Степан смотрел на нее и улыбался.

— Вы надо мной смеетесь, да? — произнесла она, прерывая рассказ.

— Я хочу сказать, что тебе, девочка, очень повезло. Я уже давно ищу себе прислугу и никак не могу найти.

— А я давно ищу места! — она вся засияла от радости. — Сеньор не обманывает меня? Это правда?.. Я буду хорошо вам служить... Меня прогнали вовсе не потому, что я плохая работница. Сеньор, у которого я служила, все время приставал ко мне, а когда я пожаловалась его жене, он назвал меня грубой девчонкой, неряхой и велел прогнать.

— Как же так, сеньору отказала, а на улицу пошла? — спросил Степан, усомнившись в правдивости ее рассказа.

— Я не хотела, но подруга отказалась меня кормить, и мне ничего другого не оставалось...

Степан уложил ее на постель Недды. Прежде чем раздеться, она попросила разрешения погасить свет, и это еще больше убедило его в том, что она порядочная девушка.

Утром он поднялся раньше нее и пошел в мастерскую, где она его и нашла.

— Если сеньор вчера говорил правду, то я сейчас сбегаю за своими вещами, — сказала она. — А может, сеньор уже раздумал нанимать меня?

— Нет, нет, — ответил Степан. — На вот деньги на такси, — и он протянул ей несколько песо...

Любкин застал скульптора в мрачном настроении. Он трудился над «Дьяволом». В пустой мастерской стояло лишь несколько новых скульптур, сделанных уже после возвращения из поездки с Орсети. Остальные все еще находились в галерее Мюллера. Степан молча кивнул головой на приветствие и продолжал работать. Его даже не обрадовало сообщение, что Любкин подыскал ему приличный двухэтажный дом за вполне сходную цену.

— Пока придется повременить с переездом, — отозвался он и, осторожно отстранив скулящего щенка, который все время лез ему под ноги и тыкался мордой в сапоги, присел на корягу квебрахо. — Найди мне лучше заказчика.

— Что случилось?— удивленно спросил Любкнин, зная, как скульптор отбивался от заказчиков.

— Ничего особенного: меня ограбили.

— Как ограбили? Кто?

— Я сам к себе привел вора.

— Я тебя, Эрьзя, не понимаю. Расскажи толком? Что у тебя украли?

— Что у меня могут украсть? Конечно, деньги... Паскуда, еще такой обиженной сиротой прикинулась. А я и уши развесил.

Любкин расхохотался.

— Ты, наверно, опять хотел обзавестись дочкой?

— Смеяться, я думаю, тут не над чем. Ты лучше помоги. Кутенок третий день не кормленный, и я сам голодный...

— В полицию хоть ты заявил?

— Связываться еще с полицией, не доставало этого...

На время Степану пришлось отложить свои замыслы и заняться заказами. В этом ему помог и Луис Орсети. Узнав, что скульптор оказался в бедственном положении, он пришел к нему в мастерскую вместе с женой, молодой шикарной дамой, родом из Боливии. Они очень удивились, что Степан живет один, без прислуги.

— Хватит с меня и той, что обворовала.

— Кто же ищет прислугу ночью на улице? — смеясь, заметила жена Орсети. — Я вам найду надежную женщину. На нее вы вполне можете положиться.

Через день она действительно привезла к нему молодую женщину с небольшим узелком в руках. Звали ее Камиллой. Родом она была из Чили.

— Сколько ей надо платить? — спросил Степан.

— Не беспокойтесь, она будет довольна, сколько бы вы ей ни заплатили. В Буэнос-Айресе, сеньор Эрьзя, женский труд стоит дешевле обеда в ресторане...

В середине дня Камилла позвала скульптора обедать. За это время она успела не только сходить на рынок за продуктами и сварить еду, но и убрать в комнате, вымыть пол, постирать грязные простыни с его постели. Кругом стало чисто, как при Лие. «Черт возьми, — думал он. — Вот что значит настоящая женщина, не успела войти в дом, как все изменилось...»

— Почему сама не ешь? — спросил он, садясь за стол.

— Не с сеньором же за один стол садиться, я после поем.

— Ничего подобного, садись сейчас и ешь со мной.

Она послушно налила в тарелку немного супа и опустилась на краешек стула и украдкой стала разглядывать Степана. Он заметил это, поймав ее взгляд. Смуглое лицо Камиллы вспыхнуло. Чилийки, как и аргентинки, почти все темные, скулы немного выдаются, ростом невелики. Степан сказал, что скоро они переедут в другой дом, и у нее там будет своя комната. Она ничего на это не ответила, лишь еле заметно кивнула головой...

Дом, куда переехал скульптор, тоже находился вдали от центра, на тихой авенида. Это был не слишком большой двухэтажный особняк, стоявший в саду, обнесенном высокой каменной стеной. С улицы во двор вели массивные железные ворота. На первом этаже в одном из залов Степан разместил мастерскую, в другом — расставит скульптуры, когда они вернутся к нему с очередной выставки. Эти два зала отделялись друг от друга длинным холлом, представляющим собой широкий коридор, в конце которого у входа была отгорожена прихожая. Комнаты второго этажа, а их было четыре, Степан отвел под жилье для себя и Камиллы. Там же находилась и кухня. Он еще никогда не жил в таком доме, и если бы не мысль о создании у себя постоянной выставки, вряд ли когда согласился на такое роскошное жилье. Камилла намекнула, что неплохо бы обставить комнаты мебелью, на что Степан ответил, что скоро здесь будет тесно и без мебели. Все же пару кроватей, несколько столов и дюжину стульев ему пришлось купить. Он также купил диван и поставил его у себя в мастерской. Рабочий стол и подставки для скульптур перевез со старой квартиры...

Этот год был для скульптора особенно плодотворным, хотя у него всегда бывало много людей, больше всего журналистов. Кроме того, он ездил в Ла-Плату, где в Салоне искусств экспонировалась выставка его работ. В этом же году, по договоренности с английским послом в Буэнос-Айресе, несколько вещей, в том числе и «Моисей», были отправлены в Лондон на выставку Королевской Академии искусств.

В основу всех его новых работ легли зарисовки, сделанные во время поездки с Луисом Орсети — это были портреты аргентинцев и аргентинок. Среди них особенной выразительностью выделялись «Ужас», «Горе» и «Пламенный». Сделал Степан и портрет Камиллы. Так появилась прекрасная «Чилийка».

Камилла оказалась незаменимой служанкой, на ней держался весь дом. Все было сделано и приведено в порядок ее руками. К Любкину она относилась с безразличнем, его комплиментов словно не слышала, а от готовности ей услужить в чем-либо отмахивалась, как от москитов. Вскоре после новоселья Степан побывал с ним в ресторане и домой, как обычно, вернулся поздно и под хмельком. А когда Любкин стал уговаривать скульптора пойти с ним и в следующий раз, Камилла вмешалась в их разговор, сказав, что сеньору незачем ходить по ресторанам, у сеньора все имеется дома, и он, если захочет, может угостить гостя и здесь.

— Ого! — живо заметил Любкин. — Ты, я вижу, господин Эрьзя, уже обзавелся экономкой. — Что ж, я согласен, дома пить лучше, чем в ресторане. К тому же ты меня после выпивки всегда оставляешь на улице одного. А здесь я могу и выспаться.

— На это не рассчитывай, — оборвал его Степан. — Я не собираюсь с тобой пьянствовать целую неделю. Выпьешь и уматывай отсюда.

Камилла принесла в мастерскую бутылку вина и апельсины. Лицо у Любкина вытянулось.

— Что — мало? — засмеялся Степан. — Хватит. А ты, Камилла, больше не приноси, пусть хоть на коленях просит.

— Надо бы что-нибудь покрепче.

— От крепкого до дому не доберешься.

Камилла хотела уйти, но Степан попросил ее остаться и посадил рядом с собой на диван. Он был очень доволен, что никуда не пришлось идти с этим беспутным Любкиным. Отказать ему он бы все равно не смог, потому что это единственный человек во всем Буэнос-Айресе, с кем он может поговорить на языке своей родины. Он понимал, Любкин пропащий человек, с каждым годом он опускался все ниже: чужбина, как говорят, не дом родной. Он и сам был в его положении, но у него было любимое искусство, работа, которой он предан беспредельно. Вне искусства для него жизнь не имела бы никакого смысла даже под родным кровом. К тому же нельзя сказать, что он оторван от родины, подобно Любкину. Он связан с ней не только мыслью о возвращении, которая никогда не покидала его, но и письмами друзей. Он переписывается с Сутеевым, время от времени получает весточки от Елены из Геленджика...