В элате к этому времени уже всё было в полнейшем развале и разгуле. Именно в это время Роар попал ко двору, как митар Изарии, и на полную окунулся в происходившие там. Гуляния, пиршества, турниры, разврат. Две крупные войны, случившиеся в это время, только подстёгивали безумный праздник жизни, когда заканчивались победой Кармии.
И уж Роар оказывался в первых рядах среди тех, кто эту победу приносил, не жалея себя и потом рассказывая о том, как получил новые шрамы. И у него были девицы, которые точно знали какие из шрамов свежие. И это невообразимо тешило его самолюбие тогда. Но сейчас…
За последнии тиры, пока они в Изарии бились с тем, что победить казалось невозможно, стало очевидно, что всё то, что раньше было таким радостным, теперь стало ложным и пустым.
А потом появилась Милена.
Роар столько раз позволял себе терять голову, влюбляясь, а потом снова, снова и снова. И никогда внутри не было такого страха и такой тоски, что невыносимо себя сдержать, невозможно отвлечь. Он не хотел никого другого, не хотел. И чувствовал себя отвратительно даже просто любезничая со всеми этими прибывшими с эла женщинами и девицами. А со многими из них у него была близость, с кем-то и не раз, и сейчас они ждали развлечений именно такого плана, а его тошнило от неоднозначных взглядов, слов, намёков или даже открытых предложений. Ему хотелось улыбки и взгляда только одной женщины.
Когда с утра увидел, как Элгор вёл Милену из леса, чуть с ума не сошёл. И отводя в дом серых, скрипел зубами, держался, чтобы не взять на руки и не унести к себе. Больно было от слёз, от обиды за неё и за Хэлу. Проклятые прихоти тех, кто считал себя выше всех остальных.
И с таким трудом, со злостью и застилающей глаза яростью, сдерживал себя, чтобы не удавить Кэйоса Яндэ, который ударил Милену. Его маленькую, хрупкую девочку. Ударил, потому что советник не считал её человеком, потому что не видел в ней даже животное, вроде туняки. Она была просто вещью. Советник мог позволить себе забить её почти до смерти и ничего бы ему не было. И от мысли этой скручивало так, что в глазах темнело и рассудок покидал сознание.
И теперь брат говорил, что Роар не может держать себя в руках? Он все эти дни тащил на себе этот разгульный праздник на костях Горанов, но всё равно сделал не всё?
Да, Элгору пришлось взять на себя ублажение всех голодных до “изарийской мужской мощи” девок двора, но уж не очень младший брат страдал от этого. Он был таким же как и Роар в его возрасте.
Единственное, что могло напрягать, это игра, в которую с ними играл великий эла. Но и тут — и Роар, и Элгор точно знали, что Рэтар сделает всё, чтобы прикрыть их, и игру ввёл именно тан. И он делал это, не дрогнув ни разу. Ни разу до сего момента.
Когда митар услышал приговор, то первым делом хотел взбунтоваться, хотел защитить Хэлу, но сдержался, написал записку Рэтару.
А потом увидел его — Роар знал, что иногда Рэтар умеет быть абсолютно непроницаемым, совершенно недоступным для прочтения. Но тут тан был спокоен и совершенно холоден. В нём был вот тот Рэтар, которого Роар знал, с которым жил под одной крышей, с которым столько раз ходил в бой плечо к плечу.
И эта просьба о праве ферана…
Роар дрогнул и с трудом удержался, чтобы не посмотреть на тана с ужасом, когда тот попросил разрешения наказать Хэлу собственноручно. И при этом никаких чувств. Словно говорил о чём-то обыденном, о просто вещи, а не о женщине, которую любит.
Сердце Роара на части рвалось — Хэла… добрая, честная, открытая, красивая, заботливая… боги, да что за… это было просто невозможно! Она же жизнь Роару спасла, она же такая невероятная. Закрывая глаза, митар видел её обнимающую Рэтара, тогда когда он ворвался к ним после Хар-Хаган. Такая желанная и такая нежная, полная любви женщина. И тан. Он любил её, может впервые в своей жизни он любил. И просил о таком! Дружеская просьба… рваш!
Утопая в немощной бессильной злобе Роар не заметил, как небо просветлело. Над горами взошёл светок и смотреть на него сегодня было невыносимо больно. Митар мотнул головой и встал. Он всю ночь просидел на полу у кровати.
Кажется эта пытка никогда не закончится.
Во дворе за ночь настелили доски и поставили столб, подготовили всё для наказания.
— Ты распорядился во дворе это сделать? — спросил Роар у младшего брата.
— Зрелище нужно двору, — буркнул бронар. — А остальным нечего на это смотреть.
Митар благодарно сжал его плечо.
Элгору Хэла не нравилась, но наказания без большего унижения она была достойна — младший брат Роара ценил верность, а чёрная ведьма была дому верна.
Поднявшись наверх, Роар столкнулся с Рэтаром. Тан был хмур, суров и вот сейчас непроницаем. Митар хотел задать вопрос, но феран на него даже не взглянул, спустился вниз, оставив одного.
Правда один Роар был совсем недолго — двор потихоньку выходил на верхнюю внешнюю часть галереи, становились по обе стороны над двором. Великий эла, советники, кое-какие приближённые, наложницы правителя заняли центральную часть, где для них были подготовлены стулья, чтобы они не стояли во время наказания.
Устанут, несчастные!
Роару хотелось выть. Правитель что-то спросил у него, когда митар указал им куда можно пройти. Он кивнул, начав отвечать, а потом почти потерял дар речи, потому что увидел внутри дома Милену.
Девушка стояла у стены, за которой была скрытая лестница, ведущая на башню, что находилась над крылом харна. На белой ведьме был плащ прислуги дома и она жалась к стене, пытаясь не привлекать к себе внимание придворных, тянущихся к галерее.
С трудом договорив, Роар, стараясь не привлекать особого внимания эла, оставил его и как можно спокойнее подошёл к Милене.
— Что ты тут делаешь, — прошипел он, схватив её и утаскивая подальше от посторонних глаз.
— Роар, мне очень надо поговорить, пожалуйста, — в глазах стояли слёзы, её трясло и, рваш, он прекрасно понимал причину.
Затянув её на потайную лестницу, митар посадил ведьму на ступеньку.
— Ты сошла с ума? Если тебя заметят… — он запнулся, потому что скрутило с силой, — или ты хочешь присоединиться к Хэле?
— Роар, пожалуйста! — она отчаянно вцепилась в его рукав. — Её нельзя пороть, надо остановить всё это. И феран, он правда будет это делать?
— Милена, — он мотнул головой. Ей наверное такое вообще невозможно принять. — Нельзя это остановить, отменить… нельзя. И Рэтар, он делает это, потому что должен.
— Это же несправедливо? За что? Она же жизнь спасла этому вашему, — нахмурилась девушка, пытаясь вспомнить слово. Не вспомнила, всхлипнула. — Неужели он её за это накажет?
— Да, — ответил Роар. — Да, маленькая, это несправедливо, это неправильно, но…
— И почему феран это делает?
Боги, да что ж такое… она рыдала и он не мог ничего с этим поделать. Он и сам бы сел сейчас рядом и разрыдался, потому что она была права, потому что всё честное и правильное сейчас было пустым, было просто словами, тающими в воздухе.
Да, они призвали, а теперь терзают, потому что не могут сопротивляться, потому что законы, потому что присягали на верность. И Роару было, рваш, стыдно, потому что в этот момент он думал только о том, что если Милену увидят в доме, ведьму, пусть и белую, под одной крышей с великим эла, то её тоже высекут, поставят рядом с Хэлой…
— Он спасает её, маленькая, — выдавил из себя Роар.
— Спасает? — переспросила она, нахмурившись.
— Да, — подтвердил Роар и сглотнул. — Потому что иначе Хэлу бы порол личный палач великого эла. А после его порки не выживают. Он может убить всего несколькими ударами.
Она вобрала в страхе воздух, стараясь не вскрикнуть, удержаться от каких-либо громких звуков. Глаза её были полны невыносимого ужаса.
— Рэтар не может допустить её смерти. А заменить палача может только… хозяин… земли… ведьмы… поэтому так, — и оправдание было таким ничтожным, понятным самому митару, но конечно же ужасающим и чуждым Милене. — А теперь мне надо идти, потому что сейчас эла будет говорить приговор и прочее, и мне надо быть там, внизу, когда её приведут.
