— Б-бах! — прогремел выстрел, и старик, вгоняя второй патрон, сказал:

— Поищи, Боря, еще шишечку да принеси господину офицеру.

Поручик Бобин вытер пот со лба и тоскливо оглядел маралихинцев. Но ни в чьих глазах офицер не встретил сочувствия. Он взял из рук Бори сосновую шишку и положил на фуражку.

— Не шевелись, ваше благородие. Сам же придумал забаву, вот и забавляйся.

Второй выстрел прозвучал так же оглушительно, и опять Анкудин Степаныч сказал ласково:

— Ну-ка, Боря, шишечку... Что, не нравится игрушка, ваше благородие? А как же ты думал, что моему мальчонке она понравится? А?

Он снова вскинул винтовку — и снова прогремел выстрел.

— Боря, поищи еще там.

Боря держал шишку наготове да в запасе имел еще одну. Он знал, что в обойме пять патронов.

— Предпоследняя, ваше благородие. Стой ровнее. Вот так!

Поручик Бобин стоял, как истукан. Он даже не моргал, и только слюна, стекавшая по небритому подбородку, свидетельствовала о большом волнении офицера.

— Последняя. Смотри веселее, ваше благородие. А может, тебя трахнуть в лоб, чтобы ты пакости не разводил больше? А? Не бойся. Мое слово твердое. Нарочно не трахну. А если промахнусь, значит, тебе на роду написано от софроновской пули подохнуть. Ну-ка голову повыше! Вот так. Теперь стой ровнее.

Пятая шишка слетела с фуражки поручика.

— Твое счастье, ваше благородие, — сказал Софронов, опуская винтовку. — Не вышел твой срок жизни.

Но поручик Бобин пошатнулся и грохнулся на землю. Его окружили изумленные маралихинцы.

— Чего это он?

Аверьян Селифоныч, имевший касательство к больным и покойникам, приложил ухо к груди поручика.

— Преставился! — сказал начетчик. — Со страху...

Анкудин Степаныч снял картуз и перекрестился.

Убитых гусар похоронили. Пленников решили отправить в Маралиху. При подсчете трофеев оказалось, что маралихинцы приобрели сорок две лошади, тридцать винтовок, три офицерских нагана и четыре тысячи патронов.

— Думал я, отсидимся мы в норе, да не вышло по-моему. Теперь нам дорога одна — с Избышевым, — сказал Софронов.

В этот вечер на общем сходе все мужики деревни, способные носить оружие, вошли в маралихинский партизанский отряд. Анкудин Степаныч был единогласно избран командиром.

Броненосец «Меркурий»

Пароход «Меркурий», отправлявшийся вверх по Иртышу, должен был отойти из Усть-Каменогорска ровно в шесть часов вечера. Так гласила записка, пришпиленная кнопкой возле кассы. Пассажиры, готовые к отъезду, сидели на узлах и корзинках, дожидаясь прибытия парохода. В тени развесистого тополя стояли Петрик и Володя, внимательно смотревшие на реку, в ту сторону, откуда ожидалось прибытие «Меркурия».

Но пароход опаздывал. И семь прошло и восемь, а «Меркурия» все не было.

— Может быть, сегодня он не пойдет? — высказал сомнение Володя.

— Пойдет! — ответил Петрик. — Видишь, все ждут.

Наконец на реке показался долгожданный «Меркурий». Черный густой дым клубами валил из низкой трубы. Оглушительно гудя, «Меркурий» приближался к пристани.

— Гляди, — сказал Петрик, подталкивая Володю, — пароход-то какой!..

Володя вытаращил удивленные глаза. На борту «Меркурия» от носа до кормы лежали громадные тюки с шерстью. Тонкие дула пулеметов выглядывали из бойниц, хитроумно сооруженных при помощи мешков с песком. На корме ребята разглядели трехдюймовую пушку, прикрытую брезентом, и трех артиллеристов. Пассажиры, увидев странный пароход, тревожно переглядывались и перешептывались.

— Да это настоящий броненосец!

— Наделал Избышев хлопот!

— А я лучше не поеду. Береженого бог бережет, — сказала старушка, собирая узелки.

«Меркурий» оглушительно проревел у самой пристани, и матросы завозились с трапом. Приехавшие пассажиры стали выходить на берег.

«Броненосец» стоял у пристани не долго. Как только кончилась посадка, пароход тронулся.

Петрик и Володя, имевшие дешевые билеты третьего класса, решили устроиться на палубе. Здесь между двумя тюками шерсти, поставленными немного наискосок, оставалось узкое треугольное пространство, вполне достаточное, впрочем, чтобы поместиться одному человеку.

— А мы раздвинем, — сказал Петрик, — и будем спать вместе.

С большим трудом братья раздвинули тяжелые, громадные тюки. Теперь можно было лечь вдвоем, но между тюками засияла вдруг узкая щель. Петрик посмотрел в нее и неодобрительно покачал головой.

— Если в эту щелку проскочит пулька, она может здоровый синяк поставить.

Ребята повозились с тяжелыми тюками и добились своего: опасная щель исчезла. Петрик лег. Володя растянулся рядом с ним. Лежать вдвоем было тесно и страшно неудобно, но братья все же нашли, что каюту они себе устроили превосходную. Конечно, можно было бы всю дорогу просидеть здесь, между этими замечательными тюками, но за Усть-Каменогорском начинается настоящий Алтай, пойдут высокие горы, знаменитые утесы «Семь братьев». О них мальчики не раз слышали на пароходе.

— Айда! — крикнул Петрик. — Вылезай!

Володя вылез. Он отлежал левую ногу и чувствовал, словно ее кто колол бесчисленными острыми иголочками.

Пароход шел между отвесными высокими горами. Вечернее солнце скрылось, и голубая гладь реки стала темно-свинцовой. «Меркурий» показался ребятам громадным пароходом, когда он причаливал к Усть-Каменогорску у пристани, а вот сейчас между каменными горами «броненосец» — словно маленькая лодочка. Закинув головы, Петрик и Володя с восхищением и изумлением смотрели на лысые вершины невиданных гор. Мальчики были потрясены. Володя вспомнил Поклонную гору в Озерках и Парнас в Шувалове, а Петрик — Шибановский увал на своей родине. И оба они подумали: «Ну, какие там были горы?! Простые маленькие холмики, бугорки!..»

Из предосторожности «Меркурий» шел ночью с потушенными огнями. Солдаты караулили у пулеметов, а офицеры прохаживались по палубе, зорко вглядываясь в темный берег. Петрик и Володя забрались на приготовленное ложе между тюками. Мимо прошел длинноусый поручик, посмотрел на ребят и ничего не сказал.

Петрик заснул быстро, но Володе не спалось. Думал: сколько мучений перенес Боря в доме Бедаревых! А как-то он сейчас живет? Вдруг его снова бьют?

Долго Володя не мог уснуть, но под конец задремал, обняв Петрика. Проснулись братья от оглушительной стрельбы. С правого берега невидимый враг обстреливал пароход. Пули застревали в тюках шерсти и звонко щелкали, попадая в деревянную обшивку. Чей-то хриплый голос отдавал команду:

— Дьяволы! Замедлить ход! Кормой к берегу.

— Стреляют! — подтолкнул Володя брата.

— Слышу.

— Сейчас сражение будет?

— Молчи!

Мимо мальчиков пронесся длинноусый поручик с наганом в руке. Следом за офицером протащили пулемет. Топая тяжелыми каблуками, пробежали с винтовками наперевес солдаты. Пассажир в синих шелковых кальсонах метался по палубе, не находя с перепугу входную дверь в первый класс. Вихрем пролетела в кружевном чепчике полуодетая пассажирка. Она чуть не сшибла поручика, и тот озлобленно выругался.

— Ну что вы визжите здесь! Идите в каюту.

— Туда влетела пуля и разбила зеркало!

— К черту убирайтесь отсюда! — заревел поручик страшным голосом. — Сейчас мы открываем огонь...

Женщина, крича и плача, понеслась дальше и с разбегу налетела на синего пассажира. Он не удержался и растянулся на полу. «Меркурий» повернулся кормой к правому берегу, и в этот момент дружно затрещали пулеметы, втащенные на крышу парохода.

На четвереньках выполз из каюты толстяк с большим животом. Он прикрывал голову громадной подушкой, словно щитом, и двигался, прыгая по-лягушачьи.

— В тесноте, да не в обиде! — зашептал он, наваливаясь на Петрика и Володю. — Здесь у вас безопаснее. У меня в каюте пуля разбила графин.

Толстяк тяжело дышал и норовил забраться пониже.

— Огонь! — надрывался где-то голос командира. — Огонь!

С берега дружными залпами отвечали партизаны. Пули их иногда хлюпали по воде, иногда разбивали стекла, а чаще всего застревали в тюках с шерстью.