— Я рад твоим успехам, — искренне произнес Гафуров, — и только одно меня огорчает, Тураб. Твоя личная жизнь. Мучаетесь оба, и ты, и Сайера, ты у себя, она — у себя.

— Теперь уже ничего не изменишь, — сказал Муминов, — эту взбалмошную бабу никак не переубедишь. А может, права она, кто знает? Жизнь-то прошла перевал, друг, вторая половина идет. Спуск может оказаться быстрее, чем подъем.

— Увидишь ее, передай привет, — сказал Гафуров, — и поздравь от моего имени.

— С чем? — спросил Муминов.

— На днях выйдет указ о награждении ее орденом Ленина. А двух других доярок наградили орденами Трудового Красного Знамени.

— Сам при случае поздравишь, — сказал Муминов, — да и не хочу я преждевременно трубить об этом. Пусть для нее будет сюрприз.

— Как хочешь, — сказал Гафуров. Машина к тому времени подошла к конторе колхоза. Муминов пригласил его выпить пиалу чая, но секретарь отказался, хлопнул по плечу и добавил: — Пусть выйдет указ, посидим у твоей Сайеры, надеюсь, петух откормленный для этого случая у нее найдется.

— Она барана заколет, — воскликнул Муминов…

Председатель знал подноготную «высоких» надоев этих трех доярок. Он сам подсказал заведующему фермой, что и как сделать. Поскольку в среднем по области каждая третья корова, как говорил первый секретарь обкома, дармоед, то есть не дает потомства, то и в «Маяке», где этот показатель значительно лучше, в том смысле, что яловых было меньше, Муминов приказал своей экономической службе, что называется, не высовываться. В колхозе было, как и всюду по области. Первотелки гуляли в графе «телки», приплод от них делился на общее поголовье, а молоко шло в счет надоев трех доярок, которые предназначались к роли маяков. Одной из них была Сайера.

Мысли снова вернулись в десятую пятилетку. Балчик-сай оказался плодородным куском земли, в первый же год колхоз там получил по сто центнеров люцерны, а в следующем, посеяв хлопчатник, — по двадцать пять центнеров сырца. Ни в каком отчете эта цифра не нашла своего отражения, как и сама та земля. Это было нужно для того, чтобы подтвердилось слово председателя «Маяка», данное Санамову. Все годы пятилетки каракамышская земля стонала от вилта, урожаи падали год от года, а «Маяк» стабильно давал по сорок одному центнеру с гектара. За что Муминов и был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

14

Начало одиннадцатой пятилетки было для Муминова радужным, колхоз «Маяк» прочно вошел в первую десятку передовых хозяйств. Муминову некогда было как прежде принимать колхозников, выслушивать новости и решать вопросы. Все дни недели были расписаны по минутам и часам. Надо было день уделить выполнению депутатских обязанностей, еще один — обязанностям члена ЦК, третий — званию Героя Соцтруда, в том смысле, что оно обязывало его ходить на встречи со школьниками или студентами, еще один — единому политдню, а оставшиеся проходили в каких-нибудь совещаниях и собраниях, где Муминов обязательно выступал с речью. Он научился говорить до того складно, что даже корреспонденты радио или телевидения не составляли для него специального текста, знали, что он скажет то, что нужно.

И все шло бы хорошо, если б… Теперь, спустя почти четыре года, Муминов сознает, что власть портит людей. Он это знал и раньше, впрочем, из печального опыта своего предшественника Акбутаева, из судеб сотен больших и маленьких руководителей в районе и области. Долгое время Муминов помнил об этом, подавлял в себе желание только наслаждаться властью, но неожиданный взлет, связанный с тем, что он и его колхоз попали в сферу внимания Санамова, изменил все, и Муминов нередко стал забывать свое золотое правило, а потом и вовсе отказался от него.

Муминову нравилось, когда люди, стоящие на служебной лестнице выше него, обращались за советом и помощью, просили вмешаться, если случалась у них беда, а потом при каждой встрече не забывали поблагодарить. Ему нравилось, что в кабинетах его встречали, выйдя из-за столов, и. сделав несколько шагов навстречу, долго трясли руку, похлопывали по плечу, сразу же организовывали чай.

Теперь-то он знает, что поступил тогда просто как свинья. Поддавшись соблазну еще раз показать всем, что с ним шутки плохи, подвел своего лучшего друга Нияза и потерял его. Он горько раскаивался, хотя, правда, ни разу не повинился перед ним, раскаивался про себя в минуты, когда опускался на грешную землю с высот благополучия и всеобщего почета.

В тот день обсуждалась деятельность партийного комитета колхоза по внедрению культуры в быт колхозников. Это был дежурный вопрос в плане работы каждого райкома партии, поскольку республиканскую комиссию возглавлял Санамов. Материалы комиссии — протоколы, справки, рекомендации — были обязательными для обсуждения в партийных органах республики.

Справка комиссии предварительно была обсуждена на совместном заседании парткома, профкома, комитета комсомола и исполкома кишлачного Совета в «Маяке» с участием женсовета, намечены меры для преодоления выявленных недостатков, определены задачи, словом, все было сделано, как положено. Заседание это никого не тронуло, никого не всколыхнуло, ничего не сдвинуло с места, просто легло очередной кипой бумаг в сейф секретаря парткома и была поставлена галочка в план работы райкома. Обсуждение же на заседании бюро должно было стать завершающей точкой.

Отчитывался секретарь парткома Мурадов, всего лишь год как избранный на эту должность. Он сказал, что комиссия райкома партии «поработала очень плодотворно», в ее справке отмечены и успехи, и промахи, и он, секретарь парткома, согласен с ее выводами.

— Если есть вопросы у членов бюро, я готов ответить.

— С проектом постановления ознакомились? — спросил председатель райисполкома, сидевший за длинным приставным столом по левую руку Гафурова.

— Да.

— Как вы расцениваете пункт, где говорится, что партком не помогает кишлачному Совету во внедрении новых обрядов и ритуалов?

— Положительно, конечно. Действительно, в этом отношении мы малость ослабили работу, но партком уже составил мероприятия, и недостатки будут устранены в самое ближайшее будущее. Однако замечу, что и сам исполком Совета обязан шевелиться, не ждать, когда придет дядя и сделает все за него. Я, например, не помню, чтобы председатель исполкома пришла за советом и помощью.

— Раз гора не идет к Магомету, — сказал Гафуров, — значит, Магомет должен идти к горе. У председателя исполкома, сами знаете, сколько забот. То молоко заготовить от индивидуального сектора, то масло, то яйца, То мясо. А весной еще и коконы. Надо бы выбрать время да самому пойти туда. Кстати, вы депутат кишлачного Совета?

Мурадов кивнул.

— Как депутат, вы обязаны бывать в исполкоме, а не только отсиживать на сессии и потом не казать глаз. — Гафуров повернулся к членам бюро. — Странно в районе ведут себя отдельные товарищи. Опьяненные славой своих хозяйств, забывают, что дела-то начинаются с маленьких, порой незаметных. Хотя бы с того же внимания исполкому Совета.

— Вы правы, Нияз-ака, — согласился Мурадов, — забывается в суматохе-то, все откладываешь на потом, да и вовсе упускаешь из виду. Заданий поступает столько, что успевай только поворачиваться!

— Никуда не годится. — заключил эту фразу второй секретарь, — мы сами твердим на каждом собрании, что партийные органы обязаны поднимать авторитет Советов, сами же относимся к ним снисходительно, не удостаиваем внимания.

— А что думает по этому поводу председатель колхоза Тураб-ака? — спросил член бюро, рабочий хлопкозавода Сабиров.

Муминова больно кольнуло замечание Гафурова об опьянении славой, казалось, тот произнес это с намеком на самого Муминова, как предупреждение не заноситься слишком высоко, помнить, что райком тоже не последняя спица в колесе событий, приведших колхоз к славе.

— У него времени вообще нет, — сказал Гафуров, — одних общественных обязанностей целый воз, так что тут голову почесать некогда.