С Камы мне приходилось приносить домой лещей весом до полутора килограммов. Но, как это ни парадоксально, самого большого леща в своей рыболовной практике я поймал на озере в районе понтонного моста. Лещи там водились, так как весеннее половодье перемычку, где сейчас под бетоном лежит переливная труба с заслонками, много раз размывало, и камская вода, как в старые времена, гуляла по озерным просторам, обогащая их рыбой. Старожилам памятен последний большой разлив воды в 1979 году, когда по затопленным кустам стали плавать не только крупные рыбы, но и не убранные с берега лодки и даже деревянные домики-будки нижнекамских садоводов.

Так вот, вскоре после большой воды я частенько сиживал на берегу озера с обычной поплавочной удочкой и караулил сорожек и подлещиков. Приду, бывало, намочу немного сухариков, разомну их в руке и побросаю в воду. Намокшие хлебные крошки тонут, как правило, и у дна привлекают к себе рыбок. Рыбки, я думаю, собираются у хлебных крошек в воде так же, как голуби собираются у брошенных на асфальте семечек. Всем кушать хочется. А тут на пути лакомый червячок извивается на крючке. Ну как его не скушать? Соблазняясь, берет его рыбка и частенько сама попадается на крючок. В основном ловились тогда сорожки и подлещики до полкилограмма весом, но изредка попадались экземпляры поинтересней. Так, однажды в июльский теплый денек я поехал на свой огород, который находился в районе понтонного моста, и надумал немножко порыбачить. Клевало довольно хорошо. Я был умиротворен и собирался уходить с уловом и изумительным настроением на свой огород, как вдруг заметил, что поплавок стал, вздрагивая, тонуть, и его повело куда-то в сторону. Я сделал подсечку, почувствовал сразу необычную тяжесть. Потихоньку стал выбирать леску. Приблизив рыбу метра на два к берегу, я увидел на крючке широкого леща, сильно сопротивляющегося движению. Я быстро понял, что у берега лещ либо оборвет леску, либо сорвется с крючка. Сачка с собой у меня, как всегда, не было. В этой ситуации я решился дать леске слабину. Рыба мигом это почувствовала и ушла в глубину, качая мое удилище. Подгоняемый азартом, я разделся и спустился с берега к самой воде, предварительно взяв с собой крепкую дубину. Обеспечив свой тыл оружием неандертальца, я опять принялся вытягивать леску. Лещ, успевший ранее разглядеть своего обидчика, вовсе не хотел двигаться к берегу. Долгими маневрами, боясь оборвать нежную леску, я все же подвел его на расстояние, где могла достать его моя дубина, и стал выжидать, когда он всплывет ближе к поверхности. А когда дождался, решился (будь что будет!) оглушить леща дубиной. Я размахнулся своей колотушкой (как былинный Микола Селянинович!) и, как молотом по наковальне, со всей силой бухнул по воде, где находился лещ. Леску я держал в это время левой рукой и успел дать ей слабину. Лещ, видимо, обезумевший от неслыханного удара, на спринтерской скорости устремился опять в глубину. Я еле успевал разматывать леску с мотовильца. Сразу подумалось, что мои дела теперь совсем плохи: лещ скорее умрет на месте, но к берегу больше не приблизится ни на сантиметр. Так оно и вышло: в какой-то миг я почувствовал, что руку мою больше никто не держит и не выпрямляет. Я стал выбирать леску. Она шла совершенно свободно. Мне показалось, что леща на ее конце нет. Я так и подумал, что лещ оборвал крючок. Когда же вытянул ее, увидел лежащего на боку широкого леща, еще живого, но не оказывающего уже никакого сопротивления. Без труда я взял его в воде голыми руками. Лещ потянул на весах более двух килограммов. Дома я внимательно рассмотрел его, заметив вмятину на спине – дело моих рук. И только в этот момент я почему-то пожалел пойманную рыбу.

Язей ловить я люблю. Наверное, потому что они очень напоминают мне нравом и повадками голавлей, а вместе с ними я вспоминаю уплывшее по реке куда-то очень далеко за горизонт свое детство. Язь – боевая славная рыбка. Она любит и дождевого червя, и малька, и слепня, и кузнечика, и кусочки свежей рыбки и хлеба. Мне приходилось ловить его и на муху. Насадку язь хватает жадно и резко: создается впечатление, что он никогда не наедался досыта. Колокольчик на закидушке, если попался язь, звенит сильно и особенно мелодично. Один рыбак мне так и сказал, что язь разбудит и покойника на берегу.

Попавшись на крючок, он до последнего момента пытается вызволиться из неволи. Когда его ведешь из глубины, он все время норовит сорваться с крючка либо оборвать леску. Даже после того как рыбак снимает его с крючка и, держа в руках, довольный понесет его в садок, язь улучит момент, сиганет из рук прямо в воду, – и был таков. Я сам не раз вот таким образом лишался уже пойманных язей и всякий раз дивился способности и находчивости этой увертливой рыбы.

Каких только историй, связанных с бегством язей из неволи, не слыхивал я от рыбаков! Иногда, сомневаясь, не верил в их реальность. А однажды все никак не мог поверить своим собственным глазам. Было это в 1975 году. В августе я находился в отпуске и часто ходил на рыбалку. Помнится, на излюбленном месте, где я ловил обычно судаков, всюду плотно сидели рыбаки.

Мне пришлось спуститься по Каме ниже, где было заметно мельче у того берега, где я бросал закидушки. А по прежнему опыту я знал, что судаки там практически не ловятся. Но, как известно, «надежды юношей питают», и я стал забрасывать закидушки. На насадку у меня были заготовлены мальки для судаков. После первых же забросов закидушек стал раздаваться колокольный звон. Я забегал по берегу, готовясь надергать судаков. Но, увы, их не было. Зато всякий раз я снимал с крючка хорошенького язя.

Довольно быстро у меня набралось в садке семь штук. Садок былдобротный: заводского изготовления из вязаной проволоки. Изнутри он закрывался сверху крышкой. Она прижималась очень плотно и туго тремя жесткими пружинками, которые я с трудом отгибал, опуская в садок очередную пойманную рыбу. Помнится, я любовался язями, время от времени подходя к садку, находящемуся в воде у берега. Вечерело. Я собирался сматывать закидушки и совершенно неожиданно увидел, как над садком взвился в воздухе, блестя чешуей, боевой язь.

Вначале я подумал, не приплыла ли из глубины на выручку сотоварищей гуляющая на свободе рыба? Убедившись в том, что пленников освободить нельзя, она сделала красочный вираж над моим садком. В это мне было легче поверить, чем в то, что из садка, столь прочно закрытого, может убежать рыба. Тем более что в моей практике такого случая никогда не было.

Я решил, достав садок, пересчитать улов. Пересчитывал несколько раз, загибая пальцы на руке, и стоял в растерянности: из бывшей великолепной семерки осталось ровно шесть язей. Один сбежал. Нет, не то слово, Язь вырвался на свободу в свою родную стихию. О, что он чувствовал при этом! Я долго и внимательно осмотрел садок и не нашел никаких изъянов, которые бы помогли рыбе сбежать.

Прошло тридцать с лишним лет. А этот язь все извивается над проволочным садком в моей памяти как ярчайший символ стремления к свободе. В дерзости и действиях того язя я усматриваю что-то девятаевское – не терять голову ни в какой обстановке. Бежать из плена, каким бы он ни был. Убежать, пусть даже ценой жизни! А вдруг повезет – и вот она, долгожданная свобода, в твоих руках, в твоих ногах, в твоих плавниках и хвосте. В твоей голове, наконец. Нет, не наконец, а в первую очередь!

Много воды утекло с тех пор, а я все гадаю, что мог подсунуть язь, чтобы отогнуть крышку изнутри? Плавники? Хвост? Губы? Или помогали такие же пленники – сотоварищи? А может, он караулил момент, когда пароходной волной чуть-чуть тряхнет крышку и он, возможно, успеет просунуть в щель свою глазастую голову? Теряюсь в догадках. Однако клянусь: невероятное бегство язя из неволи свершилось на моих глазах. Рожденный плавать, язь от переполнявшей его радости освобождения птицей взлетел тогда в воздух.

Идя домой, в тот день радовался я не улову. Радовался тому, что довелось подглядеть на реке маленькое, но чудное явление, незабываемое до сих пор.