В густой темноте комнаты начал прочерчиваться квадрат окна, во дворе наступал рассвет. В контору Муминов так и не пошел. Вместе с Сайерой они не спали, обнявшись, как молодожены.

— Расскажи, как ты Акбутаева выгнала, — попросил он. — Неинтересно.

— И все же.

— Ну, доила я корову в дальнем углу и, как обычно, разговаривала с ней. Ласково, коровы это любят. Вдруг кто-то обнял меня сзади, и я оглянуться не успела, а руки его уже за пазуху полезли. Вырвалась, гляжу — председатель. Ах ты, думаю, кобель старый, и ты туда же?! Плеснула в лицо молоком, что успела надоить, да еще и пустым ведром замахнулась. Он бросился к выходу, поскользнулся, упал, выпачкался весь. А тут и Шарафат подошла. Она видела, оказывается, все и разнесла по кишлаку. Тураб-ака!

— А?

— Чего мы натворили с вами?

— О чем ты?

— Зачем вы остались?

— Не знаю. Наверно, потому, что нравишься.

— Неверность — тяжкий грех. Перед богом, перед вашей женой и перед моим мужем Рузи-ака.

— Говорят, аллах милостив, простит. — Он глубоко вздохнул и прижал ее. Она ответила тем же.

— Вам пора, — сказала она потом.

— Может, поженимся? — сказал он.

— Нет.

— Почему?

— Муж, чует мое сердце, живой. Он еще вернется. А вам… спасибо за ласку, за то, что напомнили, что я — женщина. Идите. Я не хочу, чтобы люди узнали.

Муминов пошел прямо в контору и начал разбирать бумаги, поступившие из райзо. Появился Нияз и спросил, не заболел ли он, потому что вечером не был на работе. Узнав, что раис просто отдыхал, предупредил, что едет в госбанк за ссудой. Нияз заметил необычное настроение друга, но из деликатности не стал интересоваться причинами. Да Муминов и не сказал бы ему всей правды.

— Езжай, — кивнул он, — а я подменю Чары-ака. Сынишка его прибегал, сказал, что приболел он. А пахать надо!

— Может, тебе уже хватит подменять и заменять других? — спросил Нияз. — Все-таки ты председатель колхоза?!

— А что я буду делать? Ходить из бригады в бригаду и кричать «хорманг!»? Со временем и такое, наверно, будет, а пока я обязан работать, брат!

Они вместе вышли из конторы.

— Где трактор? — спросил Муминов.

— Сломался.

— Где?

— Не все ли равно? Недалеко отсюда.

— И надолго?

— Механик уехал в МТС, раньше трех дней не обещает.

— Видишь, а предлагаешь, чтобы я не подменял. Понадеешься вот на такую технику, голодным будешь сидеть!

— Ну что я мог поделать, — развел руками Нияз, — директор, что бог, как захочет, так и сделает. Видел, что машина неисправна, заставил выехать за ворота.

— Ладно, не будем ссориться с директором, тем более, что бог. А их, богов, чтить нужно.

— Вообще-то стоило с ним поссориться, Тураб. Знаешь, что он сказал?! Ваш, говорит, колхоз быстро оправился, так что обойдетесь и таким трактором. В других хозяйствах, мол, дела совсем плохи.

— Так пусть там работают, как мы!..

7

Это событие произошло в том же году, в начале апреля. Колхозники, пользуясь погожими днями, успели посеять семена хлопчатника, кое-где и всходы стали появляться. Дехкане предсказывали благоприятную весну и, естественно, радовались этому. Но в одну ночь все изменилось. С юга пришли тяжелые холодные тучи, сползшие с отрогов Гиндукуша и не успевшие за время нахождения в пути остыть. Они наткнулись на высокую стену Гиссара и обрушились на долину нескончаемыми ливнями. Сразу похолодало, по саям и оврагам вниз, в тугаи, устремились грязные селевые потоки, и джидасайцам, равно как и жителям соседних кишлаков, приходилось быть все время настороже, а в наиболее опасных местах выставили наблюдателей.

Джидасайцы, как повелось в последние годы, особенно в войну, стали проклинать аллаха, мол, он стал совсем невыносимым, равнодушным к людским бедам, мол, только люди обрадуются чему-либо, как он тут же омрачает эту радость жестокостью. И уже увещевания некоторых ишанов, призывающих не гневить всевышнего своими высказываниями, не имели успеха. Люди их попросту не слушали или же предъявляли столько обвинений, что священники были бессильны на них ответить. А объявлять все происходящее волей аллаха, который-де таким образом напоминает людям о своем всесилии, тоже было бесплодным делом. Что же это за бог, если он только и знает, что насылает на головы верующих страдания?!

Два дня, пока бушевали ливни, Муминов и Нияз не знали ни сна, ни покоя. Приезжал сюда и Саибназаров и узнав, как колхозники выходят из трудных положений, остался доволен. Муминов пошел проводить его и увидел мальчишку лет тринадцати, бегущего со стороны высокой чинары и кричавшего что-то. Ветер и шум дождя относили его слова и ничего нельзя было понять. Наконец, он прибежал к конторе и Муминов узнал в нем одного из трех ребят, которые наблюдали за уровнем воды в Айгыр-куле. Муминов больше всего боялся за это озеро, воды которого быстро поднимались за счет селевых потоков.

— Раис-ака, там… там… — мальчишка руками показывал на окраину кишлака, — понимаете…

— Ты отдышись, йигит, — перебил его Саибназаров, — потом и расскажешь. Не спеши, поглубже дыши, вот так… еще глубже… Ну, а теперь выкладывай.

— Новый арык прорвало, вся вода в сай бежит!

— На насыпи? — сразу догадался Муминов. — Эх, черт! Как зовут тебя, йигит?

— Пулат.

— Вот что, Пулатджан, беги к чинаре и колоти по рельсу. Все, кто подойдет, пусть с лопатами и кетменями идут на насыпь. Жми, малыш. — Муминов повернулся к секретарю райкома: — Больше всего я опасался этого. Хошкельды-ака. Если снесет насыпь совсем, все посевы внизу пропадут!

— Справитесь сами или прислать кого из «Учкуна»? — спросил Саибназаров.

— Поеду по бригадам, соберу мужиков, — ответил Муминов, — думаю, что справимся.

— Ну, что ж, успехов вам!..

Муминов шел быстро, почти бежал, а предположения в голове были одно хуже другого. Когда воздвигали эту насыпь, он не очень-то надеялся на нее, потому что она была узкой, как кишка. «Просядет где, — подумал тогда, — размоет вмиг ее». Поделился своими мыслями с хосилотом, и старик успокоил его, мол, сейчас, когда вода полна илом, ничего страшного не произойдет, она сама закрепит берега, как бы зацементировав их.

Вода уже смыла насыпь наполовину и с шумом сбегала в сай, смывая новые участки. Муминов испугался, потому что увиденное было страшнее его предположений. В ту минуту в душе его, кажется, что-то надломилось. Стали подходить колхозники. Они столпились за его спиной и чуть слышно обменивались мнениями.

— Надо же, в самый разгар…

— Первый полив — псу под хвост теперь!

— Хорошо, если за неделю управимся…

— Дождь утихает, а за неделю солнце все всходы сожжет…

Растолкав толпу, к Муминову подошел хосилот и положил руку ему на плечо.

— Не тужите, раис, — сказал Раим-бобо, — нехоженая дорога без рытвин не бывает. Взнуздаем мы эту воду. Не уйдем, пока не сделаем этого! Возьмите себя в руки и командуйте!

— А что тут можно сделать, ата? Нужно всю насыпь заново…

— Будем рубить джиду и укладывать под низ, а сверху — маты и снопы из камыша. Дерна бы побольше заготовить, его вода не возьмет.

Предложение старика было правильным, и теперь только упорство людей могло спасти положение. Муминов послал одного мальчишку в кишлак.

— Найди дядю Нияза, братишка, пусть он организует сюда людей с топорами. Только быстро, чтоб одна нога здесь, а другая там, понял?! — Он повернулся к колхозникам. — А вы, товарищи, вяжите маты и снопы. Кто с кетменем пришел — ко мне! Будем готовить дерн. Остальные пусть собирают камни на берегах!..

Люди понимали последствия этой беды. Пшеница, которую сеяли на вновь освоенной земле и которая, собственно, избавила их от забот о хлебе, могла засохнуть на корню. Дождь стихает, выглянет солнце и оно высушит землю, а та, как тисками начнет сжимать растения, и все пропало. Кроме этого, вода эта приходила и на огороды. Поэтому и начали работать с иступлением, не жалея себя. Застучали топоры, кетмени вгрызались в землю с остервенением. К обеду на берегу выросла большая куча веток, снопов и камня. Муминов снял рубашку и брюки и полез в воду.