Степан взял на столе книжку и, прочитав на ходу — А. П. Чехов «Хмурые люди», подал ее Петру Андреевичу.

Петр Андреевич зевнул и, положив книжку себе на живот, опять сказал:

— Иди, иди, погуляй в саду, вечер чудесный, — и опять зевнул.

Степан вышел на крыльцо.

Солнца уже не видно было за крышами домов и за деревьями сада, но небо еще насквозь лучилось, свежей зеленой краской блестела широкая усадистая луковица новой церкви, в которой они работали. За воротами раздавались голоса собиравшихся на вечернюю посиделку девок, а в дальнем конце улицы несмело играла гармошка.

Степан постоял, переминаясь с ноги на ногу, однако так и не решился пойти за ворота, а побрел по влажной уже траве в сад. Там было тихо, в углах, заросших малиной и смородиной, уже густели тени. Яблоки на деревьях еще были зеленые и мелкие, с луковицу, но и они уже источали тонкий резкий запах.

Потом он попал на хорошо утоптанную тропинку, которая вела к бане, и пошел по ней, сам не зная зачем и куда.

За баней сад кончался, и Степан постоял у частой изгороди, которую переплела высокая, в человеческий рост, крапива. Такая же крапива растет и в Баевке за двором, и сколько мать ни билась с ней, сколько ни выкашивала, ни выдирала, так и не вывела — каждую весну крапива вымахивала еще гуще.

Степану вспомнилась и Дёля, но почему-то вообразилась она растолстевшей, под стать Михалу, мужу своему. Степан улыбнулся и побрел обратно.

Уже смеркалось, небо потемнело, тяжелой глыбой высилась над крышами луковица церкви.

На скамье под яблоней, мимо которой он давеча прошел, сидел кто-то. Степан даже вздрогнул от этой неожиданной встречи — на скамейке сидела Наталья.

— Чего тут ходите? — сказала она с усмешкой.

— А что, нельзя?

— Почему нельзя, можно, да только об эту пору вы уже спите.

Степан сел на другой конец скамейки.

— А ты почему одна? — спросил он.

— А с кем мне быть?

— Ну, с подругами, с парнями.

— Я не девка, — грустно сказала Наташа. — Я уж вдова. — И она рассказала, как два года назад утонул на сплаве ее муж, и купец взял ее из жалости работницей в свой дом.

— Только одно и название, что замуж выходила — месяца не прожили, — сказала она и грустно улыбнулась.

— А хороший муж был? — спросил Степан.

— Да кто его знает, — помолчав, сказала она. — Мало пожили вместе, не знаю...

— А чего за другого замуж не пойдешь? Вон у вас сколько парней — песни поют, на гармошке играют...

— Да как — пойдешь-то? За хорошего пошла бы, да не берут.

— Не все же одной жить?.. — сказал Степан.

— Это уж как выйдет, не своя воля, — тихо, покорно сказала Наталья, и Степану стало жалко ее. Он протянул руку и тронул ее за плечо. Она вздрогнула и изумленно уставилась на него.

— Вы что?..

Степан отдернул руку. Ему сделалось отчего-то нестерпимо стыдно. Он поднялся со скамьи.

Наташа молча исподлобья смотрела на него.

— Пойду, — сказал он.

Она не шелохнулась, ничего не сказала.

Степан потоптался возле скамейки и медленно пошел по тропе.

Чего она испугалась? Разве он хотел ее обидеть? Ему просто стало ее жалко. Но отчего-то ему было и стыдно, хотя он и сам не знал отчего.

Во флигеле Петр Андреевич спал, уронив книжку на пол. Степан разделся и тоже лег, но сна не было, и он лежал, уставясь в окно, — над занавеской виднелось черное звездное небо. Уже ночь, а Наташа, должно быть, сидит сейчас на скамейке и плачет. Степан поворочался в постели, но вид горько плачущей Наташи не выходил из головы. Он не вытерпел, поднялся, оделся, осторожно вышел во двор и пошел в сад. Но на скамейке было пусто. И, постояв, посмотрев на спокойное звездное небо, Степан вернулся во флигель.

Утром Наташа убирать комнату пришла после их ухода, и Степан опять стал думать, что обидел женщину.

После обеда Ковалинский пристроился отдохнуть в алтаре, а Степан, как обычно, взялся за работу. Он только успел развести краску, как услышал, что кто-то за его спиной хихикнул. Он оглянулся. Под сводом стояла Наташа в синем переднике, в белом, до глаз, платке.

— Ты чего здесь? — спросил Степан.

— Я хочу посмотреть, как ты рисуешь.

Степан был удивлен. Ведь он думал, что она обиделась на него.

— Значит, ты не сердишься?

— Из-за чего мне сердиться?

Он оставил краски и подошел к ней. Они были одного роста, глаза в глаза. Наташа лукаво улыбнулась.

— Что же не рисуешь?

Ее горячее дыхание коснулось его лица.

— Правда, не сердишься?

Наташа тихонько засмеялась.

— А если сержусь? — И такой сладкой незнакомой тайной женщины повеяло вдруг на Степана, что он мигом покраснел и потупился.

— И-и, какой ты!.. — не то удивилась, не то обрадовалась она и как-то властно, смело потрепала его за волосы. И Степан, сам того не ожидая, ткнулся губами куда-то ей в лицо. Наташа оттолкнула его сильными руками и тихо, рассудительно сказала:

— В церкви миловаться грех. — И едва слышно шепнула: — Вечером приходи в сад, — и убежала.

Но вечером Степан не пошел в сад. Он и сам не знал, почему не может, как вчера, пойти по тропинке между яблонь. Он притворился, что спит, но он не спал. Ковалинский уже похрапывал с тонким присвистом, а Степан лежал и говорил себе: «А что, вот встану сейчас и пойду». Но воображение тотчас рисовало толстощекое лицо Наташи, широкие плечи, сильные руки, слышался шепот ее, — и Степан зажмуривался, точно в ожидании удара, и никакая сила не могла заставить его выбраться из-под одеяла. Мало того, вдруг ему вспомнилась Варвара Сергеевна, как она одергивает, оглаживает на нем пиджак, и эти ее легкие прикосновения, близкие и такие прекрасные глаза!.. И Наташа вмиг потеряла всякую власть над его фантазиями. Так с видением прекрасных глаз Варвары Сергеевны и уснул Степан.

Утром он неожиданно столкнулся с Наташей во дворе, когда шел в церковь. Наташа тащила полное помойное ведро к яме и, увидев его, замедлила шаг, ведро качнулось, помои плеснулись и окатили ей голые крепкие ноги. И Степан, глядя на эти окаченные помоями ноги, пробормотал «доброе утро» и быстро прошел мимо.

Больше они с Наташей не обмолвились ни словом. Оба делали вид, что не замечают друг друга.

В последние дни Ковалинский и Степан оформляли иконостас, вставляя в него написанные иконы. Принимать их работу пришли многие именитые жители города, священники и прочие церковнослужители. Работа художников понравилась всем, но особенно долго разглядывали они настенные картины. На одном из сводов была написана Мария Магдалина, Христос и толпа грешных, злых судей. Мария была очень похожа на купеческую работницу Наташу, но этого никто из них не заметил.

Из Казани Ковалинский и Степан уезжали в самый разгар весны, назад возвращались в середине лета. На пристани Ковалинский нанял извозчика. В городе стояла несносная жара, на улицах висела пыль, и после речной прохлады здесь нечем было дышать. Степан не успевал отирать с лица пот. А народ — как на ярмарке. Даже Покровская улица, весной такая тихая, безлюдная, преобразилась.

Первой, кого Степан увидел, была Анюся. Без платка и в легком платьице, она сбежала с крыльца и повисла у отца на шее.

А на крыльце уже стояла Варвара Сергеевна. Степан даже толком и не разглядел ее — так смутился, так предательски заколотилось сердце!.. Схватив первый попавшийся под руку чемодан, Степан втащил его на крыльцо и унес в мастерскую и оттуда с каким-то ревнивым чувством вслушивался в радостную беготню и суетню, поднявшуюся в доме. И еще он ждал, что вот сейчас его позовут, может быть, сама Варвара Сергеевна войдет, улыбнется и спросит, как он там жил в Унже, не скучал ли?.. Но никто не шел, никто никуда не звал его, даже Фрося, будто Степана и не было в доме, будто не он рвался сюда, в этот дом, с таким нетерпением, а кто-то другой...