Тетя обожала ходить в лес по грибы и ягоды. В одном месте через Мету был переброшен очень шаткий пешеходный мостик, звавшийся «чертовым мостом». Петя испытывал непреодолимый страх перед этой переправой. Как назло, путь к самым грибным местам лежал на другой берег и именно через этот мостик. Тетка переходила твердо, даже не сбавляя шаг, а племянника подвергала язвительным насмешкам за трусость.

Надежда Антоновна одевалась предельно скромно. Все лето она носила один и тот же простецкий сарафан на голое тело и старалась обходиться без обуви. Во время грозы раздевалась донага, выходила на огород под ливень и подолгу стояла с поднятыми руками. Возможно, это был какой-то древний мистический ритуал, почерпнутый из обожаемых ею эзотерических трактатов. Никому и в голову не приходило предостеречь Надежду Антоновну от таких акций, во время которых легко можно было «словить» молнию. Но она, видимо, была твердо уверена, что время ее еще не пришло.

Плавать тетя Надя могла часами, несмотря на стремительное течение Меты. Вода поистине была ее стихией. Пловчиха она была отменная, в пятидесятилетием возрасте участвовала в заплыве ленинградских физкультурников на Неве между мостами Лейтенанта Шмидта и Дворцовым. Тетя настойчиво учила плавать и побаивающегося воды Петю, в результате к концу лета он уже чувствовал себя на реке достаточно уверенно. По вечерам тетя любила раскладывать карточные пасьянсы, всецело погружаясь в процесс.

В этот раз на дачу взяли дикого лесного кота Степана, тетиного любимца. Весил этот зверь килограммов пятнадцать и выглядел очень внушительно. Весь день он дрых где-нибудь на чердаке или просто на шкафу в комнате, а по ночам пропадал на охоте. Погладить зверюгу Пете ни разу не удалось, тот игнорировал всех, кроме хозяйки. Тетя Надя покупала в деревне сливки и свежие яйца, делала смесь в особой пропорции и кормила обожаемого питомца. Наблюдавшие этот «разврат» местные реагировали без должного понимания.

У Степана была одна пагубная привычка, от которой другого кота его хозяева давно бы отучили хорошей взбучкой: он обожал валяться на свежей выпечке. Тетя Надя очень любила печь разнообразные пироги, делала это часто и с большой любовью, причем неизменно получались кулинарные шедевры. Но как ни старалась она уберечь эти творения от кота, тот всегда как-то улучал момент и совершал свою подлую акцию. Особенно жаловал горячие пироги с рыбой, причем не ел их, а только «обкатывал» своим толстым шерстяным брюхом. Удивительно, но поклонница чистоты и порядка Надежда Антоновна лишь ласково журила наглого котяру, больше умиляясь его выходкам, чем сердясь.

Дядя приезжал раза два в месяц, и тетя отчитывалась о ходе «воспитательно-оздоровительного процесса», не упуская никаких мелочей. В основе ее методик лежало глубокое убеждение, что невозможно изменить природный характер человека мягкими методами. У тети никогда не было даже попыток проявить к Пете нежность, приласкать, спросить о самочувствии, настроении, просто пошутить – а этого так не хватало осиротевшему девятилетнему мальчишке! Как ни стремился Петя найти какую-то чувственную теплую ниточку, связывающую его с тетей, ухватиться за нее, это никак не получалось – просто потому, что этой родственной ниточки не было. Тетя не ощущалась близким человеком, а Петя казался себе для нее лишь хлопотной обузой. Он, кажется, стал понимать, отчего бабушка за глаза называла Надежду Антоновну «толстокожей». С дядей отношения были гораздо теплее, но общаться с ним доводилось не так часто. Дядя и тетя неоднократно просили называть их на «ты», но Петя так и не смог.

Можно сказать, тетя Надя была холодным немногословным прагматиком. Откровенной злобности она никогда не выказывала, но многочисленные ее запреты и жесткие, не всегда понятные с точки зрения логики правила жизни нередко приводили Петю в уныние, заставляли замыкаться. Тетя в принципе не терпела возражений, и если Петя с чем-то был не согласен, безапелляционно называла это проявлением «духа противоречия». Постоянно делала замечания вроде: «не сутулься», «не моргай», «не шмыгай носом», «смотри в глаза, когда я с тобой разговариваю». Частенько Петя не выдерживал эмоционального прессинга и просто сбегал в какой-то укромный закуток, где со слезами думал о маме и папе. И каким бы прекрасным ни было лето, он возвращался к бабушке и сестре с чувствами вышедшего на свободу узника.

Второй класс запомнился Пете сложным переломом ноги после чьей-то коварной подножки на перемене – подобные «шутки» были тогда рядовым явлением, случались и похлеще. Разумеется, никто и не думал искать виновника. «Надо под ноги смотреть», – вот и все, что сказала врачиха в школьном медпункте. Поначалу она даже не стала осматривать Петю: «Обычный ушиб. Ходить можешь?» Но Петя не мог даже стоять, тогда послали кого-то за родственниками, прибежал дядя Коля и отвез Петю на санках в больницу. Там обнаружилось, что у Пети перелом, да не простой, а двойной и со смещением. В результате он два месяца просидел дома, но учебный год все равно закончил круглым отличником. Хотя порой ему приходило в голову, что учителя ставят пятерки скорее из снисхождения и жалости к сироте. Впрочем, учился он по-прежнему старательно и с удовольствием.

В течение года Петя трижды побывал у дяди с тетей, дядя Вася заезжал за ним на машине. Один раз с ними поехала и бабушка, это было на день рождения дяди. Сестра неизменно отказывалась, в довольно резкой форме – дядя только вздыхал. В гостях всегда было шикарное угощение, дядя Вася играл на мандолине, которой владел виртуозно: до революции он некоторое время был участником знаменитого оркестра Василия Андреева. Тетя никаких замечаний Пете не делала: хоть и не было за что, но при дяде он мог хоть на голове стоять. Впрочем, и нежностей, как всегда, не проявляла.

В начале зимы неожиданно разразилась советско-финская война, продлившаяся чуть больше трех месяцев. По радио вторжение в соседнюю страну преподносилось как «поход для освобождения финских пролетариев от капиталистического гнета», без конца транслировались песни вроде «Принимай нас, Суоми-красавица». Сообщалось о громких победах Красной армии, хотя потери советских войск почти в десять раз превышали потери противника, существенно уступавшего в военной мощи. Дядя Вася объяснял, что эта война необходима, потому что если не отодвинуть финскую границу, в случае более серьезной войны расположенный в тридцати километрах от Финляндии Ленинград окажется в зоне досягаемости вражеской артиллерии. Война закончилась к середине марта сорокового. Граница, как и планировалось, была отодвинута на девяносто километров, а о том, какой ценой это далось, говорить было не принято.

В начале лета дядя Вася оформил Пете десятидневную путевку во Дворец пионеров. Утром он заезжал за племянником и подвозил к воротам дворца, потом отправлялся в свой дом Зингера, находившийся по соседству, а по вечерам встречал и отвозил домой. Во дворце Пете было откровенно скучно: ни с кем из сверстников он не сошелся, из развлечений был только настольный теннис, в который играли лишь те, кто имел свои ракетки, а в местном театрике ежедневно показывали пьесу про диверсантов «Огни маяка». Кормили изо дня в день одним и тем же – хоть и неплохо, но от однообразия вскоре стало откровенно тошнить.

Из установленных на каждом столбе репродукторов оглушительно звучали пафосные песни, призванные поднять патриотический настрой:

У Пети от этого частенько болела голова. Он целыми днями слонялся в одиночку по небольшому парку или сидел в каком-то уголке с книгой, томительно ожидая окончания дня. Сказать дяде, что такой «отдых» ему не нравится, он и помыслить не мог.