В понедельник рано утром, не дожидаясь завтрака, Степан отправился на Тверскую. На улицах еще горели ночные фонари, когда он подошел к закрытым дверям ателье. Ему пришлось довольно долго расхаживать по тротуару, чтобы не замерзнуть. Бородатый дворник в красном овчинном полушубке, повязанном широким ременным поясом, и в больших подшитых валенках, сметая с тротуара за ночь выпавший снег, искоса поглядывал на него.

Улица понемногу пробуждалась. Открывались магазины, сначала булочные, бакалейные, а затем и с красным товаром. В легких санках появились первые извозчики, развозя важных чиновников по канцеляриям, а не важные топали пешком по тротуарам в гуще простонародья. Наконец открыли и фотоателье. Старший фотограф, с которым вчера разговаривал Степан, проходя мимо, узнал его и пригласил войти.

В небольшой светлой прихожей топилась голландка. За железной дверцей с круглыми отверстиями с гулом пылали сухие смолистые дрова. Пока Степан ожидал на улице, у него замерзли ноги, и он хотел их немного погреть, усевшись поближе к топке и приставив подошвы к раскаленной дверце. От них быстро пошел пар.

— Надоело ходить в сапогах, хочешь босиком? — услышал он неожиданно за спиной мягкий бас, принадлежащий невысокому человеку в лисьей шубе и с рыжей подстриженной бородкой. — Мне сказали, что ты хочешь получить у меня место ретушера?

Степан быстро вскочил со стула, поняв, что это, должно быть, хозяин. А тот внимательно разглядывал его своими золотисто-карими глазами. Затем сделал знак рукой и пошел по коридору. Он шел, продолжая разговаривать.

— Ну что ж, посмотрим. Вы работали когда-нибудь в фотографии? Вы, вероятно, приехали из провинции?..

Степан не успевал отвечать на его вопросы, поэтому молчал, следуя за ним в кабинет. Здесь хозяин снял шубу, набил трубку желтым душистым табаком из коробки на столе, раскурил ее, продолжая спрашивать, а под конец, так и не дав Степану вымолвить ни одного слова, заключил:

— Надо брать быка за рога. Пойдем в ретушерскую.

В коридор выходило несколько дверей, одна из которых вела в ретушерскую. Это была просторная комната с глухими стенами без единого окна. Хозяин подвел Степана к пустующему месту за наклонным столом и велел сесть. За другим таким же столом сидел пожилой мужчина.

— Покажи свое искусство, через час я приду посмотреть, — сказал хозяин, предоставив в его распоряжение негатив, кисточки и несколько тонко отточенных мягких карандашей.

Степан занимался фотографией у себя в Алатыре как любитель, о ретушировании имел весьма смутное представление. Он посмотрел, что делает рядом пожилой человек, и так же установил негатив в рамочку отверстия в крышке стола. «Где-то должен быть выключатель», — подумал он и принялся шарить.

— Впереди под крышкой, — подсказал сосед.

В темном проеме, заложенном негативом, вспыхнул матово мягкий свет, четко обозначив овальные контуры женского лица. Ретуширование требует определенного художественного вкуса, знаний и подготовки, которыми Степан тогда еще не обладал. Он тщательно удалил все изъяны негатива — царапины, темные точки, следы случайно попавших волосиков. Однако на этом не остановился. Заснятая особа была преклонного возраста, лицо се покрывали глубокие морщины. Степан сгладил их, затем подправил глаза, придав им выразительность.

И этого ему показалось мало, убрал часть седины с головы. Он настолько увлекся, что не заметил, как пришел хозяин.

— Да, — протянул тот неопределенно, осмотрев его работу. — Вообще вы когда-нибудь занимались ретушем?

— Нет, — откровенно признался Степан. — Но, думаю, что смогу заняться этим, если посмотрю, как это делается, — добавил он, смущаясь.

Его несколько удивила изменившаяся форма обращения хозяина к нему. Тот его уже называет на вы.

— Странный вы человек, — немного подумав, проговорил хозяин. — А ну расскажите, откуда вы взялись такой?

Он снова привел его в свой кабинет. Степан принялся рассказывать, как попал в Москву, как здесь жил, каким образом пристроился учиться в вечерние классы Строгановского училища. Но ему необходимо где-то работать, иначе придется все бросить и снова идти в богомазы.

— Ей-богу, я сумею ретушировать, возьмите меня! — взмолился он под конец.

— Мне тоже так кажется, — сказал хозяин, раздумывая. Он принялся набивать трубку табаком, затем медленно проговорил: — Возьму, работай у меня, посмотрю, что из тебя выйдет... Зовут меня Абрам Аронович...

Для Степана навсегда осталось загадкой, из каких добрых побуждений и соображений взял его тогда на работу хозяин фотоателье Бродский.

Зима перевалила за вторую свою половину. Прошли рождество, крещение. Морозы ослабли. Жизнь Степана мало-помалу принимала более нормальный вид. Ютился он в фотоателье. Обедал в трактире, утром и вечером после занятий в училище кипятил себе чай и пил с белым хлебом и леденцами — это были его завтраки и ужины. Хозяин за работу платил не так много, но на еду все же хватало. У него теперь появилась возможность покупать бумагу, карандаши. И он вечерами, при электричестве, подолгу рисовал на память, что видел и замечал днем. О красках он еще не думал, до них очередь не дошла, сначала надобно постигнуть премудрость рисунка, как любил говорить учитель рисования в училище. Свою специальность в ателье — ретуширование — он осваивал вполне успешно. Ему пока что доверяли работу над негативами, где не нужно было омолаживать и лакировать модели, опасаясь, как бы он не переборщил. Работу он всегда выполнял вовремя, что особенно нравилось хозяину. Чтобы он не болтался без дела, иногда его привлекали на съемки, когда фотографировали людей из простонародья. Работа в ателье Степану нравилась, ничего лучшего он и не хотел. Однако и здесь имелись свои недостатки. Лично ему не принадлежал ни один день, даже воскресный. Ателье работало и по праздникам. Кроме старшего фотографа, жгучего брюнета с алыми, как у девушки, губами, имелись еще два помощника. Кто-либо из этих младших фотографов иногда брал с собой Степана, когда надо было идти по вызову. Но это не нравилось старшему, и вовсе не из-за неприязненных соображений. В ателье к Степану все относились хорошо, с уважением, знали, что он мордвин, приехал из далекой Симбирской губернии учиться в художественное училище.

— У тебя, друг, больно уж пиджак и брюки не в порядке. Сам рассуди, как придешь фотографировать свадьбу в таком затрапезном виде? — говорил старший фотограф.

— Как же тогда быть?

— Надобно привести себя в порядок, — с улыбкой отвечал старший.

— Я и без того латаю их каждый вечер, тут дыра на дыре, — возмущался Степан, имея в виду брюки.

— Ты вот что, попроси у хозяина аванс и купи новые, а эти выбрось.

«Хорошо сказать: попроси, а как это сделать?» — рассуждал Степан. Хозяин и без того ему оказал столько щедрости: взял на работу и каждую субботу выплачивает жалование, хотя он, Степан, все еще лишь на положении ученика. Правда, сейчас он уже не ученик, но все равно, надобно расквитаться за прежнее.

Бродский был внимательным человеком, он не мог не заметить, как плохо одет его работник, тем более, что у него было непреложное правило — всем сотрудникам появляться в ателье в безукоризненно опрятном виде. Этого требовали и профессия, и обстановка. К Степану, казалось, не относилось это правило. Хозяин его лишь предупредил, чтобы он сидел в ретушерской и поменьше ходил по ателье. Но вот как-то в начале весны, когда в Москве появились первые грачи, он пригласил Степана проехаться с ним на извозчичьей пролетке. Степан весьма удивился, не понимая, для чего хозяину вздумалось катать его. Все прояснилось несколько позже, когда на окраине Москвы они подъехали к невзрачному домику со ржавой вывеской: «Мужской портной».

— Привез к тебе молодого бедного художника. Одень его, пожалуйста, помоднее и как можно дешевле. У художников никогда не бывает денег и, к тому же, они народ непрактичный, — проговорил Бродский после короткого приветствия: «Шолом», обращаясь к старику-еврею с круглыми очками на кончике носа.