Степан, признаться, никогда не задумывался над этим, да и какое имеет значение, кто она — русская или еще кто. Ядвига ему нравится, и пусть она будет хоть эфиопкой, ему все равно.

— Где и как там живете? — спросила Марья. — Она говорит, что родом московская, из купеческой семьи.

Степан насторожился и решил ничего не выдумывать. Ядвига встала раньше него, они тут, видимо, уже наговорились, как бы не сказать что невпопад.

— Да живем понемногу, как все живут... А где Вера уряж? — спросил он, чтобы отвлечь мать.

— Пошла топить баню. Надо же вас с молодой женой помыть да попарить с дороги.

Степан аж ахнул про себя. Ну теперь достанется Ядвиге, все ее косточки прощупают. У эрзян уж такой обычай: молодую невестку обязательно ведут в баню, чтобы ее основательно рассмотрела вся женская половина семьи. Потом начнутся пересуды, пока, наконец, окончательно решат, какова она из себя.

Степан не стал задерживаться возле матери, опасаясь лишних расспросов, и вышел во двор. Отец под навесом обстругивал рубанком сосновую доску. С улицы послышался гвалт, и вскоре во двор ввалилась целая ватага мальчишек и девчонок. Все они сосали конфеты, и у каждого в руке виднелся бумажный кулечек. Ядвига выделялась среди них не ростом и не полнотой, а белым платьем и темными туфельками на высоком каблуке.

— Сама-то еще девочка, — заметил Дмитрий, любуясь веселой и общительной снохой.

Степан не удержался от улыбки, подумав, что этой девочке уже тридцать. Странно, некоторые старые девы к этому возрасту обычно увядают, делаются замкнутыми и сварливыми, а с Ядвигой все наоборот — жизнерадостности ей не занимать, общительности — тоже.

В течение дня Степану никак не удавалось побыть с ней, она все время была то в окружении шумливой ребятни, то вместе с матерью и снохой. Поговорить им тоже ни разу не пришлось. Она лишь спросила его, вернувшись с ребятами из лавки, почему они называют ее уряж и что это такое. Степан объяснил, что так обращаются к снохе все родственники мужа, кто моложе ее.

В баню Степан ходил с отцом и взрослыми мальчишками. Он надеялся, что Ядвига туда не пойдет: она сроду не видела курной деревенской бани и никогда не мылась в таком многочисленном обществе. Но она пошла охотно, ее даже не пришлось уговаривать.

Женщины мылись до самого вечера. Степан даже успел немного соснуть. Его разбудила необычная суета в передней. Сюда внесли из задней избы большой семейный стол, придвинули к нему лавки, стали таскать еду. Марья на середину стола поставила бутылку водки, настоящей, казенной.

— Вставай, сынок, отпразднуем ваш приезд. Свадьбу мы не видели и не знаем, как она прошла, хорошо или плохо. Ну да бог с вами, бывают свадьбы и без родителей, не в Москву же нас было тащить, — говорила она, хлопоча вокруг стола.

Степану опять стало не по себе от всей этой лживой истории с женитьбой, но что делать, приходится играть самим же выдуманную комедию.

Ядвига после бани была вся красная, как ягодка земляники. На ней было бледно-розовое платье, влажные волосы на голове завивались в колечки. Вся она светилась от внутреннего ожидания чего-то необыкновенного и радостного. Степан невольно засомневался: уж не специально ли она оказалась в доме родителей на положении его жены? Не подстроила ли все это умышленно? Но для чего? В одной постели с ним легко могла оказаться и в Москве, если бы захотела. Неужели есть какая-то особая прелесть в том, чтобы естественное чувство обставлять столь сложными и ненужными декорациями?

За столом Степан заметил, что отец тянется к водке куда больше прежнего. По первому ряду все выпили по полной. Рюмку заменяла обыкновенная стеклянная лампадка, какие зажигают перед образами. Ядвига тоже не отстала от других и, выпив, раскраснелась еще больше. Потом по второй, по третьей полностью пил один Дмитрий. Марья только поглядывала на него, но, не ограничивала, видимо, считаясь с обстановкой. И лишь когда Дмитрий налил себе четвертую лампадку и в бутылке уже больше не оставалось водки, она недовольно заметила:

— Можно подумать, что ты стараешься за всю родню, которая отсутствует здесь.

— Э-э-э, — протянул Дмитрий. — Нашу родню за один стол собрать не просто. Вся в Алтышеве, а Иван в Маньчжурии. Так что стараюсь за самого себя.

При упоминании о муже Вера для приличия всплакнула, а затем выпила протянутую свекром лампадку. На этом торжественный ужин завершился. Стол и скамейки убрали обратно в заднюю избу, Степан и Ядвига остались одни.

— Боже мой, я твоя жена, ты мой муж! — счастливо воскликнула она, обнимая его.

От непривычки пить, да еще водку, она сразу захмелела. У Степана тоже кружилась голова, но не столько от выпитого, сколько от ожидания предстоящего: сейчас он окажется с Ядвигой в одной постели, они станут любовниками. Сквозь тонкое платье он чувствовал ее теплое, слегка влажное податливое тело... Это возбуждало его еще больше. А она смеется тонким рассыпающимся смехом, не разнимая маленьких рук с его шеи...

— Когда ты поехала со мной, предвидела, что это обязательно произойдет? — спросил Степан, когда они, уже успокоенные, лежали рядом на постели.

— Угу, — лениво ответила она.

— Ты хотела этого? — опять спросил он.

И снова это ленивое «угу»: Но спустя некоторое время она приподнялась на локте, сбив ногами легкую простыню, которой они укрылись вместо грубого одеяла, и сказала:

— Рассуди сам, Степан, чего мне еще оставалось ждать. Молодость уходит, замуж я все равно не выйду, да и не хочу. — Она умолкла на минуту, раздумывая, как бы убедительнее оправдать случившееся. — Неужели ты думал, что я собираюсь в монастырь, чтоб стать христовой невестой? К тому же я читала и слышала от многих: если женщина в период полной зрелости не сойдется с мужчиной, она очень быстро увянет и гораздо скорее состарится.

Степан вскочил, точно на его нагое тело брызнули кипятком:

—Так, значит, вся эта комедия тебе нужна для сохранения молодости, а любовь тут ни при чем?! Ну, милая, для этого мог бы подойти любой кучер!

— Успокойся, необузданный. Порядочная женщина, да еще впервые, никогда не отдастся нелюбимому. Это от вас, мужчин, всего можно ожидать, вы ляжете с первой попавшейся.

— Я не из тех, о ком ты говоришь.

— Так ли? — недоверчиво произнесла Ядвига.

Степана удивил ее тон. Неужели Вера, эта несносная болтушка, выложила ей подноготную его отношений с Александрой Солодовой? Он усмехнулся, подумав, что, пожалуй, было бы удивительно, если бы она этого не сделала.

— Тебя, должно быть, кое во что посвятили?

— Ничего я не хочу знать. Я тебя люблю таким, какой ты есть, каким ты мне достался после других. — Она прильнула к нему. — Было бы глупо жалеть, что прошлое любимого человека сложилось не по твоему желанию...

В окна медленно просачивался синий безмолвный рассвет...

Степан и Ядвига прожили в Алатыре около месяца, побывали в поселке Баевка, бродили по сосновому бору, по присурским озерам. Ядвига написала несколько этюдов, а Степан не стал. Лишь подправил портреты отца, матери и брата Ильи, которые написаны еще в бытность иконописцем. К живописи он не хотел возвращаться, она была для него пройденным этапом.

Из Алатыря они по Суре на маленьком пароходике доплыли до Васильсурска, затем по Волге — до Нижнего Новгорода. Здесь на несколько дней задержались. Потом двинулись выше, к Ярославлю. Там тоже сделали остановку и, таким образом, весь водный путь от Алатыря до Твери занял примерно около месяца. Ядвига называла эту поездку «свадебным путешествием» и была счастлива, что совершила его. У Степана тоже не было особых причин оставаться недовольным. Его лишь беспокоило, что в Москву он возвращается без копейки. Однако Ядвиге и вида не показывал. Скажи он ей, что ему сейчас не помешали бы несколько червонцев, она дала бы их безо всякого. Но он на это никогда не пойдет...