Конец разговора Степан не уловил, но Бутову, видимо, все же удалось убедить ее принять участие в сложившихся обстоятельствах скульптора. Она повернулась к Степану и бесцеремонно спросила:
— Неужели у вас в Ницце нет знакомых, к кому бы вы могли обратиться за помощью?
— К сожалению, синьора, никого, в Ницце я первый раз в жизни. Человек, к которому я приехал, обманул меня — не дождавшись, уехал на Корсику или еще куда, черт его знает, — сказал Степан, стараясь быть спокойным, хотя, признаться, поведение дамы ему сразу не понравилось.
— Что же с вами делать? — нерешительно произнесла она. — Может быть, вы не откажетесь сделать портрет с моей дочери? Как говорится, услуга за услугу, — улыбнулась она уже более приветливо. — Тем временем я постараюсь подыскать для вас жилье.
— Портрет я сделаю мигом! — воскликнул Степан, обрадованный, что дело дошло до этого. — Только вот у меня, к сожалению, нет материала — ни мрамора, ни глины. Вам, конечно, желательнее сделать в мраморе?
Он понимал, что дама, прежде чем как-то помочь ему, решила проверить: действительно ли он тот, за кого себя выдает.
— Николай Семенович вам поможет достать все необходимое в вашем деле, — сказала она, обращаясь уже к обоим.
Бутов качнул головой. А когда они вышли из шикарно обставленной гостиной и прошли в небольшой садик, раскинувшийся вокруг двухэтажного особняка с большими окнами классных комнат, он смущенно стал извиняться, что по его вине скульптору Эрьзе пришлось выдержать столь неприятную сцену.
— Мне следовало бы предварительно встретиться с ней, а потом уже представить вас. Эка, не сообразил, — добавил он с досадой.
— Ничего, все обошлось хорошо, — успокоил его Степан. — Она по-своему права. Я человек необидчивый. Главное, опять смогу работать, а остальное не имеет значения. Вот только куда бы мне деть этот мешок, здесь мои инструменты? Он мне порядком надоел, таскаю его повсюду. Не мешало бы немного и поспать...
— К себе пригласить не могу, снимаю небольшую комнатку, где еле помещается единственная кровать, — огорченно произнес Бутов.
— А мне ничего и не надо, я вот сейчас устроюсь здесь в саду и посплю, а вы тем временем достаньте кусок мрамора. Черт с ней, сделаю я ей портрет, чтобы не сомневалась.
— Как же в саду? — удивился Бутов. — Тогда уж лучше пойдемте, я вас отведу в сарайчик. Здесь, за домом, бывший каретный сарай, там и поспите.
Они обошли дом и очутились перед небольшим каменным строением в глубине сада. Одна створка широких дверей была полуоткрыта. Внутри виднелась сваленная в кучу вышедшая из употребления мебель. Здесь же стоял полуразвалившийся дырявый диван, с торчащими ржавыми пружинами. Степан плюхнулся прямо на него, а под голову положил мешок с инструментом.
— Вот и прекрасно! — сказал он при этом. — Здесь можно выспаться прямо-таки по-барски...
5
Степан проспал в сарайчике остаток дня и всю ночь. Проснулся рано от холода. В полуоткрытую створку двери сквозь рассветный сумрак проглядывались часть сада и сероватая стена дома. Степан прекрасно выспался и чувствовал себя бодро, хоть пружины и надавили бока. «Все же замечательно, когда над головой есть крыша и в кармане целая пачка табака», — он улыбнулся этой своей мысли и достал трубку.
На юге рассвет наступает быстро: пока он выкурил трубку, стало совсем светло. По ветвям деревьев с густой листвой, виднеющихся в проеме двери, разлился алый свет первых солнечных лучей. Степан еще раз набил трубку и, покуривая, стал думать, что ему делать дальше. Правильно ли он поступит, если останется в Ницце? Может быть, снова вернуться в Милан? Сделает портрет дочери этой дамы, она заплатит ему сколько-нибудь, на проезд и хватит. А что он будет делать в Милане? Ведь у него там тоже ни квартиры, ни мастерской. Снова сесть на шею Уголино и Изы — перспектива не из приятных. К тому же Милан ему порядком осточертел. Здесь, в Ницце, много соотечественников, наверняка легче будет достать заказы. И эта дама, хоть и поворчала сначала, все же обещала помочь с жильем. А будет жилье — будет и работа. На худой конец ему поможет и Бутов, видать, человек он хороший, да и в искусстве сведущий, коли знает даже Эрьзю. Степан улыбнулся. Все же приятно, что его имя понемногу становится известным. Он не тщеславен, боже сохрани, но и не безразличен к тому, как относятся к его искусству, как его воспринимают. Ведь все, что он делает, делает исключительно ради людей. В противном случае искусство потеряло бы для него всякий смысл.
В дверях неожиданно мелькнула тень, и в полутемный сарай вошел Бутов.
— Доброе утро, — произнес он, слегка картавя. — Вы уже проснулись, вот и прекрасно. Лидия Александровна приглашает вас завтракать.
Вчера Степан не заметил, что он картавит. Вероятно, просто не обратил внимания.
— Вместе с тем должен вас огорчить, она не могла найти у себя ничего подходящего под жилье и поручила мне снять вам где-нибудь в городе комнату, — сказал Бутов, немного помолчав.— Вот после завтрака мы с вами этим и займемся.
— Это, должно быть, дорого? — спросил Степан. — Ведь сейчас в Ницце самый сезон, бездельники со всей Европы сюда съезжаются.
— Что же делать?
— А ничего делать не надо. Этот сарай, я смотрю, тут находится без всякой надобности. Что если убрать отсюда старую рухлядь и превратить его в мастерскую? Лучшей мастерской не найти во всей Ницце! Уверяю вас, — добавил Степан и улыбнулся, весьма довольный тем, что все так легко разрешилось.
— Как? — удивился Бутов. — В этом темном сарае вы собираетесь жить и работать?
— А что тут плохого? Сниму часть крыши, застеклю, вот и будет светло. В Милане у меня мастерская была куда хуже — в бывшем курятнике. — Степан посмотрел на Бутова. — Только вот что, зимой здесь, в Ницце, как — очень холодно бывает? В Милане адский холод, точно у нас в Сибири.
— Нет, здесь не особо холодно, температура всегда плюсовая, — сказал Бутов, переводя взгляд со сваленного на полу хлама на свисающую с темных балок пыльную паутину.
Этот человек, именующий себя скульптором Эрьзей, не перестает его удивлять. Он и сам, Бутов, не ахти как требователен к жизни — довольствуется скромным уголком, кроватью и небольшим столиком для работы. У него нет семьи, нет родины, и в минуты сомнений, впадая в нервную депрессию, он иногда перестает верить в свою революционную идею — главную цель жизни. А этот добровольный изгнанник, ему все нипочем — ночует под открытым небом, готов работать в нечеловеческих условиях. И все ради искусства. Откуда в нем эта энергия, этот оптимизм, так необходимый для создания любых человеческих ценностей? Если раньше он уважал Степана, как скульптора, то с этой минуты стал преклоняться перед ним как перед человеком — сильным, неповторимо оригинальным. Он не видел его работ, видел лишь их фотографии в итальянских газетах и читал статьи о них. Как бы он желал посмотреть хотя бы на одно его создание!
— Знаете, я вам помогу убрать все это, — проговорил он после продолжительного молчания, кивнув головой на хлам. — И вообще, рассчитывайте на меня, будем друзьями!
— Я все же думаю здесь сложить небольшую голландку или плиту, мне во время работы всегда требуется теплая вода, — сказал Степан скорее самому себе, не обратив внимания на слова Бутова, а может, он их даже не расслышал, занятый планировкой своей будущей мастерской.
За завтраком в той же гостиной, где они с Бутовым побывали вчера, Степан познакомился с дочерью хозяйки дома — Эленой. Ее большие голубые глаза, светлые косы, пунцовые губы напомнили ему о далекой родине. Мать, чопорная и холодная, мало походила на русскую женщину, зато дочь была типичным образцом русской девушки, хотя очень плохо изъяснялась по-русски, охотно щебетала на французском. Как Степан узнал позднее, Бутов обучал ее русской грамматике и отечественной истории.
Завтрак уже подходил к концу, когда хозяйка Лидия Александровна, обращаясь к Степану, повторила то же, что уже сказал ему Бутов давеча в сарае.