И опять Муминову показалось, что это было высказано с едва заметной иронией, мол, куда такому важному человеку до забот о Совете, до них ли, когда чуть ли не еженедельно надобно докладывать Санамову о том, как строится поселок, о колхозных других делах.

— Почему мое время должно волновать райком? — спросил Муминов со скрытой дерзостью. — Разве «Маяк» не справился с каким-либо своим обязательством, подвел райком? Мне кажется, ценность руководителя в том и заключается, чтобы вне зависимости от того, вникает он в дела или нет, уделяет им время или спит в холодке, хозяйство было передовым. Значит, у такого руководителя хорошие помощники и добрый, все понимающий народ.

— Райком волнует все, товарищ Муминов, — сказал Гафуров ровным, спокойным тоном. В присутствии других он не позволял себе панибратства, обращался официально, но все знали, что эти два человека — верные друзья, и нельзя в присутствии одного критически отзываться о другом. — В том числе и ваше время. Я не утверждаю, что с внедрением культуры в быт маяковцев дело обстоит неважно, иначе не стали бы мы в колхозе проводить семинары, но в любом, даже отличном деле, можно найти — и они, к слову, имеются, — недостатки. В справке комиссии не на всех участках отмечено благополучие, в том числе и по кишлачному Совету, и мы просим вас обратить на это пристальное внимание.

«С каких это пор райком стал для меня директивным органом, — подумал Муминов, — указующим перстом? Ведь и дураку ясно: если „Маяк“ находится на территории Каракамышского района, это вовсе не означает, что районные организации должны вмешиваться в его дела. „Маяк“ с таким же успехом мог бы быть колхозом соседнего района, ведь дело-то не в этом, а в том, кто руководит им, как руководит?! Мы решаем все свои дела на уровне совмина и министерств, лично Санамов проявляет о нас заботу…» Сейчас, вспоминая тот день, Муминов понял, что причиной его недовольства было не то, как с ним разговаривал Гафуров. Муминову не нравилось вообще отношение Нияза к нему, равноправие, даже независимое от него. Он был тем человеком, который, кажется, не преклонялся перед его авторитетом. Он, видно, считал себя тем же наставником и советчиком, каким был в самом начале, лет тридцать назад. Это-то и бесило Муминова, казалось, что он для друга остался беспомощным раисом, котенком, бредущим в темноте, которому нужно освещать тропку свечкой или фонарем. А ведь Муминов давно уже другой!

— В колхозе хватает людей, отвечающих за эту работу, — сказал он, — что председатель, если он вмешается, только испортит все. Пусть и остальные работают, Нияз Гафурович. Долго будем выезжать на моем авторитете?!

— Авторитет вам дал народ, — сказал второй секретарь, — который трудился в колхозе. И если вы небольшую часть посвятите ему же, вас не убудет.

— Правильно, — кивнул Гафуров.

Это еще больше распалило Муминова. Он подумал, что только чувство собственного достоинства и уважение к партийному органу, — вообще к партийному органу, а не к лицам, его сейчас представляющим, — удерживает его, чтобы не встать, как он нередко позволяет себе в отношениях с некоторыми министрами, и уйти, хлопнув дверью. Он промолчал, едва сдерживая гнев.

После бюро вечером Нияз позвонил ему и, как ни в чем не бывало, разговаривал с ним, делился заботами, советовался. Муминов тоже пытался отвечать ровно, как всегда, пытался отвечать на шутки, но делал он это через силу. Недовольство, пока он из райцентра добирался до «Маяка», переросло во злость, в ненависть к «выскочке», который возомнил себя бог знает кем и… «Нет, — думал он, — нам отныне, Нияз, не по пути».

И когда в очередной раз Санамов позвонил ему, расспросил о здоровье и делах, выслушал и сам дифирамбы преданного по гроб председателя и, уловив в его тоне грустные нотки, поинтересовался о причинах, Муминов вынужден был признать, что у него с первым секретарем райкома партии возникли определенные трения и если они будут продолжаться, вряд ли он, Муминов, останется в «Маяке». Санамов спросил, кто бы мог заменить Гафурова на его посту, Муминов, подумав, назвал имя первого заместителя председателя райисполкома, восторженного своего почитателя. Примерно через месяц состоялся пленум райкома, рассмотревший организационный вопрос. Гафуров, в связи с переходом на другую работу, был освобожден от занимаемой должности. Вместо него избрали Ахмедова. Правда, Нияза перевели на равный пост, поставили первым секретарем райкома в горном районе, но это было равнозначно понижению. Район тот был крошечным, убыточным, состоящим из нескольких животноводческих совхозов.

Нияз, конечно, догадывался, по чьей милости его отправили туда, но, собираясь переезжать с семьей, он пригласил на прощальный вечер и Муминова. Муминов пришел, надеясь, что тот ничего не знает о его разговоре с Санамовым.

— Должность первого секретаря райкома, — сказал Гафуров, когда гости стали расходиться, — не вечная. Я имею в виду для одного района. Сегодня партии потребовалось, чтобы я работал там, значит, обязан повиноваться. Район хоть и маленький, но трудный. Насколько я помню, оттуда еще ни один секретарь райкома не уходил чистым, обязательно выпачкают в навозе.

— Скота много, вот и навоза достаточно, — пошутил председатель райисполкома. — Но вы, Нияз-ака, не из тех, кого можно запросто выкинуть за борт.

— Ладно, не будем об этом, — сказал Гафуров, — время такое, а мы все — рабы этого времени.

15

В то утро Муминов проснулся рано. Натянув на плечи теплый халат и сунув ноги в калоши, он вышел во двор. Рассвет едва намечался, пробиваясь белесыми пятнами сквозь тучи, затянувшие небо. Двор таял во мраке сумерек, голые деревья напоминали хлысты. Было, как всегда в начале ноября, прохладно. Дожди здесь начинаются намного раньше, чем на юге области, они уже трижды прошлись по полям колхоза, теперь же, судя по тяжелым тучам, повисшим над кишлаком, можно было ожидать, что сделают они это и в четвертый раз, если вообще не станут началом зимы. Не дай ее бог сейчас! Намучается народ, пока землю к следующей весне подготовит. Поля пока не очищены от гуза-паи, а приказа свыше на проведение этой работы не было. Как сообщил приехавший вчера в «Маяк» член ЦК Муллаев, пока республика не выйдет на шестимиллионный рубеж, поблажек никому не будет. Ни одной области, ни одному району, ни одной бригаде.

Муллаев приехал в сопровождении первого секретаря обкома Абдиева. Муминова еще днем предупредили о визите, и он ждал гостей в кабинете. Часто поглядывал в окно и как только увидел завернувшую к конторе «Чайку», поспешил к выходу. Поздоровавшись с гостями, он пригласил их к себе наверх, но они отказались от предложенной чашки чая, и Муминову пришлось занять место рядом с водителем. Муллаев изъявил желание немедленно осмотреть поля.

— Вчера состоялось расширенное заседание бюро ЦК, — стал рассказывать Муллаев, дымя сигаретой. — Все члены бюро, ответработники правительственного аппарата направлены в области и районы. Я приехал в вашу область. Нужно сделать последний, решающий рывок!

Муминов, как и все в Узбекистане, дважды в день слушал радио и по сводкам статуправления мысленно подсчитывал, сколько еще осталось собрать сырца до заветного рубежа. И сейчас, сидя в машине, плавно проплывающей мимо полей, где торчали ободранные кусты хлопчатника, он прикинул, что рывок этот — сто тысяч тонн сырца. Но если повсюду в республике поля такие же, как здесь, то хоть сто Муллаевых пришли, больше одного мешка гнили не соберешь.

— Сколько сборщиков колхоз выставляет ежедневно? — спросил Муллаев.

— По графику обкома, — ответил за председателя Абдиев, — три с половиной тысячи человек. Но здесь можно наскрести еще человек семьсот.

— Пусть будет три тысячи, — произнес Муллаев и добавил: — Завтра с утра закажите автобусы, Тураб-ака, и перебросьте народ на целину. Там пока хлопок есть. Надеюсь, вы поедете сами?

— Конечно, — кивнул Муминов. — Эти поля, видимо, придется очищать от гуза-паи?