– Тогда до десяти.

Она вошла в калитку, а я поехал к Леонидовым.

Родственники встретили радушно – накормили, спать уложили.

– Отдыхай, к десяти поднимем.

После бани и дороги спать хотелось недуром.

Демина была навеселе. Усмотрев свет фар в окно, выскочила без пальто, лишь непросохшую после бани голову укутывала шаль. Схватила за руку, втащила в дом, разула и раздела, за стол пихнула:

– Ешь! И выпей – кто нас остановит с райкомовскими номерами?

На лице абсолютно искренняя улыбка.

Наконец, начальственные волосы просохли – мы собрались в дорогу.

Поехали. Людмила Александровна болтала и шутила, смеялась над своим мрачноватым юмором.

Выходя у подъезда, посоветовала:

– Поезжайте-ка домой – а то пока в гараж поставите, пока доберетесь, ночь пройдет.

Я так и сделал.

Утром просыпаюсь – под окном «УАЗик»: красота! А в голове созрел коварный план. Побрился и умылся, поел, оделся, сел за руль. К Любаше подъезжаю:

– Поехали кататься.

Увез соседку в лес темный и густой. В кабине «УАЗика» поменял ей статус «друга» на «любовницу». Она не возражала.

Вот чего я не хотел, так это разговоров. Но состоялся.

– Изголодался?

– Ты-то почему меня не хочешь?

– А что случилось с бабами, которых ты коллекционировал по всей Увелке?

– Ты обо мне так плохо думаешь?

– Не только я – Увелка вся.

– Мне нечего сказать.

– Нет, ты скажи – почему не женишься? Солидная работа….

Я раздраженно фыркнул:

– Потому что эти бабы все юркие, как пробка от шампанского.

Люба хмуро покосилась на меня:

– Типично мужское замечание.

Я рассмеялся:

– Ну, не знаю. Ты ведь не такая.

– Я не такая, но учти – не прощу, если ты меня бросишь.

– Кой черт мне тебя бросать?

Ну да ладно, это все дела житейские. Закончу с пьянством.

Был новогодний корпоратив. Столы накрыли в УПК (учебно-производственный комбинат). Это на Денисово. Добирались пешкодралом, наделив райкомовских водителей статусом «гость».

Людмила Александровна вошла, не раздеваясь, огляделась – упс! секретарей нет – она обратно в двери. Междусобойчик без начальства – это ж пьянка то, что надо!

И понеслась косая в баню!

Володя Белоусов вроде выпил-то немного – на моих глазах лишь рюмку – а уже ходит, пошатываясь, со стаканом в лапе, ко всем пристает:

– Давай выпьем!

Поет и пляшет – рад человек! Ну, не всем быть крепкими к спиртному. У меня, к примеру, гены. Да и хитрости с мелкими глотками. А Белоус того – поплыл.

Впрочем, к финалу трезвых не осталось.

Мы с шефом после пьянки доколбасили до центра, и тут я вспомнил:

– Черт! Там сторож есть? Мне надо бы вернуться.

– Что произошло?

– Дипломат забыл.

Пал Иваныч покопался в памяти:

– Пошли сюда.

Мы доплелись до двухэтажки, зашли в подъезд и поднялись. Позвонили.

Дверь открыл Белоусов в майке и трико – трезвый как полковник КГБ.

– Что случилось?

– Анатоль Егорыч дипломат забыл. Заводи машину, съездим в УПК.

Владимир Викторович досадливо поморщился, но сделал все, как шеф велел – оделся, из гаража свою «копейку» выгнал. Мы съездили за дипломатом. Затем Белоусов развез нас по домам.

Мне было стыдно и тревожно.

Вот как надо бы вести себя в райкоме! А я-то, дурень….

И другая мысль – оно мне надо? Претворяться, унижаться, кем-то быть, а не самим собой. Как-то не приличувствует моряку с границы.

Мне Демина совет дала:

– Вы обращайтесь к Белоусову – он вас всему научит.

И клоунадить?

Голову сломав, пошел к Кожевникову.

– А-аа, – отмахнулся тот. – Чего ты хочешь от лодыря из комсомола?

Где-то это я уже слыхал. Ах, да! Любовь Ивановна (Люкшина, тоже инструктор идеологического отдела) называла в перебранке Белоусова «комсомольским лодырем».

А он ее «училкой комплексующей».

Впрочем, это было только раз – мы жили дружно.

Вот кто был психопатом в аппарате, так это Чудаков. Запретил девчонкам машбюро принимать документы для печати без его подписи.

Я прихожу со стопкой рукописных листиков:

– Игорь Филиппович, подпишите на печать.

Положил на край стола, а он их на пол:

– Заиб…. пропагация!

Я в обморок не пал и в лоб ему не дал – пошел, Кожевникову настучал.

Тот в задумчивости пробормотал:

– Игорь Филиппович держит нос по ветру. Полагаю, отдел не в милости у первого. С чего бы это? Опять Людмила Александровна где-то спростофилилась. Ну, ладно…

Пал Иванович нахмурился:

– Ты к Чудакову больше не ходи – мне, что надо напечатать, приноси.

М-дя, культура аппарата – статья особая.

Инструктору, к примеру, нельзя говорить после заведующего, а тому после секретарей – даже на собрании, где, казалось бы, все равны как в бане. Ценность мысли возрастает с должностью. Это ж надо!

Пал Иванович рассказывал – приколист был наш предыдущий первый. Наехал на поселкового градоначальника Самко:

– Иван Иосифыч, что-то цветы на клумбе у тебя совсем завяли.

– Так, где возьму я поливальщиков? – штат урезан, дождей нет.

– А сам без рук?

На следующее утро после разговора.

Аппарат собрался, сел – Шашков у окна, спиной ко всем. Время идет.

Второй не выдержал:

– Может, начнем?

Шашков:

– А почему я должен вкалывать, когда Самко посиживает в кабинете?

Чудаков на цыпочках тихонько выскользнул и к телефону. Оттрепал Иван Иосифовича по первое число. И вот он выбегает на крыльцо – шланг в руках.

Шашков удовлетворенно:

– Ну-с, начнем, пожалуй.

И так каждое утро – Иван Иосифович Самко со шлангом начинал аппаратное совещание в Белом Доме.

Еще рассказ Кожевникова.

Готовили демонстрацию на 7 ноября.

Первый строго:

– Чтоб были все. И впереди – директор и парторг.

А Мишу Воробьева, секретаря парторганизации ЧРУ, занесло на «москвиче» в День Жестянщика – переломался весь. И вот – демонстрация. Колонна ЧРУ, как градообразующего предприятия, впереди. А во главе директор Мифтахов и секретарь парткома Воробьев – но какой: весь забинтованный, на костылях.

– Это что за Нельсон? – удивился первый.

Присутствующий на трибуне представитель обкома партии шепнул ему:

– По закону подлости есть где-то здесь вражеский агент, и его фото облетит весь мир. Вот будет дело!

У Шашкова лысина вспотела.

Святая из святых – доклад первого секретаря на партийной конференции района, которая собиралась раз в два года. Готовился он тщательно и долго. Готовился всем аппаратом – каждый отдел отчитывался за свой сектор работы. От инструкторов к заведующим шел поток бумаг. Те, потрудившись, выдавали главу доклада. Которая, в нашем случае, проходила редакцию у третьего секретаря; в сельхозотделе – у второго; орготдел напрямую выходил на первого.

Так вот. Работая над отчетом идеологического отдела, Пал Иваныч, бывший журналист, легко и к месту в текст притащил строчку из крыловской басни – «а ларчик просто открывался». Шашкову оборот понравился. Он даже подготовился. Читал-читал, дойдя до места, сделал паузу, палец поднял – мол, внимание: это архиважно – и, тембр изменив, сказал:

– А ларчик просто открывался….

Пал Иваныч много раз, смакуя, рассказывал этот эпизод – и в такие мгновения был счастлив: душа его пела, а сердце радостью переполнялось.

И я усвоил: слово – вещь великая даже в сухих партийных документах.

Шашков ушел, пришел Пашков – что же поменялось? Чем Александру Максимовичу не угодил идеологический отдел? Об этом следовало хорошо подумать.

Думал-думал-думал….

Господи, как же ты глуп! – укорял себя. Но мне банально не хватало информации.

Впрочем, я чувствовал, что дело и не только в этом. Уже заметил, что между отделами идет грызня – каждый зав стремится обосрать другого в глазах секретаря. Инструкторы вроде бы не цапались, но собирали информацию для боссов. Разумеется, и мне надо было во что-то ввязываться. Но я упорно сторонился, пожимал плечами – не понимаю, мол.