Степан отправился в Батуми за Еленой и своим имуществом, и в октябре они переехали в Баку окончательно. Квартиры пока все еще не было, жить пришлось в гостинице «Старая Европа».
Первоначально скульптурный класс состоял из одиннадцати учеников, в дальнейшем число их увеличилось до тринадцати. Степан главным образом занимался с ними рисунком, так как мастерская все еще не была готова. В одно из посещений директор школы упрекнул Степана в том, что он совсем не уделяет внимания теоретической части обучения. Вспылив, Степан накричал на своего начальника. Самородова это сильно задело, и он предупредил, что если и в дальнейшем Эрьзя будет пренебрегать теорией, его придется отстранить от преподавания.
— Ну и отстраняй, черт с тобой! — еще больше взорвался Степан. — Вы тут наобещали мне всякого, а что я получил? Мастерская до сего времени не оборудована, квартиры нет!..
Позднее, уже у себя в гостинице, Степан понял, что в перепалке с Самородовым был излишне груб. Конечно, директор прав. Но что он, Степан, мог поделать с собой, если не умел преподавать эту самую теорию? Елена украдкой улыбнулась, вспомнив, как он несколько раз пытался рассказать классу об известных скульпторах эпохи возрождения, но сбивался уже на второй фразе и расстерянно умолкал. Он был такой беспомощный, что на него жалко было смотреть.
— Ты извинись завтра перед Евгением Степановичем, — посоветовала Елена.
— А что это даст? Я все равно не в силах справиться с теорией.
— Вот и признайся ему во всем чистосердечно. Он может быть, найдет какой-нибудь выход.
Степан так и сделал. Но, извинившись за вчерашнее, он разругался с директором снова, когда тот сообщил ему, что в его мастерской не будет установлен компрессор — за неимением такового.
— Как же я буду долбить камень без компрессора? — возмутился он, побагровев от такой неожиданной новости.
— Пока придется руками.
— Нет уж, руками сами долбите, а мне подавайте компрессор!..
Отношения между ними были окончательно испорчены. И когда скульптурная мастерская, наконец, после нового года приняла в свои вновь побеленные стены группу учащихся, Степан начал волокитную и ничем не оправданную тяжбу, пытаясь отделить ее от художественной школы. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы Степан не отказался от своей же идеи сам. Скорее всего его бы не поддержали.
Возвращаясь из очередной инстанции, куда ходил с жалобой, он вдруг обратил внимание на траурные флаги, вывешенные на общественных зданиях города:
— Что случилось? Зачем эти флаги? — спросил он, остановив прохожего.
Тот с удивлением уставился на него.
— Как? Вы не знаете, гражданин, что случилось? Умер Ленин!..
Степан лишь сейчас понял, почему так неохотно его приняли сегодня в Профобре, а затем выпроводили, даже не выслушав до конца. Он постоял немного посреди улицы и, оглушенный услышанной вестью, медленно побрел дальше.
Ученики в мастерской не работали, по их виду Степан догадался, что они уже обо всем знают. Он молча кивнул им головой и прошел за перегородку, где они с Еленой жили. Она сидела, придвинув табурет к железной печке, держа на коленях пушистого кота.
— Ты слышала? — тихо спросил скульптор.
Вместо ответа она сказала:
— Странно мы с тобой живем, Степан: обо всем, что творится на свете, узнаем последними.
— Суета заела. Никчемная суета, которой я занимался все это время.
Степан махнул рукой и вернулся к ученикам.
— Сегодня начнем делать бюст Ленина, — сказал он. — Эскизы с Сулеймана пока уберите...
Над бюстом Ленина Степан работал долго и упорно. Прежде чем удалось выбрать окончательный вариант, он сделал восемь эскизов. Образ вождя привлекал его и раньше, несколько бюстов с него он выполнил по заказу и без заказа еще в Новороссийске, а затем в Батуми. Но все эти работы были слишком уж официальны и парадны. Сейчас, потрясенный смертью вождя, Степан старался вникнуть в суть его характера, обратив внимание прежде всего на его человечность. Впоследствии один из корреспондентов бакинской газеты «Труд» так охарактеризовал созданный скульптором образ: «Перед нами — живой Владимир Ильич, на лице которого отразилась какая-то забота, какая-то напряженно работающая мысль, подчиняющая и побеждающая волю тысяч людей, находящихся в зале, жадно слушающих своего великого вождя...»
В середине зимы Степан получил большой заказ на оформление Центрального Дома Союза горняков Азербайджана. Выполнив в мраморе бюст Ленина, он сразу же принялся за одну из главных фигур в целой галерее скульптур, предназначенных для этого. Фигура называлась «Тартальщик». На нефтепромыслах раньше была такая профессия — рабочий занимался тартанием, то есть добыванием нефти специальными ведрами-желонками, опускающимися в глубокий колодец. В распоряжении скульптора не было мрамора, и он решил все фигуры отлить из цемента с примесью железных опилок. К началу лета «Тартальщик» был готов. Это была первая скульптура в истории Азербайджана, посвященная рабочему классу.
Выполняя заказ, скульптор столкнулся с большими трудностями. Синтез архитектуры и скульптуры нового социального строя еще не был разработан, и Степан Эрьзя явился в этом деле как бы одним из пионеров. Первый вариант оформления, представленный Союзу горняков на утверждение, как признал впоследствии и сам скульптор, имел недостатки. Позднее он упростил его — убрал из эскиза четырех атлантов, которые должны были поддерживать балкон здания, часть фигур вынес на крышу, видоизменив их композицию. В течение года Степан изготовил в глине и отлил в цементе с примесью железных опилок три одиночные фигуры — «Тартальщика», «Кузнеца», «Молотобойца» — и четыре групповые — «Рабочие, навинчивающие трубы», «Рабочие со знаменем», «Бурильщики». Последняя группа повторялась...
В художественной школе дела у скульптора обстояли по-прежнему плохо. Добрые взаимоотношения с ее директором так и не наладились. Ученики в основном работали с камнем. Занятия с глиной откладывались из-за холода. Зима в тот год в Баку была непривычно холодная, и натурщики отказывались позировать. Как ни странно, даже это ставили в вину руководителю мастерской. Хотя отбор и прием учеников всецело зависел от руководства школой, его обвинили и в том, что он не сумел привлечь в свой класс больше учеников. Все это вместе взятое нервировало его и выбивало из нормальной колеи.
Хоть у Степана в городе и появилось много друзей и знакомых, они с Еленой почти никуда не выходили, жили замкнуто, лишь изредка посещая Владимира Владимировича Баллюзека — художника и режиссера кино, на квартире которого в определенные дни собиралась бакинская художественная интеллигенция. Обычно скульптор садился со своей трубкой в сторонке и не вмешивался в горячие споры. А спорили о многом — о пролетарском искусстве, об отношении к буржуазно-дворянскому наследию, о перспективах искусства на будущее. Когда кто-либо из гостей обращался к Эрьзе с вопросом, как думает по тому или иному поводу он, Степан коротко отвечал:
— Работать надо. Создавать...
Нигде он не чувствовал себя так хорошо и спокойно, как у себя в мастерской. Трубка его всегда дымила. Начавшая лысеть голова покрыта вязаным беретом. В холодное время он работал в свитере или короткой куртке, летом — в длинной рубашке, а чаще и совсем без нее. Он не любил праздно шататься по улицам, а когда случалось куда-нибудь идти, шел быстро, сосредоточенно глядя себе под ноги, что резко выделяло его среди окружающих. На него всегда оглядывались прохожие. В последнее время у Степана все чаще болели ноги, и он почти не расставался с палкой...
Когда наступило лето, Елена пробовала его уговорить хоть на недельку уехать из пыльного города куда-нибудь на природу, но Степан и слышать об этом не хотел.
— Безделье еще никогда не помогало творчеству, — говорил он.
У него на все имелись свои взгляды, принципы, и часто они расходились с обычными понятиями людей, его окружавших. Этим, главным образом, и объясняется та неуживчивость, которая сопровождала его повсюду, где бы он ни появлялся.
