С прислугой у Степана постепенно наладились почти дружеские отношения. Звали ее Аксиньей. Она обычно прислуживала за столом — подавала еду, убирала. Всего нахлебников у хозяйки вместе со Степаном было человек шесть, из них трое — студенты — отсутствовали по случаю каникул. Двое были муж с женой. Степан их видел очень редко, они работали в каком-то театре то ли артистами, то ли всего лишь статистами, завтракали поздно, обедали и того позднее. Так что Степан за столом сидел почти всегда один. Аксинья оказалась девушкой разговорчивой. Пока он ел, она успевала рассказать все новости Остоженки. От нее самой он узнал и про то, что она приехала в Москву заработать себе на приданое. Спустя несколько дней после того, как она впервые заговорила о Маруське, Аксинья не вытерпела и за обедом снова напомнила ему о ней. Это оказалось как нельзя кстати.

— Жалко мне вас, — заговорила она. — Такой молодой и все вечера проводите один, без подруги. С подругой-то было бы веселее.

— Я все жду, когда вечерком ко мне сама заглянешь, — сказал Степан в шутку.

В первый же день своего появления здесь он отметил ее непригодность для натурщицы — низенькая и полненькая, она казалась почти квадратной. Ноги короткие и, несмотря на ее полноту, тонкие. Единственно привлекательным у нее было лицо — круглое, румяное, всегда смеющееся.

— Ой что вы! — воскликнула она протестующе. — Как можно мне бывать у вас да еще вечером?

— Чего в этом зазорного? Вы же собираетесь привести ко мне Марусю?

— Маруся — другое дело. У нее нет жениха. Ей все дозволено.

— Как же нет, а студент?

— О-о-о, чирикнула синица и улетела! Так и студент.

— Много у нее было подобных синиц? — спросил Степан, надеясь хоть что-то узнать о девице, с которой хочет познакомиться.

Аксинья откровенно засмеялась.

— Не знаю, не считала..

— Ну что ж, приводи, уж какая есть, коли сама не хочешь, — сказал Степан, делая вид, что она его все же уговорила.

— Я бы хотела, да жених потом со света сживет. У нас такие случаи бывали. Некоторые девки за один год приданое отрабатывали, домой привозили кучу денег, а после свадьбы их в гроб клали.

— И много еще тебе осталось отрабатывать?

— Два года уже работаю, еще с годик, и довольно. Сколько бог даст заработать, столько и привезу, зато это будут чистые деньги, жениху не за что будет меня попрекнуть...

«Да, — думал Степан, слушая ее, — была бы ты красавица, твой жених, небось, не отпустил бы тебя в Москву. Лучшее приданое девушки — ее прелесть и красота...»

В воскресенье, когда у Степана был свободный от работы в ателье день, Аксинья привела Марусю. Постучалась, втолкнула ее в дверь, а сама, хихикая, скрылась. Перед Степаном предстала девица не старше Аксиньи, а, вероятнее всего, моложе, но без краски молодости на лице. Черные волнистые волосы, небрежно откинутые назад, бледность щек, томная влага глаз и соразмерные пропорции слегка худоватой фигуры делали ее привлекательной. Однако привлекательность сразу же исчезала, стоило ей сделать несколько движений или пройтись. Вихляние бедрами, выпячивание бюста, беспричинные наклоны головы, улыбки, рассчитанные на то, чтобы понравиться, конечно же, давали прямо противоположный результат. Если бы она это понимала. Видимо, не понимает.

— Я давно хотела вас посетить, только вы почему-то не приглашали, может, что-нибудь наговорила Ксюша? Вы ей не верьте, она все врет, — заговорила девушка. — Аль, может, брезгуете нами? Мы ведь из простых, не какие-нибудь важные особы.

«К тому же она еще и дура!» — подумал Степан, выслушав ее странную тираду. Но делать было нечего, сам согласился, чтобы ее привели. Сложена она, пожалуй, ничего, сойдет для фотографических опытов, если, конечно, удастся ее на это уговорить.

— Присядьте, — пригласил он, подавая ей стул.

— Вы, наверно, служите чиновником? — спросила она, разглядывая его. — Ой, что я говорю: чиновником! На вас нет мундира. Вы, я думаю, художник?

Степан удивился.

— Как узнали?

— По длинным волосам. С длинными волосами ходят только попы да художники. На попа вы не похожи, да и попадьи у вас нет.

— Может, есть, откуда вы знаете? — засмеялся Степан.

— По всему видно, что вы холостой человек. Постель не убрата, рубашка на вас не глажена. Дайте я уберу.

Она хотела подняться со стула, но Степан остановил ее.

— Вот когда мы познакомимся по-настоящему, вы будете ко мне заходить, тогда я вас сам попрошу убирать постель и все прочее, а сейчас вы моя гостья, сидите, разговаривайте. Может, сказать Аксинье, чтобы она нам принесла чаю? Хотите чаю? — спросил он больше для того, чтобы отвлечь ее от излишнего любопытства.

— Что ж, я согласна с вами сойтись, только с уговором, кроме меня, у себя никого не принимать, — сказала она.

Степан аж похолодел от такой поспешной прямоты.

— Позвольте, то есть, как это никого не принимать?

— Ну женщин, конечно. Мужчин, пожалуйста, сколько хотите. К мужчинам я вас ревновать не стану.

Степан чувствовал, что необходимо сразу объясниться и четко определить отношения. Поэтому он сказал:

— Видите ли, уважаемая Маруся...

— Зовите меня Маруськой! — прервала она его. — Меня все зовут Маруськой. А вы что, рыжий, что ли, будете звать по-другому? Ой, да вы и вправду немножко рыжий! — воскликнула она и засмеялась, забыв на время свое кривлянье и жеманство.

На миг она показалась Степану девочкой-шалуньей, и ему даже немного стало не по себе от жалости к ней. И когда она напомнила ему насчет чаю, он покорно пошел разыскивать Аксинью, не вполне уверенный, что этот чай может быть. Однако он ошибся. Аксинья возилась в кухне и словно ожидала, когда ей прикажут подавать. Она его встретила нетерпеливым вопросом:

— Ну как?

— Что — как? — спокойно сказал Степан, чтобы несколько остудить ее любопытство.

— Понравилась она вам?

— Так она ничего, подходящая...

К чаю Аксинья подала печенье и фруктовую карамель. Слащавая улыбка сводницы не сходила с ее смачных губ.

Маруся была довольна угощением. С хрустом грызла сухое печенье с твердой карамелью, запивая горячим чаем.

— Ты мне нравишься, — говорила она, посматривая на Степана повеселевшими глазами. — Сразу видно, что не скупой. Мне с тобой будет хорошо. Ты мне всегда покупай конфет. Страсть люблю конфеты!

Она и сама не заметила, как перешла на ты. Да Степан и не придал этому особого значения.

— Только вот в чем дело, Маруся, давай договоримся заранее, — сказал он, возвращаясь к прерванному разговору. — Ты правильно угадала, я действительно художник. Мне необходима натура для моих опытов по фотографии, а может, напишу с тебя портрет маслом.

— Как маслом? — не поняла она.

— Ну, масляными красками.

— А-а-а, догадываюсь. Мне, значит, надо всякий раз раздеваться, так ведь?

Степан кивнул головой.

— Мне надо сейчас раздеться? — спросила она, готовая по первому знаку исполнить любую его прихоть.

Все складывалось хорошо. Вскоре выпал благоприятный случай для фотографирования. В фотоателье сделали небольшой ремонт, расширили павильон, покрасили стены и пол. Пока шел ремонт и сохла краска, ателье несколько дней не работало. В это время Степан и привел туда Марусю. Они закрыли входную дверь, чтобы случайно кто не заскочил. Степан принялся налаживать на треноги два аппарата — свой, с составным объективом, и павильонный. Маруся, вполголоса напевая и не торопясь, снимала с себя одежду.

«А у нее, черт возьми, фигура действительно неплохая», — думал Степан, поглядывая на нее. Вместе с одеждой, казалось, она сбросила и всю свою вульгарность, искусственность движений, жеманство, явившись перед ним в естественном виде. Как жизненны и непосредственны легкая сутулость спины, матовая белизна шеи, вздрагивающие груди с смотрящими в разные стороны острыми коричневыми сосками. Кто бы сказал, что она девка легкого поведения, согласившаяся обнажиться, откровенно говоря, за дешевые сладости...