— Что у тебя с ногой? — спросил Волнухин.
— Ты не ответил на мой вопрос. Куда, говорю, подевались твои поклонники? Почему они оставили тебя одного?
— Откуда им знать, что я болен. Я пришел сюда ночевать, а утром почувствовал себя плохо. Ты, Эрьзя, хорошо сделал, что отказался от этой суеты. У меня не хватило смелости, и вот результат — опять заболел...
Перевязав Степану ногу, Елена отправилась за врачом.
Больничный врач, в армейском галифе и вельветовой толстовке, оказался очень любезным и согласился пойти к больному. Елена попросила его захватить с собой бинт и что-нибудь для промывки раны, объяснив, что ее муж сильно поранил ногу.
— Оказывается, на ваших прелестных руках двое больных мужчин. И как же вы с ними справляетесь? — с улыбкой спросил он.
Но ей сейчас было не до улыбок. Готовая в любую минуту расплакаться, она еле сдерживалась, чтобы не показаться слабой...
Осмотрев Волнухина, врач объявил, что больному нужен покой, хорошее питание и уход.
— О дальнейшем путешествии и не думайте, если хотите остаться в живых, — посоветовал он и принялся осматривать ногу Степана.
Промыв и перевязав рану, он сказал, что пока лучше не ступать на ногу.
— А как же я дойду до Геленджика?
— Ну что за люди! Всем необходимо куда-то ехать или идти, — засмеялся врач. — И все-таки вам придется задержаться в Новороссийске, — оглядев сарай, он поинтересовался, что они вообще здесь делают, в этом заброшенном помещении.
— Мы — художники, — ответил Степан. Давайте познакомимся. Сейчас вы пользовали скульптора Волнухина. А я — Эрьзя. Что-нибудь слышали о нас?
От удивления врач не знал, что сказать.
— Как же, как же, я слышал, что в Новороссийск приехали какие-то знаменитые художники, — наконец выговорил он. — Так, значит, это вы и есть?
— Должно быть, мы и есть, любезный. Спасибо, что не отказали в помощи, — поблагодарил Степан. — А в Геленджик нам все же надо добраться.
— Знаете что, я вам помогу. У нас при больнице есть лошадь. Я прикажу, и вас всех доставят в Геленджик, — врач побыл с ними еще немного и ушел, пообещав завтра утром прислать подводу.
— Как же я поеду с вами в Геленджик, мне нужно во Владикавказ? — почти простонал Волнухин. — Ты меня, Эрьзя, этак увезешь в самую Туретчину.
Степан принялся успокаивать скульптора: какая разница, откуда он отправится в свой Владикавказ — из Геленджика или из Новороссийска? Сначала ему надо. поправиться. Елена где-то раздобыла кипятку и напоила мужчин чаем. А утром больничная подвода доставила их всех в Геленджик.
Отдохнув и успокоившись, в Геленджике Волнухин почувствовал себя хорошо. В местном курортном управлении Степану удалось выбить для него сахара, вина и немного белой муки. Теперь они уже все были уверены в его окончательном выздоровлении. Особенно он сам.
— Вот немного подзакалюсь и поеду, — говорил он.
Каждый день они втроем отправлялись на пляж и лежали под солнцем. Морская вода была еще холодная, и купаться осмеливались немногие. Но Степан считал своим долгом обязательно окунуться разок-другой, прежде чем подставить спину щедрому южному солнцу.
— Ты, Эрьзя, здоровый, ничего не боишься, поэтому и не болеешь, — Волнухин с завистью смотрел, как тот выходил из воды и ложился рядом, пахнущий соленым морем и свежестью.
— А тебе, я думаю, вряд ли стоит так долго лежать под солнцем, — предостерегал его Степан.
Но у Волнухина на этот счет было свое мнение. Он считал, что солнце обладает неиссякаемой животворной силой и дает благо всем божьим тварям. Так чего ради оно может повредить ему — ведь он тоже тварь божья. На самом деле ослабленный затянувшейся болезнью организм не выдержал такого обилия солнечных ванн, в результате чего возникли отек легких и упадок сердечной деятельности. На пляже Волнухину неожиданно сделалось плохо, и его в тот же день положили в больницу, где через три дня он и скончался...
Смерть учителя и друга подействовала на Степана удручающе. Он не мог простить себе, что увез его из Москвы, еще не окрепшего после болезни. Елена переживала вместе с ним и, как могла, успокаивала, доказывая, что тут его вины нет. Осложнения, возникшие в связи с похоронами, еще больше расстроили Степана: не было даже досок для гроба, не на чем было увезти покойника из больницы. С больной ногой он вынужден был идти в Новороссийск и просить помощи в Губисполкоме, после чего ему выдали в Геленджике доски на гроб Волнухину и выделили специальную подводу...
После похорон Степан еще долго не мог прийти в себя. Повторилось то же самое, что и в Мраморском, когда он похоронил племянника: его охватила апатия, безразличие к жизни. В Новороссийске у него лежало достаточно мрамора, а он не мог работать. И так продолжалось целое лето.
К осени из Батуми приехал отец Елены. С продуктами стало еще труднее, и Степан договорился с Еленой, что он переберется в Новороссийск, а она пока останется у родителей и будет время от времени навещать его. Как только он по-настоящему устроится и станет работать, она переедет к нему...
В Новороссийске Степан поселился в том же сарае, где лежали его скульптуры, и понемногу принялся за дело. Ночи уже становились прохладными, но его спасал все тот же тулуп. Когда бывало трудно с хлебом, ходил на пристань: там всегда требовались грузчики. Раз в неделю к нему наведывалась Елена и приносила с собой что-нибудь из еды. Так что он жил сносно и не чувствовал себя одиноким.
Как-то в сарай к Степану заглянул сотрудник местной газеты «Красное Черноморье» — Эпштейн. Увидев, в каких несносных условиях находится скульптор, он возмутился:
— Да что вы, в самом деле! Почему не обращаетесь в Губисполком или хотя бы в местный отдел Народного образования? Вам непременно предоставят квартиру, — сказал он, оглядывая дырявые стены сарая.
— Вот мне и предоставил Наркомпрос этот сарай, — ответил скульптор, улыбаясь. — Пока можно жить и здесь. Будет холоднее, обращусь в Губисполком.
Безразличие скульптора к своей особе еще больше удивило сотрудника газеты.
— Ну, знаете, так относиться к себе нельзя. Вы, как художник, принадлежите обществу...
Вслед за Эпштейном к скульптору явился второй сотрудник «Красного Черноморья» — Михаил Иванов. Результатом этих посещений была большая статья в газете, в которой описывались условия жизни Эрьзи и его бедственное положение. Вскоре скульптора пригласили к председателю Губисполкома и в тот же день предоставили комнату для жилья, а спустя некоторое время подыскали помещение и под мастерскую. Уже в новой квартире Степан работал над первым заказом — мраморным бюстом Ленина.
— Ты бы хоть записку оставил. А то весь город обегала, пока отыскала тебя, — жаловалась Елена, которая не нашла его в сарае.
— Насчет записки я, признаться, не подумал. Но ведь нашла, чего же расстраиваться? Теперь давай работать,нечего бегать в Геленджик и обратно...
За бюст Ленина в Губисполкоме заплатили хорошо, но деньги тогда ничего не стоили. На них Степан мог купить всего лишь пуд муки. Большие надежды скульптор возлагал на заказ памятника «Павшим борцам революции», который обещал ему Новороссийский коммунхоз. Но у коммунхоза не было средств, и они бесконечно тянули с этим заказом. Степан выполнил еще один бюст Ленина губернскому отделу Наркомпроса. Но все это был не постоянный заработок, а цена на хлеб на рынке поднялась до миллиона рублей за пуд. Приходилось искать другие источники. Елена занялась гипсовыми статуэтками и стала продавать их на базаре. Степан это занятие в насмешку называл деланием кукол...
В тот год в Новороссийске они прожили нелегкую зиму, пожалуй, самую трудную из всех зим, которые выпали на их долю со времени революции и гражданской войны. В Екатеринбурге они все же получали небольшой паек, там были трудности иного характера. Здесь же их никто не преследовал, губернское руководство относилось к скульптору с должным уважением и пониманием, но и помочь ничем не могло. Продуктов не хватало даже для детских домов. На родине скульптора, в Поволжье, в основной житнице страны в тот тяжелый 1921 год разразился страшный недород. Молодая Советская республика осталась без хлеба.
