Это моя территория.

Как и во все предыдущие разы, пика удовольствия мы достигаем почти одновременно — подозреваю, это связано со склонностью инкубов к эмпатии, а может, и с моей чувственностью, усиливающейся перед полнолунием, — и застываем, слушая сбившееся дыхание друг друга и совершенно никуда не торопясь. Лишь спустя какое-то время Клеон осторожно ставит меня на ноги, поправляет свою одежду. Целует меня, вновь усмехается и внезапно подхватывает на руки. От неожиданности я даже не успеваю среагировать, расслабленное сознание вяло удивляется происходящему. Инкуб же пересекает холл, поднимается по лестнице и в коридоре второго этажа безошибочно находит мою спальню. Укладывает меня поперек постели, склоняется, целует снова.

— Неужели я дожил до того, чтобы уложить тебя в нормальную цивилизованную постель?

Я лишь улыбаюсь беззаботно, мне слишком хорошо, чтобы думать сейчас о важном, серьезном.

О правильности собственных поступков.

О том, что будет вечером.

Клеон выпрямляется и начинает раздеваться, я же, приподнявшись на локтях, наблюдаю, изнывая от желания прикоснуться к худощавому жилистому телу руками, губами, пометить его своим запахом так, чтобы никакая другая самка и взглянуть не смела на моего мужчину, ни на одного из моих мужчин. Человеческий разум, даже затуманенный властью полнолуния и манящей вседозволенностью, понимал, что подобное почти невозможно, что посторонний запах рано или поздно стирается с кожи, словно линии карандаша с бумаги, что инстинктивное это стремление годится лишь для других волков, но никак не для народов с обычным обонянием, не способных различить многообразие ароматов вокруг.

Избавившись от одежды, Клеон накрывает мое тело своим, целует меня, на сей раз долго, неспешно. Я обвиваю его шею руками, с готовностью отвечаю на поцелуй, выгибаюсь в попытке прижаться теснее. Не выпуская меня из объятий, инкуб вдруг перекатывается на спину, и я оказываюсь сверху. Выпрямляюсь, замираю на мгновение, ожидая отчего-то прикосновений со спины, но сразу же спохватываюсь, напоминаю себе, что в спальне мы вдвоем. Да и втроем мы были всего раз… нет, пусть два… однако все равно слишком мало, чтобы выработалась привычка. Так откуда возникло неясное это ощущение? Волчица тут же отвлекается от мужчины рядом, от зова луны, плоти и инстинктов, вновь выказывает недовольство фактом, что человек все усложняет, играет в непонятные зверю игры, делает тайну из естественного для нее хода событий и рискует собственным благополучием и будущим. Сегодня и сейчас рядом со мною мог бы быть еще кто-то из инкубов, доставить то удовольствие, что испытала я той ночью… или не быть, но всяко не было бы лжи, притворства и тайн, отравляющих нашу жизнь хуже яда настоящего. Я отмахиваюсь от самой себя, откидываю волосы назад, нарочито неторопливыми движениями снимаю халат и сорочку, оставшись в одних чулках. По выражению лица Клеона понимаю, что инкуб не только доволен тем, что предстало взору его, но и не заметил моего замешательства. Склоняюсь, наконец-то ощущаю кожей кожу, без всяких ненужных слоев ткани, целую и сразу отстраняюсь с усмешкой. Мир снова переворачивается, инкуб с ответной усмешкой прижимает меня к одеялу, касается губ легким поцелуем и опускается ниже, медленно, будто опасаясь обойти вниманием какую-то часть моего тела. Я заново расслабляюсь, отбросив сомнения, отдаюсь на волю ощущениям, поднимающейся волне жара, в которой так хотелось раствориться, исчезнуть без следа.

Мыслей почти нет.

Страхов тоже — они затаились в дальних темных уголках.

Есть лишь желание, особенно яркое, острое в полнолуние.

И когда Клеон переворачивает меня на живот, начинает покрывать быстрыми поцелуями плечи и спину, я лишь чуть прогибаюсь в пояснице, чувствуя себя одновременно и возмутительно порочной, и восхитительно свободной. Ладони инкуба скользят по моим бедрам, ягодицам… и разомлевшая от ласк и поцелуев волчица настораживается вдруг.

Поздно.

Я осознаю это ровно в момент, когда улавливаю запах того, кто был со мною рядом всю мою жизнь, когда чувствую постороннее присутствие в спальне. Вздрагиваю, отталкиваю Клеона и, изогнувшись, оборачиваюсь к двери. Брат стоит на пороге, взгляд его исполнен бескрайнего изумления, приправленного щедрой горстью потрясения и щепоткой недоверия, словно то, что он видит, может оказаться всего-навсего миражом, наведенной иллюзией, и надо только моргнуть и все исчезнет, будто ее и не было никогда. Клеон тоже оборачивается к входному проему, бранится и отодвигается от меня. Сладкий дурман рассеивается, точно сон поутру, жара как ни бывало, зато страхи выползают мгновенно из дальних уголков, вонзают в меня свои клыки и когти, рвут и грызут так, что я готова закричать от ужаса и боли. Мы оба резво соскакиваем с кровати, я хватаю и накидываю халат прямо на голое тело, Клеон в спешке надевает брюки. Едва я встаю, как Эван отворачивается от меня, буравит инкуба взглядом злым, ненавидящим.

— Вон из моего дома и чтоб я больше тебя здесь не видел, не слышал и не чуял, — цедит брат сквозь стиснутые зубы.

— Эван… — начинаю я и умолкаю в растерянности.

Волчица чувствует ярость волка, куда более мощную, страшную, нежели та, с которой брат встретил меня после ночи с инкубами, догадывается, каких усилий ему стоит сдержаться и не броситься на Клеона прямо сейчас. Она мечется в панике и мне самой с трудом удается не демонстрировать охвативший меня ужас слишком явно, откровенно.

— А с тобой… да я даже не знаю, что теперь с тобой делать, сестра, — слово «сестра» Эван не произносит — выплевывает с отвращением. — Когда госпожа Грент сказала, что неоднократно видела тебя обжимающейся с каким-то молодым человеком в мобиле, я, между делом, решил было, что речь об Арсенио. Или о Байроне… раз уж они оба возле тебя крутились, и поощряла ты обоих. Но я и представить себе не мог… вот такого.

— Такого — это какого? — вмешивается Клеон. Накидывает рубашку, надевает ботинки. — Смею заверить, что намерения мои вполне серьезны…

— О да! Куча инкубов разом и у всех серьезные намерения… только пока я видел на редкость мало тому подтверждений, одно лишь голое желание тра… пожрать.

— Я думала, ты поедешь на работу и вернешься позже… — лепечу я невпопад.

— В «Быстрее ветра» я уже был и после собирался поехать по другим делам, но слова госпожи Грент, к сожалению, не давали покоя…

И брат решил проверить сам.

Правда ли, что родная сестра — шлюха?

— Рианн, — закончив одеваться, Клеон делает шаг ко мне, но Эван внезапно поворачивается к инкубу, скалится по-звериному, и я замечаю удлинившиеся клыки в верхнем ряду зубов.

— Пшел вон, демоново отродье!!

Клеон хмурится от рыка, но не отступает, смотрит с вызовом в почерневшие глаза Эвана. Я торопливо встаю между ними, пытаюсь рукой отодвинуть Клеона — брата, знаю, бесполезно трогать, когда он на грани неконтролируемой смены ипостаси.

— Лео, тебе и впрямь лучше уйти… пожалуйста, — шепчу едва слышно, глядя умоляюще на инкуба.

Клеон отступает неохотно и Эван отворачивается резко, выходит в коридор. Я хватаю инкуба под локоть и веду к лестнице. Мы спускаемся в холл, Клеон подбирает брошенный на полу сюртук. Я вижу черный кружевной клочок на полу и сглатываю судорожно — вряд ли брат по возвращению рассчитывал обнаружить в холле собственного дома чужой мужской сюртук и нижнее белье родной сестры.

— Я тебя с ним наедине не оставлю, — возражает Клеон упрямо.

— Брат ничего мне не сделает, зато тебе — может.

— Если он посмеет тебя ударить…

— Эван никогда не поднимет на меня руку, — я стараюсь говорить твердо, уверенно. — Что бы ни случилось.

Останавливаюсь возле двери, касаюсь кристалла, деактивирующего замок на воротах.

— Рианн, вчера я пытался связаться с Арсенио, — признается Клеон вдруг.

— Зачем, во имя Лаэ?!

— Обсудить сложившуюся ситуацию, раз уж ты сама не торопишься. Правда, отвечать мне Арсенио не пожелал, а Байрон пропадал весь день вурдалак разберет где…