Муминов с Гафуровым ехали на собрание в колхоз «Пахтакор», вооруженные заключениями и предложениями нескольких комиссий райкома партии, которые побывали там раньше. Муминов знал и инициатора этого «сепаратизма». Им был член правления «Маяка», один из лучших бригадиров — Гадоев. Как всегда бывает, Муминов ни за что бы не поверил, что именно этот приветливый, исполнительный, — даже слишком! — тридцатипятилетний мужчина мог возглавить недовольных. Муминов для него многое сделал. Даже в том, что тот в течение трех лет дважды был награжден орденами, есть заслуга председателя. Он представлял его к наградам, проталкивал бумаги через обком партии и облисполком. И дальше по инстанциям. Муминов рекомендовал его кандидатуру в депутаты областного Совета, а также в члены райкома партии. Что еще нужно рядовому бригадиру, одному из шестидесяти подобных себе?! Муминов этого не понимал, и когда ему доложили, кто «мутил» народ, был так разгневан на Гадоева, что хотел в тот же день снять его с поста, но Нияз рассоветовал, мол, негоже такому известному и авторитетному человеку опускаться до уровня бригадира. Нужно сделать так, чтобы эта инициатива исходила из низов, то есть от земляков бригадира. И Муминов согласился с ним.
Собрание проходило в летнем кинотеатре. Пришли все. Гадоев суетился вокруг Гафурова и Муминова, проявляя такое рвение, точно он сам является ярым противником этого недоразумения. Муминов только усмехался. Открыл собрание председатель, а затем выступил Гафуров.
— Товарищи, — сказал он, — в ЦК поступило от вас заявление с требованием восстановить прежний колхоз «Пахтакор». Комиссии райкома и обкома партии тщательно изучили доводы, приведенные в письме и пришли к следующим заключениям. Во-первых, ваши претензии, что Муминов не строит в этом кишлаке ни одного здания, беспочвенны. Почему? Да потому, что кишлак ваш в первую очередь должен переехать в новую усадьбу «Маяка». — Спросил у Гадоева: — Сколько семей уже переехало?
— Двадцать две семьи, — ответил тот, — все дома по обе стороны главной улицы отданы нашему кишлаку.
— Видите? Есть ли смысл что-то строить тут, когда вы все к концу следующего года будете жить там? Разве это не расточительство?! Второе. В письме указывается, что механизаторам вашего кишлака не выделяют новой техники. Неправда. Мы проверили по бумагам, вы получили ровно столько, сколько положено. Даже на один пропашной трактор больше. Его выделили для бригады Гадоева вне очереди, учитывая заслуги перед колхозом. — Нияз обратился к старику, сидевшему в первом ряду: — Скажите, Хамро-ата, как живут ваши сыновья в новом поселке? Вы же у них часто бываете.
— Было бы грешно, Ниязджан, хотеть лучшего, — ответил старик. — И все-таки мне бы хотелось умереть в родном доме. Понимаю все, а ничего с собой поделать не могу.
— Разве вас кто-нибудь торопит, ата? Живите тут, если вам так очень хочется. К слову, правление колхоза не собирается убирать кладбище. Так что, хоть и кощунственно, живите долго и счастливо, ата, но когда выйдет срок, вы будете рядом с предками. — Помолчав, добавил: — Вы обижены, что награжденных орденами и медалями от вас меньше, чем, скажем, от Джидасая. Но ведь тот кишлак и больше вашего, и его вклад весомее. Тут уж надо, как говорится, кроить халат по росту. Мне думается, что среди вас живет человек, которому день и ночь снится видеть ваш кишлак самостоятельным колхозом, а себя, конечно, его председателем. Допустим, что райком партии пошел вам навстречу. И что тогда получится? Колхоз, равный по площади с отделением целинного совхоза?! Карлик. Чего вы сможете добиться, если вокруг будут стоять гиганты? «Маяк» не много потеряет, если вы отделитесь, может, и выиграет, поскольку забот поубавится, зато «Пахтакор»… я даже предсказать не могу, что он будет собой представлять. Но этого не должно случиться. Генеральная линия партии нацеливает нас на создание крупных сельскохозяйственных комплексов, которые имели бы возможность приобретать более производительную технику, выделять большие средства на решение социальных задач. Разве смог бы «Маяк» выделять по миллиону рублей ежегодно на строительство новой усадьбы? Нет. Если есть вопросы, пожалуйста, я и товарищ Муминов готовы ответить на все без исключения.
Вопросы все были мелочные: кому-то отказали в приусадебном участке, кому-то не дали своевременно шифера или досок, какой-то бригаде меньше отпустили азота. Муминов, конечно, записывал все это в блокнот, пообещав разобраться и принять меры, но Гафуров вынужден был снова встать.
— Ну что вы, друзья! Стоило ли с этими претензиями обращаться прямо в ЦК, к товарищу Санамову, отрывать его от важных государственных дел?! Вы только представьте нашу республику. Это — восемнадцать миллионов человек. И если все начнут обращаться к нему по пустякам, что из этого выйдет?! Стыдно мне за вас. Санамов и так помнит о «Маяке», все, что появляется в нем нового, происходит не без его участия. Вместо благодарности, вместо того, чтобы еще более самоотверженным трудом ответить на отеческую заботу, вы занимаетесь кляузами. Хотелось бы знать имя зачинщика!
Люди молчали, не смея поднять глаз. Теперь, когда первый секретарь райкома партии тоже, наверно, оторвавшись от важных дел, нашел время приехать к ним и объяснить что к чему, казалось, что действительно письмо в ЦК было написано из-за чьих-то корыстных интересов. В самом деле, на что обижаться людям? Получают неплохо, живут прекрасно, дастарханы изобильны. Все утверждают, что до войны дехкане жили богато, но никому и в голову не придет, что в то время огонь в очаге под казаном для плова загорался только раз в неделю — в пятницу. А все остальные дни недели готовились молочные блюда, разные каши и прочее, что не требовало жиров и мяса. А сейчас… хоть каждый вечер готовь плов, не обеднеешь.
Хамро-ата первым нарушил затянувшееся молчание:
— Сбил нас с пути тот, кто сидит рядом с вами, Нияз-джан, — сказал он, — бригадир Гадоев. Он тут такое нагородил, и впрямь показалось, что Муминов и его Джидасай грабят нас средь бела дня. Послушать его, так мы вдвое меньше получаем денег, и не строят тут потому, чтобы кишлак и дальше прозябал. Когда в новый кишлак переехали первые семьи, и, побывав у них в гостях, мы увидели, какая жизнь ждет там, поверьте, не рады были, что и писали. Пусть люди не дадут соврать мне. А что касается бригадира, сынок, он молод, и я уверен, что ни раис, ни вы не станете преследовать его за ошибку. Мы всем миром просим об этом.
— Пусть будет по-вашему, ата, — сказал Муминов, решив показать этим, насколько милосердный председатель стоит во главе «Маяка».
— Ну вот и хорошо, раис-бобо, — сказал ата. — Считайте, что письма не было. Это я вам говорю от имени аксакалов кишлака. А с бригадиром мы поговорим сами…
Сейчас в том кишлаке осталось несколько семей, их дома, как островки среди хлопкового раздолья. Хамро-ата тоже переехал в новый кишлак и все свое свободное время проводит в чайхане за шахматами. Выучился под старость играть в них, да так увлекся, что хлебом не корми, а посади напротив нового противника, да чай покрепче завари, чтобы голова была свежей.
— В ЦК ответ я сам напишу, — сказал Нияз, когда возвращались домой. — А с бригадиром ты мудро поступил. Теперь его сами старики так поклюют, что мать родную вспомнит! А как дела на Балчик-сае?
— Отлично, брат… Когда я рассказал Санамову об этой земле и попросил пять километров труб, он усмехнулся доброжелательно, кивнул и сказал, что пришлет специалистов, которые и определят точно, сколько их нужно, этих труб. Сам я не сообразил, а они, только посмотрели на сай, сразу же на листе бумаги начертили арыки террасами и оказалось, что труб-то нужно в сто раз меньше. Чтобы перекидывать воду с одного на другой арык. Сейчас работа кипит вовсю. Бетонные желоба уже установили, построили емкости перед каждым арыком, чтобы насосы качали из них. Гектаров триста разровняли, мы их нынче же засеем люцерной. А через год там можно выращивать хлопчатник, земля такая же плодородная.
