— Сегодня у вас будет отменный ужин!

— Готовь побольше, чтобы и хозяину осталось.

Майсара готовила ужин, а он то и дело появлялся на кухне и нетерпеливо обнимал ее, целовал, мешая работать.

Она показалась ему сегодня другой, не такой, какую он знал прежде, что-то неуловимо новое появилось в ней. Она и раньше была нежна с ним, а сегодня ее нежность казалась особенной, какой-то трогательной, хрупкой.

— Странно ты ведешь сегодня себя, — сказал он напрямик.

— Соскучилась, Махмуд-ака. Хочу наглядеться, хочу наполнить свою душу вами, но это, наверное, невозможно, — ответила Майсара, и в голосе ее он услышал боль.

Майсара приготовила плов. Он был таким вкусным, что Махмуд подумал: на что мать моя мастерица, но ей далеко до Майсары. Казалось, молодая женщина вложила в него всю душу. Пока она убирала посуду со стола и мыла ее на кухне, Махмуд пил чай. А потом удобно улегся на диване и стал ждать Майсару. Она пришла, прилегла рядом, теплая и тихая, как уснувший ребенок. Молчала, словно что-то обдумывала. Затем вдруг стала целовать его. Но странно, поцелуи ее в этот раз показались ему… материнскими. Была в них какая-то осторожность, заботливость и… печаль. Подумал, что так могла бы целовать мать, провожающая куда-то сына и знающая, что уже никогда больше не встретится с ним.

— Признайся честно, — сказал он, — что с тобой происходит, родная? Не терзай меня!

— Признаюсь, ака. — Она приподняла голову, заглянула ему в лицо: — Эта наша встреча — последняя!

— Что ты сказала? — воскликнул Махмуд, не поверив своим ушам. — Как у тебя язык повернулся? Может, ты разлюбила меня!

— Может, именно это мне и нужно было сказать, Махмуд-ака, — прошептала она. — Иначе не разрубить наш узел.

— Ничего не понимаю! — Махмуд вскочил с дивана. Майсара так ошарашила его, что он лишился способности воспринимать реальность. Он ожидал чего угодно, но не такого коварства. Он согласен ждать следующей встречи месяц, два, год, но лишь бы была надежда на нее. И вдруг! — Ну почему, родная моя? Почему!

— Мне нелегко было решиться на это. Но иначе не могу, потому что я не просто женщина, а доверенное лицо тысяч и тысяч востоковцев. Они верят мне.

— Ну при чем все это? — вспылил он невольно. — Эти люди верят и мне, только мы-то любим друг друга, не можем друг без друга. Или не так?

— Так.

— Тогда в чем дело?

— Вы же сами говорили, что в совхозе произойдет маленькая революция. Я вижу, как она совершается, какие намечаются преобразования; впереди долгий путь, конец его почти не виден. Сейчас, в данную минуту, вы не сможете воспринять мои слова как разумное решение, но пройдет время… Ведь вы, только вы сможете осуществить задуманное… Если же мы объявим о своих чувствах, если я уйду из-за вас от мужа, люди перестанут нам верить. И мне, и вам. Как же мы сможем руководить ими?

— Я никогда не откажусь от тебя и никому не отдам!

— Махмуд-ака, я работаю среди людей. Когда началась перестройка, по-разному отнеслись к ней в совхозе. У вас много противников, больше, чем вы думаете. Вас и без того ждут изрядная нервотрепка и нелегкие испытания. А вы своим противникам хотите дать в руки и этот козырь.

Она права, подумал он. Права в том, что борьба предстоит нелегкая. Вспомнилось, что произошло в первый месяц перестройки. Рабочие девятого и седьмого отделений, конечно, не сами, им все равно, лишь бы платили хорошо, а под чью-то диктовку, написали пространное письмо в Президиум Верховного Совета республики, обвиняя его в авантюризме и даже вредительстве. Письмо вернулось в райком партии, писавших вызвали на беседу. Вернулись они в совхоз вроде бы смирившимися, но как знать, не попытается ли кто-то вновь накалить страсти. Махмуд продолжает получать письма-угрозы, письма-предупреждения: мол, парень откажись ты от своей идеи, пока не поздно, иначе выйдет она тебе боком. Махмуд складывает их в сейф для истории. Да, Майсара права, предстоит борьба, но бороться они должны вместе. Таково его убеждение.

— Извини, родная, — сказал он. — Не могу уловить логики в твоих рассуждениях. Ты ведь клянешься, что любишь меня, а раз так, значит, должна разделить со мной все, что ждет меня впереди.

— Вы для меня дороже жизни, Махмуд-ака! — воскликнула Майсара. И вдруг разрыдалась.

— Поедем сейчас же к твоему мужу, я ему всю объясню сам!

— Махмуд-ака, прошу вас, не обдумав как следует последствий, не совершайте этого шага. Все дело в том, что мы с вами не имеем права на ошибки…

Майсара уехала с мужем в Москву, на ВДНХ. Обком профсоюза работников сельского хозяйства назвал Кудрата одним из победителей социалистического соревнования механизаторов и выделил ему путевку. Шарипов думал, что Майсара нарочно уехала с ним, чтобы Махмуд не натворил под горячую руку глупостей. А может быть, просто примирилась с мыслью, что не дано им быть счастливыми?! Как бы то ни было, отъезд Майсары подействовал на него столь сильно, что он был близок к отчаянью, и состояние его было заметно всем. Куда делись его энергия, убежденность, казалось, обязанности директора он исполняет механически, не вкладывая в это души.

Сегодня выпал первый снег. Тихо, поэтому хлопья падают на землю отвесно, плотной стеной, в которой тают очертания кишлака, деревьев, не успевших сбросить полностью листву. Придорожная пожухлая трава уже давным-давно стала белой, деревья словно бы надели маскхалаты, а дорога все еще черна и блестит от тающего снега. Как всегда, он пришел в контору раньше всех. Но если прежде его приводила сюда тайная надежда на, пусть и мимолетную, встречу с Майсарой, то теперь гонит тоска. В конторе пробудет совсем немного — решит самые неотложные вопросы, затем уедет куда-нибудь в отделение, если не вызовут на очередное совещание. Среди людей он вроде бы забывает о себе.

Всю эту неделю Махмуд не был дома, но ехать туда и не хочется. Разговоры матери о том, что ему, немолодому человеку, пора обзаводиться семьей, что должность обязывает к солидности, а это невозможно при его холостяцкой жизни, слышать сейчас было бы невыносимо. Мать права, тысячу раз права, но семью свою он может создать только с одной женщиной. А женщина эта, кажется, отказалась от него.

Снег идет. Тишина стоит необыкновенная, чудится, что земля замерла от радости, дождавшись, наконец, белого, пушистого убранства. Махмуд стоит у окна, устремив невидящий взгляд вдаль, чуть ссутулившись, засунув руки в карманы. И неотступно думает об одном, — почему уехала Майсара? Испугалась тех испытаний, что выпадут на их долю? Нет, этого не может быть. Она пойдет за любимым на край света, это он понял… Значит… Да, революция, большая или такая крошечная, как у них в совхозе, всегда что-то разрушает, но конечная ее цель — созидание. Майсара это поняла сердцем. Она за преобразования, за то, чтобы людям, которым она служит, жилось лучше, комфортнее, чтобы совхоз рос, выходил в передовые хозяйства, а не застревал среди середняков. И она полагает, что, жертвуя своей любовью, развязывает ему руки, уберегает от осложнений, могущих повлиять на его судьбу. Он вспомнил, с какой страстностью она говорила ему все это. Вспомнил ее печальную нежность. И еще он вспомнил, что не только ее поведение тогда удивило его, но и внешность. Губы ее заметно припухли, кожа на лице кое-где потемнела. И вдруг его поразила догадка — вот откуда в ее ласках оттенок осторожности, трогательности, материнства. Она не только прощалась с ним, она прислушивалась к тому, что было внутри ее, она уже делила свою любовь между ним и тем существом, что зародилось в ней.

Лоб Махмуда покрылся холодной испариной. Да как же он позволил ей уехать! Почему вообще ждал, чтобы именно она решилась на столь ответственный шаг — уйти из семьи. А где он-то был? Почему давным-давно не явился в дом Кудрата не как вор, как честный человек, и не сказал правды — они с Майсарой не мыслят жизни друг без друга. И неправда, что в кишлаке не поймут их. Конечно, охотники бросить камень найдутся. Но ведь они, он и Майсара, будут вместе, а еще будут рядом те, кому чуждо ханжество…