— Подавайте, товарищи, — крикнул он, — сначала ветки!

Люди выполняли его команды. Уложив слой веток, он закрыл их камышовыми снопами, а поверх их положил камни. И так он сделал несколько слоев, пока уровень воды не поднялся до дна арыка и часть ее не потекла по руслу. Ветками и матами он выложил и снесенную часть берегов, а потом стал обкладывать их дерном. Все, кроме тех, кто готовил дерн и маты, помогали ему.

— Видите, раис, — крикнул хосилот, вытирая пот с лица, — мир дунет — буря, мир плюнет — море. Взялись дружно и пошло дело.

— Боюсь, до темноты не управимся, ата.

— Разложим костры, на завтра ни в коем случае нельзя оставлять. Вода-то холодная?

— Сначала была такой, сейчас вроде потеплела, — ответил Муминов.

— Это оттого, что сами разогрелись, но вам пора и отдохнуть. С водой нельзя шутить. — Раим-бобо повернулся к колхозникам: — А ну, кто смелый?

Желающих не оказалось.

— Ладно, ата, потерплю, — крикнул ему Муминов.

— Разве можно пять часов подряд, раис? Ваше здоровье нам еще и завтра нужно. — Снова крикнул: — Есть добровольцы?!

— Есть. — К нему подошел Тура-арбакеш и начал раздеваться.

— Я уж грешным делом подумал, что в Джидасае настоящие йигиты перевелись, — произнес, улыбнувшись, старик. — Спасибо, сынок.

Муминов выбрался на берег, завернулся с ногами в шинель и начал пить чай. А арбакеш полез в воду и сразу начал хныкать:

— Братцы, разве это вода? Это же лед! Как огонь. Как вы выдерживали, раис? А я замерзаю, ох, зубы стучат против воли моей!

— Ты не вой, как волк, а двигайся, — посоветовал ему хосилот, — согреешься, а на одном месте и в самом деле околеешь.

— Это же пытка, — орал арбакеш, — я больше не могу, сейчас выскочу отсюда пулей. Пусть кто-нибудь другой, а с меня хватит, — сказал он наконец и выкарабкался на берег.

— Знаешь, что в таких случаях говорят? — спросил его Муминов, сбросив шинель.

— Нет, раис-бобо.

— В кармане ни гроша, а в зубы верблюду смотрит!

Муминов снова полез в воду. Теперь она показалась ему ледяной, кольнула со всех сторон острыми иглами, и он чуть не вскрикнул. Стиснул зубы и начал укладывать куски дерна. А если его не успевали подавать, хватался за лопату или кетмень и кидал землю на склон насыпи.

Разложили костры на обоих берегах. Насыпь стала принимать прежние очертания, только склоны были не гладкими, а ощетинившимися ветками и камышом. Вода кое-где просачивалась сквозь новые берега, и Муминов, стоя по пояс, стал укладывать маты, закрепляя их дерном и камнями. Перестали сочиться и последние струйки. Он вылез из воды и оделся.

— Пошли, — сказал он Ниязу и первым направился в кишлак. Люди расступились перед ним. Только теперь, после того как опасность миновала, он почувствовал, что проголодался. — Сейчас бы целого барана съел!

— Станем побогаче, твое желание исполнится, — сказал Нияз, — а пока зайдем ко мне, там вроде бы плов приготовили. Знаешь, есть одна притча, и она, мне кажется, очень подходит к данной ситуации.

— Ну-ну?

— Один мужик кипятил воду, а второй спрашивает: «Что ты делаешь?» А тот отвечает: «Была бы мука, пельмени сварил бы, но мяса нет». Так и у нас — были бы доски, смастерили бы желоб и делу конец.

— Да, но у нас гвоздей нет, — рассмеялся Муминов.

— О том и речь, раис…

Когда проходили мимо калитки Сайеры, Муминов невольно придержал шаг, но быстро взял себя в руки. Нияз заметил это и улыбнулся.

Муминов почти весь день пробыл в воде и многие считали, что он свалится от простуды. Но сказывалась молодость, закалка фронтовика, он, как ни в чем не бывало, появлялся среди колхозников и бодро приветствовал их традиционным «хорманг». Правда, месяца через два у него появились резкие боли в пояснице — радикулит. В Джидасае о болезни Муминова никто не знал. Кроме Сайеры…

Наступила осень. Урожаи зерна и хлопка вышли приличными, хозяйство сумело рассчитаться с долгами по ссудам, выполнило поставки, а на трудодень распределило по рублю деньгами и по двести граммов пшеницы. На счете в банке появились деньги, колхоз приобрел новую сбрую, даже на новую арбу раскошелился. Главное, запустили кузницу. Муминов уже было и надежду потерял, что она когда-нибудь станет работать, поскольку не мог найти кузнеца, а теперь, узнав, что в колхозе дали зерна на трудодни, кузнецы повалили сами. Был выбор, и Муминов, по совету Нияза, не стал принимать кузнецов из соседних кишлаков. Им он очень деликатно давал понять, что нужно работать так, чтобы и в своем колхозе давали зерно. Принял старика из районного центра, который когда-то занимался этим делом, а потом стал рабочим хлопкозавода. Он вышел на пенсию и решил поработать в кишлаке. Никаких условий не ставил, сказал просто:

— Как всем, так и мне будете платить.

Через неделю над кузницей появился сизый дымок, а перезвон молотков, с самого утра плывущий над кишлаком, напомнил людям о довоенных днях, о том благополучии, которое было в каждом доме Джидасая. Этот перезвон вселял надежды в сердца…

В конце ноября Муминова пригласили в райком партии. Саибназаров, редко навещавший Джидасай, поздравил председателя с очередными успехами и завел, по мнению Муминова, неприятный для него разговор. Начал секретарь издалека, с того, что советским людям присуще чувство взаимопомощи, приводил много примеров, которые, впрочем, сколько угодно мог бы вспомнить и он сам. Муминов слушал секретаря и терялся в догадках, что же последует за всем этим.

— Я это говорю, — вскоре перешел к делу Саибназаров, — к тому, что члены двух колхозов — «Трактора» и «Учкуна» — изъявили желание объединиться с вашим колхозом. Райком партии приветствует такое стремление, гвардии лейтенант. По нашему мнению будущее села в крупных хозяйствах.

— Они ж лентяи, Хошкельды-ака, — воскликнул Муминов, — разве наши согласятся с ними работать?! Ни за что!

— Поэтому я и решил прежде всего поговорить с вами, фронтовиком-коммунистом, — чуть нахмурившись, произнес секретарь, — чтобы вы подготовили почву, как всегда делается перед большим наступлением. Я не думаю, что джидасайцы воспротивятся, все зависит от того, с каких позиций объяснить им это.

— Как бы я не доказывал людям о пользе такого слияния, найдутся горлопаны, чтобы сбить их с толку. Да тут и без горлопанов ясно, почему соседи хотят идти к нам.

— Вам прежде всего нужно убедить актив в целесообразности объединения, а те воздействуют на остальных. Если сорок родов породнятся, говорят в народе, то им и врагов не бояться. Война, которую мы выиграли, доказала жизненность этой мудрости. Ко всему прочему, коммунисты трех колхозов, объединившись, создадут сильную партийную организацию. А у вас, по-моему, пять человек сейчас? Этого мало…

Вернувшись домой, Муминов поделился новостью с Ниязом. Тот отнесся к предложению секретаря райкома скептически, мол, джидасайцы ни с кем не захотят делиться своим караваем. Однако председатель стал приводить доводы, которые услышал от Саибназарова, и мнение Нияза изменилось, хотя он и не очень-то верил, что колхозники сразу и проголосуют за него. Решили сначала поговорить с активом. И тут неожиданно для всех высказался в пользу слияния хосилот Раим-бобо.

— Вместе сходиться — рекой становиться, — произнес он, — врозь расходиться — ручейками стать. Да, наш колхоз выглядит намного лучше соседних, но это вечно не будет продолжаться. Завтра и они станут жить лучше, потому что государство наше не допустит иного решения. А соберемся мы в одну семью, сколько дел сделаем! Потесним тугаи, если и вовсе не переведем их, уберем межи на границах, перестроим заново оросительную сеть. Думаю, что народ не будет возражать…

Декабрь в Джидасае был бурным. Трижды колхозников собирали на общие собрания, чтобы решить этот вопрос, и дважды они провалили предложение, проголосовав против объединения. В третий раз, уже в конце месяца, на собрание приехал сам Саибназаров. Он долго объяснял людям, что и как, но те, казалось, пропускали его слова мимо ушей. И так обидно стало Муминову за своих земляков, которые ради благополучия сегодня не хотят думать о завтрашнем дне кишлака, что он встал и произнес твердо: