Камилла не хотела подвергать скульптора опасности. Она хорошо знала, что представляет собой ее муж. Скрепя сердце, Эрьзе пришлось расстаться са своей доброй подругой и заботливой хозяйкой. После ухода Камиллы Леон выл целую неделю, не давая скульптору спать, а многочисленные кошки, которых она по своему сердоболию подбирала на улице, без нее совсем одичали и не хотели заходить в дом. Жена Орсети предлагала подыскать другую служанку, но Эрьзя, после Камиллы, никого больше не желал брать. Да и для чего ему в доме женщина? Он уже стар и вполне может обойтись без нее...

Раньше о появлении посетителя в неурочное время оповещала Камилла, теперь эту роль исполнял Леон: любой стук в ворота он встречал громким лаем. В середине недели к скульптору обычно приходили лишь близкие друзья — супруги Орсети, Любкин, иногда заглядывал автор книги о его жизни — журналист Альфред Кан. И он был рад им — они всегда приносили какие-нибудь новости. Газеты он теперь читал нерегулярно: без Камиллы их некому было покупать, сам он выходил из дома редко.

Однажды, это было в конце аргентинской осени, Луис Орсети принес Эрьзе радостную весть об окончании войны с фашистской Германией. Взволнованный Эрьзя побежал наверх за бутылкой вина, совершенно забыв, что весь его запас, когда-то регулярно пополнявшийся Камиллой, давно иссяк: последнее время скульптора часто посещал Любкин. Вернувшись ни с чем, он в сердцах проклинал своего незадачливого соотечественника.

— Не стоит из-за этого расстраиваться. Мы можем пойти в ресторан и там отпраздновать великую победу. А лучше всего пойдемте ко мне, — просто сказал Орсети.

Эрьзя согласился. В доме Орсети, на одной из шумных авенида недалеко от площади Виктория, он бывал и раньше. Жена Луиса быстро накрыла на стол, ей помогала молоденькая служанка. Она рассказала скульптору, что у них как-то была Камилла и все расспрашивала, как поживает ее сеньор.

— А ведь я допустил большую ошибку: до сего времени не сделал с вашей супруги портрет, — торопливо проговорил Эрьзя, пытаясь дать разговору иное направление. — Она достойна того, чтобы запечатлеть ее формы и лицо в альгарробо.

— Насчет форм я не согласна, — смеясь, возразила сеньора Орсети. — А лицо — пожалуйста.

Они уже успели выпить и были навеселе.

— А я согласен! — воскликнул Луис. — Придет время, когда ты будешь уже не такой, как сейчас, а в скульптуре сохранишься навсегда. Мы, разумеется, заплатим сеньору Эрьзе.

— С вас я не возьму ничего. А чтобы сеньора не смущалась, может позировать мне при муже, — и заворчал: — Перед доктором они раздеваются без стеснения, а художнику боятся показать себя...

Жена Орсети, застыдившись, выбежала из комнаты. Но через два дня приехала к скульптору одна, заявив в шутливом тоне, что перед врачом она обнажается тоже не в присутствии мужа...

Прекрасно выполненная с нее «Обнаженная боливийка» экспонировалась в числе других скульптур на втором Осеннем Салоне муниципалитета города Буэнос-Айреса в 1946 году. За нее Эрьзе предлагали несколько десятков тысяч песо, но он ее не продал, отказался даже сделать копию и после закрытия выставки передал Орсети. Этот нищий умел делать своим друзьям прямо-таки царские подарки...

Зимой того года, если считать по местному поясу, Советское правительство установило дипломатические отношения с Аргентинской Республикой. В конце августа в Буэнос-Айрес прибыл полный штат советского посольства во главе с послом Сергеевым. Немного раньше сюда же прибыло торговое представительство. Узнав об этом, Степан Дмитриевич сделал визит торгпреду. Его хорошо приняли и обещали помочь с возвращением на родину. Но основательно к этому вопросу скульптор подошел лишь после встречи с послом Сергеевым.

Штат посольства временно разместился в отеле «Альвеар». Захватив свой давно просроченный паспорт, Эрьзя напросился на прием к послу. Для этого он побрился, оделся поаккуратнее, даже повязал галстук, что делал очень редко.

Посол одобрил решение скульптора вернуться на родину и тоже обещал свою помощь. Эрьзя просидел у него довольно долго, рассказывал о своей жизни. Его угостили чаем, а от вина он отказался. Уходя, Эрьзя пригласил Сергеева посмотреть его работы, сказав, что посол может прийти к нему в любой день, когда найдет это возможным.

Дом скульптора Сергеев посетил весной, явившись к нему с женой и несколькими работниками посольства.

Когда Леон громким лаем возвестил об их приезде, Эрьзя вышел и ввел гостей в залу нижнего этажа. К тому времени в расстановке скульптур он произвел некоторое изменение: чтобы не таскать на второй этаж, более тяжелые поместил внизу, а легкие — в верхних комнатах, заняв ими и спальни — и свою, и Камиллы. Сам он теперь жил в мастерской, там же и спал на диване. Ставшие ненужными кровати выкинул во двор.

Посол и его жена долго в молчании стояли перед «Моисеем» и «Толстым», затем стали расспрашивать скульптора о работе и очень удивились, узнав, что голова «Моисея» составлена из множества отдельных кусков альгарробо, чего они совсем не заметили.

Провожая гостей, скульптор наломал в саду цветущей акации и преподнес жене посла букет. Она поблагодарила его и просила заходить к ним почаще. Впоследствии Эрьзя узнал, что эта милая и приятная женщина и сама занимается скульптурой и живописью. Она даже изъявила желание сделать его скульптурный портрет, и Эрьзя охотно позировал ей. Во время сеансов Тамара Алексеевна —так звали жену Сергеева — занимала скульптора разговорами, чтобы он не скучал. Они сделались большими друзьями. Позднее Тамара Алексеевна часто посещала мастерскую скульптора и подолгу оставалась там, наблюдая за тем, как он работает...

По поводу возвращения скульптора на родину Сергеев сделал запрос в Москву. Однако ответ задерживался. Он не предполагал, что все это может так затянуться, и посоветовал скульптору понемногу собираться в дорогу. Эрьзя все свои скульптуры упаковал в ящики. Кроме того, надеясь, что вскоре выедет из Аргентины, он не внес арендную плату за дом, а хозяин и без того уже не раз предупреждал его о своем намерении продать участок под строительство многоэтажного здания. Узнав, что скульптор больше не собирается продлевать с ним договор, он сделал это незамедлительно, и отныне Эрьзя уже имел дело не с частным лицом, а с целой строительной кампанией, которая предложила ему освободить помещение в кратчайший срок. Эрьзя не знал, что делать. К его несчастью, в советских дипломатических верхах произвели перемещение, и посол Сергеев был отозван из Буэнос-Айреса, не успев довести до конца начатое дело. Новый посол посоветовал скульптору обратиться к Советскому правительству с письменным заявлением. Официальный ответ пришел не скоро. Эрьзе пришлось распаковать свои ящики и расставлять скульптуры по своим местам. Строительная кампания подала на него в суд, и лишь заступничество художественной общественности Буэнос-Айреса, обратившейся непосредственно к президенту Перону, спасло скульптора от судебной расправы...

В последние годы Эрьзя регулярно переписывался со своим племянником — скульптором Михаилом Ивановичем Нефедовым, живущим в Москве. Отплывая из Буэнос-Айреса на румынском пароходе «Джулия», он отправил ему телеграмму с просьбой встретить его в Одессе, сообщив, что везет много древесины квебрахо и альгарробо и, конечно же, все свои скульптуры. Ему одному, семидесятичетырехлетнему старику, нелегко пришлось бы с таким грузом.

Пароход находился в пути около двух месяцев. Буэнос-Айрес скульптор оставил в самом начале аргентинской весны, а в Одессу прибыл глубокой осенью...

Своего племянника Эрьзя не узнал, да и не удивительно: он видел его четырнадцатилетним пареньком, в 1918 году, когда приезжал в Алатырь с Еленой. А теперь перед ним стоял немолодой уже мужчина с седеющей головой. Племянник представил Эрьзе своего сына Василия, приехавшего вместе с ним. Эрьзя тепло обнял их обоих и заторопился: ведь у него столько дел — надо заняться разгрузкой, договориться насчет вагонов. Но племянник успокоил его, сказав, что он уже обо всем позаботился.