями Пулата.

— Приходилось, — неопределенно ответил Пулат и спросил: — А вы бывали в моих краях?

— Приходилось, — в тон ему ответил Истокин.

Выстрелы разбудили кишлак. Дехкане бросились к дому Мухтара-тога, полагая, что именно там произошло что-то. К рассвету тут собрались почти все, кто был вчера. Шумели, галдели, проклинали разбойника и пытались определить его личность по следам коня. Только эти следы сами же и затоптали, пока толпились у калитки да бежали по улице.

— Я вчера вам говорил о неожиданностях, — сказал Истокин, — и, как видите, не ошибся. А еще сколько их может быть, друзья?! Старое не сдается без боя, не забывайте об этом. — Он лежал на чорпае, лицо его было бледным, дышал тяжело.

— Надо скорее отправлять в Шерабад, тога, — сказал Пулат, — рана с виду не опасна, но мы же не знаем, что внутри!

— Скажи Шерали, пусть запрягает коня. Без арбы тут не обойтись.

Гостей одних не отпустили. Шесть человек, в том числе и Пулат, с охотничьими ружьями за плечами проводили их до самого брода дарьи, за которым раскинулся пыльный глинобитный центр виллойята. Дехкане подождали, пока арба перейдет дарью, затем повернули назад. С тех пор Пулат и знаком с Истокиным…

Недавно Истокин снова побывал в Бандыхане. Он остановился, как всегда, у Мухтара-тога. Зачем приехал, не сказал, просто встречался с дехканами, интересовался их делами, житьем-бытьем. Вечером тога пригласил к себе человек десять активистов.

— Будем откровенны, — сказал Истокин, — дела в кишлаке неважны, бедные так и остались бедными, появились новые богачи.

— Откуда они взялись, сами не знаем, — развел руками Шайим-бобо.

— Откуда? Вот вы, бобо, сколько навоза вывезли в этом году?

— Э-э, — ответил старик, махнув рукой, — почти ничего. Пять севатов на ишаке.

— А ваш сосед Исмат?

— О, — воскликнул бобо, — кто с ним сравнится? Землю вроде бы плохую получил, а через два года стал самые высокие урожаи брать. Еще бы ему не получать! Весь навоз со стойбищ увез на свой надел!

— А почему вы это не сделали?

— Во дворе вол да ишак, много ли с ними наработаешь?

— А хашар? — напомнил Истокин.

— Забыли о нем, агроном-бобо. Каждый свою голову сам чесать стал.

— Вот-вот, и опять попали в кабалу. Много зерна задолжали соседу, бобо?

— Два батмана пшеницы. Слава аллаху, землю пока не заложил под долги!

— А есть и такие?

— Есть.

— Новые баи свирепее прежних, будь они прокляты, — сказал Сафаркул — пастух. — Как будто сами никогда не были бедными, сыны ослиц!

В кишлаке нарождался новый класс эксплуататоров. Его природа пока была малоизвестна Истокину, но, знакомясь с делами бандыханцев, да и других кишлаков виллойята, он видел, что кулаки, — так их потом назвали, — действительно жестоки и беспощадны. «Что же получается, — думал он, — одних богачей прогнали, другие заняли их место. Прогоним этих и…» Не хотелось, но вывод напрашивался сам: еще появятся! Где же выход? Надо сделать так, чтобы дехкане стали сильнее, и этого можно добиться, заменив тягловый скот на трактор. Он и землю лучше вспашет, и навоза на поле вывезет больше, чем арба.

— Почему бы вам, усто, не поехать учиться? — спросил он у Пулата.

— На кого, ака?

— На тракториста. Есть такая машина, называется трактор. Она в десять раз быстрее волов пашет землю. Нам дают такие машины, нужны теперь люди, которые бы управляли ими.

— Разве мало в кишлаке йигитов?

— Много, но вы — человек мастеровой, — сказал Истокин, — усто. Техника — вещь сложная, смекалка нужна, чтобы разобраться что к чему. Вот и выходит, что кроме вас некого из этого кишлака учить.

— Я же неграмотный, ака!

— Это, конечно, плохо, но, даст бог, осилите, главное, чтобы голова была светлая.

Пулат помрачнел, он подумал, что с тешой и рубанком теперь ему придется расстаться.

— Не волнуйтесь, — сказал Истокин, поняв, в чем дело, — у вас будет время заниматься и любимым делом. Правда, на первых порах. Но ведь никому неизвестно, сколько протянется эта «пора», верно? Однако волы и омач — уже вчерашний день дехканина, это вы должны понять сердцем. Тогда и учеба пойдет на лад.

Пулат малость повеселел от того, что трактор этот не будет пожирать все его время. Он спросил:

— А завтрашний, Миша-ака?

— Техника станет хозяином поля. Это точно!

— Куда омач девать?

— На дрова, брат.

— Вот видишь, Пулатджан, — сказал тога, — Советская власть выбрала тебя от всего нашего кишлака, надо ехать. За семью не волнуйся.

— Хоп, тога…

Только к вечеру дотащился Пулат до Шерабада. С каждой новой верстой пути хурджум, казалось, становился на пуд тяжелее, и привалы ему приходилось делать чаще и продолжительнее. К тому же к полудню солнце стало припекать, что тебе в саратан, ветерок куда-то исчез, травы съежились, точно от мороза, скрючив лепестки. Несколько раз Пулат подумывал о том, чтобы выбросить часть продуктов, но, отдохнув, он снова водружал на плечи хурджум, ругая себя за то, что такая мысль могла прийти в голову, — ведь это труд жены, она ночь не спала, чтобы приготовить все эти патыры и катламы, посыпанные сахаром.

Агроучасток размещался в небольшом домике на окраине города. К нему примыкал огромный двор с множеством амбаров и айванов, под которыми стояли новенькие конные плуги. Пулат вошел в помещение. За столом сидел Истокин, на скамейках у стен — человек пятнадцать дехкан. У ног каждого из них стояли котомки.

— Вот и Пулатджан пришел, — сказал Истокин и, встав, поздоровался с ним за руку. — Ассалом алейкум, палван!