Литмир - Электронная Библиотека
A
A

27-го наш герой был в жарком сражении арриергарда, которое началось тем, что французы, под прикрытием сильного картечного огня с бастиона, на их стороне находившагося, нося фашины и доски к пролому большого моста, показывали вид, будто хотят переправляться в город, и до тех пор толпились на мосту, пока несколько удачных наших выстрелов не смели их дочиста. Но это была ложная переправа. В самом же деле Наполеон, подвинув армию свою за 4 версты влево, приказал ей переправляться в глазах своих, под покровительством великого множества пушек, которым унизан был высокий в том месте берег. Часть нашего небольшого арриергарда оставлена была в городе, а другая, – вместе с Сипягиным, – сопротивлялась многочисленным войскам Наполеона. Неприятель засыпал наших бомбами, гранатами и картечью. Наша артиллерия, с своей стороны, действовала искусно и удачно, а войска дрались с неимоверною храбростию. Оторванные руки и ноги во множестве валялись на берегу, и многие офицеры и нижние чины, лишась рук и ног, не хотели выходить из сражения, поощряя других своим примером. Целый день, – с первых лучей зари до позднего вечера, – кипел кровопролитный бой, и Сипягин был постоянно в самом жестоком огне. Но Наполеон не переправлялся. Наутро 28-го наш арриергард, покрывший себя славою в глазах почти всех французских войск, бывших на берегах Эльбы, оставил их с тем, чтобы следовать за большею своею армиею, которая была уже на пути в Лузацию.

29-го французы, с великими силами, начали снова теснить отовсюду наших, и Сипягин опять дрался целый день, имея под командою особый отряд в 3000 человек. Вопреки всем своим усилиям, неприятель продвигался вперед только на такое пространство, какое Милорадович, по довольном защищении, за благо рассуждал ему уступать: стрелки французские в великом множестве, как ртуть, растекаясь в густоте леса, обходили наши фланги и нередко заставляли даже резервы вступать в дело. Но они останавливались при первой полянке: русский штык в поле тогда был страшен этим храбрым стрелкам из-за кустов.

При отступлении от Бишефс-Верды, неустрашимый Сипягин, – как его называл участник дела[26],– несколько замедлил в этом городке, и в то время, когда уже все войска наши из него выступили, был отрезан толпою ворвавшихся французов. Две колонны пустили батальный огонь: он был в дожде пуль – и остался невредим[27].

Арриергард остановился за 4 версты от Бишефс-Верды, где провел 1-е и 2-е мая. Таким образом, со времени выступления из Дрездена, в целые пять дней, неприятель, несмотря на огромное превосходство в силах, едва мог отодвинуть нас, и то постепенно, только на 28 верст; следовательно наши уступали ему не более пяти верст в сутки… Притом арриергард продолжал иметь самый малый урон в людях и во множестве тесных проходов, по самым трудным дорогам, с 21-го апреля не потерял ни одной повозки из своих обозов. По этому можно судить, сколь искусно наши пользовались местоположением, сколь храбро сражались и с каким мужеством отражали все усилия неприятеля. Такой арриергард, доставляя всевозможные выгоды, время и спокойствие армии, которую он отстаивает грудью, приобретает полную ее благодарность и, обращая на себя все внимание неприятеля, по всей справедливости, заслуживает почетное место в воинских летописях. Сипягину, как начальнику штаба таких войск, принадлежит значительная часть славы этих дней. В то же время, от утра до вечера, находясь в пылу битв, он проводил ночи за письменным столом

3-го мая происходило сильное дело при деревне Рот-Наус-тиц, вблизи Бауцена. Уступая превосходному числу неприятеля, арриергард, сражаясь за каждый шаг земли, медленно отступал к городу, пред которым и расположился на биваках. Сипягин в этот день командовал двумя егерскими полками и отрядом казаков.

С 8-го по 12-е число, – целые четыре дня, – наш герой снова был в самых жарких сражениях; ад, совсеми своими огненными бурями, свирепствовал около его; голод, бессонье, усталость – были уделом в эти дни войск арриергарда. 8-го и 9-го происходило генеральное сражение под Бауценом. В первый день, когда Сипягин, вместе с Милорадовичем, находился еще в городе, французы двинулись штурмовать и обходить его и вскоре открылся сильный перекрестный огонь. Ядра и гранаты посыпались, как самый сильный град, и не было места, где бы не падали первые, не разрывало последних. Не смотря на это, арриергард отступал медленно и в обыкновенном порядке. Около половины дня ядра начали доставать до того места, где стоял сам Государь. «Вперед!» – закричал Милорадович, узнав об этом, и во всю прыть своего коня поскакал к самым передним колоннам, миновал картечные выстрелы и очутился в пулях стрелков. Присутствие любимого генерала имело магическое действие. Войска арриергарда, у которых пыль и порох запеклась па лицах, которые едва стояли на ногах от усталости, вдруг оживились как бы новою силою. Раненые возвращались и становились в ряды; цепи стрелков, перегоняя одна другую, с криком «ура!» бежали вперед; артиллерия подкрепляла их. Бауцен можно б было взять штурмом; но это не входило в предначертания и граф велел остановиться. С длинным султаном на шляпе, окруженный штабом и конвоем, долго разъезжал Милорадович под страшным свинцовым и чугунным дождем и сражение кипело в одном месте. «Стойте крепко! – кричал граф солдатам, – Государь на вас смотрит!» Наши стояли и неприятель не мог выиграть ни аршина земли. Около трех часов сражение начало угасать. Но в вечеру большие колонны французов засинели на левом нашем фланге. Там, в горах, стоял корпус принца Виртембергскаго; Милорадович послал к нему несколько полков в подкрепление и, между тем, растянул по всем противолежащим холмам свои войска. Произошло самое жаркое дело, прекратившееся только ночью. Сражавшиеся с обеих сторон от усталости попадали на землю, так близко, что одна только темнота разделяла их. Кусок хлеба был тогда великою драгоценностию, даже для офицеров штаба Милорадовича.

Сипягин возвратился к посту графа почти в полночь, – «пробыв все время в обыкновенном своем месте – у стрелков на левом фланге и в горах[28]». Он в этот день уцелел только чудесным образом: шапка, обе полы и грудь его сюртука были прострелены; сверток бумаги, бывшей у него в боковом кармане, сберег ему жизнь – он получил только контузию.

На другой день Сипягин снова со славою участвовал в блистательных подвигах левого фланга нашей армии, командуемого Милорадовичем, – действия которого могут и счесться отрывком Бородинской битвы.

В начавшемся вслед за Бауценским сражением новом отступлении, Милорадовичу поручен был опять арриергард. 10-го мая – Сипягин находился в кровопролитном сражении под Рейхенбахом, в котором, – почти в течение 16-ти часов сряду, – три сильные корпуса, при личном присутствии Наполеона, дрались против нас; но арриергард, не смотря на стремительное наступление свежих войск, на жестокий огонь многочисленной артиллерии, на быстрое движение колонн, беспрестанно обходивших фланги, выдерживал успешно нападения и остановил французов в 6-ти верстах от Герлица, вопреки всем их усилиям занять этот город.

В эти три дня Сипягин, – как и сам Милорадович и все чины штаба его, – не сходили с лошадей каждый день слишком по 12-ти часов, находясь в постоянном огне.

11-го наш герой был в упорном деле между Герлицом и Лаубаном, а 12-го при самом Лаубане. Отсюда Милорадович, у которого глаза совсем опухли от трудов и бессонницы, поехал в главную квартиру, где Государь милостиво приглашал его провести несколько дней в покое. С графом был и Сипягин. Таким образом, после 20-ти дневного пребывания под ядрами, очутился он при Императорской квартире, где все было спокойно и где бури авангарда слышались только издали.

«Немудрено было заболеть и графу! – пишет офицер его штаба[29].– Он каждые сутки переменял по 6-ти лошадей и каждая доходила под ним до крайней усталости. Один он казалось не уставал. Случалось, что, разослав всех нас, он сам исправлял должность адъютанта, отдавая изустно приказания полкам. Он был везде сам.

вернуться

26

Глинка, Письма Русского офицера, III, 71.

вернуться

27

Ф. Глинка на этот случай написал следующее стихотворение, помещенное в Славянине, 1828 года (II, 74):

Подвиг Сипягина.

Кто сей и в правилах и в праве твердый.
Холодный за пером, запальчивый в войне,
Летит в огонь и дым горящей Бишефсверды
Под буркой, на Донском коне?..
Узка дорога, две колонны Французския стоят,
И смельчака, без обороны,
Схватить живьем хотят…
Но, он, перекрестясь, с огнем отваги,
Сквозь град картечь, сквозь пулей дождь
Махнул – и невредим!..
Кто ж он, сей вождь?..
Он, по пословице, своей храбрее шпаги.
Я узнаю тебя – Сипягин.
вернуться

28

Глинка, Письма Русского офицера, III, 95.

вернуться

29

Глинка, Письма Русского офицера, III, 115–116.

5
{"b":"818981","o":1}