…— Доброе утро, Махмуд-ака! — Голос Зульфии вернул его издалека, может быть, из Москвы, по улицам которой ходила сейчас его любимая.
— Здравствуй, сестренка, — ответил Махмуд и радостно улыбнулся. — С прекрасной погодой тебя.
Зульфия во все глаза глядела на своего директора. Уж она-то, как никто другой, знала, в каком мрачном состоянии духа пребывал он всю неделю, более того, знала — и почему!
— А вы помните, какой сегодня день?
— Ну, если внимательно посмотреть на календарь…
— Я не об этом, Махмуд-ака, — перебила его Зульфия.
Махмуд пожал плечами, мол, какая разница — день как день. Как сотни прошедших.
— Ровно год назад, вы вошли в этот кабинет хозяином, — сказала девушка с грустью.
— Це-е-е-лый год! — воскликнул Махмуд, вложив в эту фразу боль, любовь и все, что пережил и передумал за это время.
— Всего лишь год, Махмуд-ака, — поправила Зульфия. — Год змеи — по восточному календарю. Говорят, человек, влюбившийся в этом году, обретет счастье.
— Я его обрел, сестренка!
Он помолчал, посмотрел ей прямо в глаза и добавил:
— И она обретет! Клянусь. А твой год — впереди…
НОЧЬ ПЕРЕД ЗАКАТОМ
Роман
1
Тишина… Чуть слышно за окном шепчутся листья чинары, что верхушкой глядит в глаза звездам, густо усеявшим бархатное августовское небо. Дом Тураба-ака погружен в сон. В соседней комнате спят внуки. Их пятеро, и все мальчишки. Старшему Турабу, названному в честь деда, уже семнадцать, а младшему — Эркину, только пять. Они спят на широкой тахте, кто раскинув руки, кто — свернувшись калачиком, кто — с головой завернувшись в одеяло, а кто — спихнув его на пол.
Тишина… Не скрипнет дверь, возвестив к радости дочери Норой о возвращении домой ее мужа Сувана. Странный, оказывается, этот мужик. Получил в жены дочь председателя колхоза, — это было двадцать лет назад, и Муминов председательствовал в колхозе, — ни копейки не потратил на свадьбу, пришел на все готовое, нажил пятерых сыновей и вот… Поистине мудра народная молва, утверждающая, что ишак и в сорок лет пляшет. Суван начал погуливать. Конечно, теперь он, добившись за спиной тестя всего в жизни, может себе позволить и это. Начальник мехколонны, депутат районного Совета, обладатель персональной «Волги», которую, кстати, выбил ему Муминов. Любовницу себе завел, может, даже и не одну. И теперь каждый день возвращается домой за полночь. Муминов краем уха уже слышал, куда именно носят его черти, собирался с ним поговорить, а тут навалились на голову собственные неприятности, так что теперь не до него. Но дочь, видит, мучается. Ходит мрачная, перестала улыбаться даже детям. А с Турабом-ака, отцом, она почти не видится, потому что он уезжает из дома чуть свет и возвращается довольно поздно. Один Эркинчик ждет деда, не засыпает хоть до утра. Встретит его у входа, повисит на шее, а затем и на колени пристроится… Спросит о чем-либо и, получив поцелуй в щеку, уходит к братьям…
А с Суваном все же нужно поговорить. Кто знает, каким обернется завтрашний день, во всяком случае, он ничего приятного не сулит, а детей нужно поставить на ноги, быть примером им. Тураб вон уже косится на отца, избегает разговоров с ним. Ему мать жалко. Обида за нее может вызвать взрыв ярости и тогда… Надо непременно дождаться его и поговорить…
Тишина… Полная желтая луна медленно скользит над черной горбатой стеной Бабатага, заливая землю тусклым серебром. До рассвета еще часов пять, вполне хватит обдумать свою жизнь, вспомнить ее в деталях. Передумать ее уже нельзя, эту жизнь. И не только ему, Муминову, а и каждому человеку. Обдумать — другое дело. Хотя это, собственно, ничего не меняет. Может, для других послужит уроком? Может, хотя вряд ли. Человек, достигнув определенных высот, начинает чувствовать себя пупом земли и что ему чужие ошибки и промахи! Он сам способен совершить их в большом количестве. Причем, в полной уверенности, что поступает правильно. Как и сам Тураб-ака…
Тишина… Такая же тишина была весной тридцать первого года, когда он, Муминов, возвращался с друзьями ночью из районного центра. В тот день их приняли в комсомол, и они ждали допоздна, чтобы получить билеты. В райкоме комсомола ребят предупредили, что за билетами можно прийти в другой день, но они не ушли, заявив, что без билетов никто не поверит, что стали комсомольцами. Так и задержались. А дороги тогда не было. Территория, которую сейчас занимает совхоз «Маяк», была захлестнута тугаями — камышом вперемежку с густыми зарослями низкорослой джиды. Тугаи те были исполосованы паутиной троп и тропинок, проложенных где людьми, а чаще — всяким зверьем, которого в ту пору тут было полным-полно. Кабаны и волки, шакалы и лисы, олени и изредка спускавшиеся с гор снежные барсы, барсуки и дикобразы, — кого только тут не было! И все это зверье находило здесь пропитание, размножалось, становилось добычей более сильных, постепенно уступая человеку свои владения. Люди выжигали участки тугаев, корчевали корни, планировали землю и стали выращивать хлеб, овощи и фрукты.
Для трех подростков, возвращавшихся в полночь домой, паутина троп не была препятствием, они знали их, как свои пять пальцев, и могли выбрать нужную даже с закрытыми глазами, потому что в тугаях проводили все свое свободное время то ставя силки на фазанов и дроф, то капканы на лис и джейранов. Между прочим, ребята знали места и получше, которые сравнительно легче можно было освоить. Тугаи были им родным домом, однако и страхов в ту ночь они натерпелись.
Было темно, хоть глаз коли. Тишина могильная, ни камыш не зашуршит своим пушистым султаном, ни птичка не шелохнется на ветке джиды. Только сучья похрустывают под ногами, да изредка, если не углядишь, веточка джиды скользнет по лицу, поцарапав его острой колючкой. Поэтому шли, выставив вперед полусогнутые руки. И кому это тогда взбрело в голову, Муминов уже не помнит, но возник разговор о барсе-людоеде, который, якобы, иногда наведывается сюда, чтобы полакомиться человечиной. Шли и разговаривали нарочито громко, а у самих поджилки тряслись от страха, чудилось, что за каждым черным кустом джиды сидит, затаившись, этот барс и в любой миг способен ударом лапы свалить кого-нибудь из них и утащить в чащу.
Слава богу, обошлось, не только барс, но и шакал не встретился им, они благополучно добрались до дома Нияза, выпили по пиале чая и легли спать. Дальше Тураб и Кулмурад все же не решились идти одни.
Об этом «подвиге» комсомольцев на следующей же день стало известно всему кишлаку и они на какое-то время были предметом разговоров своих сверстников, а тут вскоре наступили такие события, которые заставили людей забыть о нем. Годом раньше в эти края прорвался с большой армией эмирский зять Ибрагим-бек, к нему присоединились недобитые шайки басмачей. Бека разгромили, армия его разбежалась и теперь пыталась небольшими группками уйти в Афганистан, туда, откуда пришла. Кишлак в тугаях, можно сказать, лежал на ее пути, между Гиссаром и Бабатагом. Чтобы не допустить грабежей и насилия, по призыву властей повсюду были организованы отряды краснопалочников, как и десять лет назад, в период первой вспышки басмаческого движения. Комсомольцы этого кишлака, одиннадцать ребят, составляли костяк отряда. Днем они работали в поле, а ночами дежурили у домов активистов. Они уже знали, что басмачи, где бы не появились, в первую очередь расправлялись с такими людьми, насиловали их жен и дочерей, сжигали дома, а скот уводили с собой.
Наступил тридцать третий год. Тураб Муминов уже стал комсомольским вожаком в кишлаке, повзрослел, возмужал. Это был голодный год, главным образом, бесхлебный. В кишлаке было мясо, масло, овощи и фрукты, а хлеба — ни крошки. Люди тогда, возможно, на всю жизнь запомнили простую истину: любой изобильный дастархан, если на нем нет черствого куска лепешки, нищ.
