— Поди топи баню, — приказал хозяин. — Сегодня это одно твое дело, а все остальное — завтра.

Работы в крестьянском хозяйстве известные, но Степану они и дома были хуже каторги. Но теперь деваться было некуда. Хуже всего — вставать надо было рано, до восхода солнца.

Спал он во дворе, в сарае. Вся полевая работа лежала на нем. Хозяин показал ему, где его земли, и больше ни разу не заглядывал в поле, поручив все распоряжения хозяйке. Сам он по своим торговым делам часто ездил на базары — в Алатырь, Ардатов, Порецкое, Талызино. Иногда эти поездки выходили по целым неделям. Здесь же, дома, в своей лавке, торговлей занималась жена. Дочерей в лавку одних не пускали. Они занимались домашними делами и помогали Степану по двору. Скотины у них не так много: две лошади, корова, телка годовая и неполный десяток овец. На одной лошади хозяин разъезжал по базарам, на другой работал Степан. В поле он выезжал рано, до завтрака. Позднее Акулина, старшая дочь хозяев, ему приносила завтрак и заодно обед. Пока он сидел у телеги и закусывал, Акулина пахала. Кормили его хорошо — щи, пшенная каша, молоко,— ешь сколько хочешь. В другом же хозяева были очень скупы: не урони с телеги соломинку, не потеряй зернышка. На сельском поле у хозяина земли было мало — надел на одну душу, однако он арендовал землю у помещиков. Довольно большой участок десятин в шесть-семь был по реке Мене, в десяти верстах от Сутяжного. И когда пришло время там пахать, Степан поехал вместе с Акулиной. Они пахали пар под озимые. На берегу Мени у хозяина стояла большая плетневая рига, куда складывали снопы и где можно было спрятаться от дождя. Акулина готовила еду, иногда пахала, заменяя Степана. Она, как казалось, была безропотным существом и могла ходить за плугом целый день, если Степан ее не останавливал.

Плугом пахать все же лучше, чем сохой. Степана мучила не сама пахота, а то, что надо вставать рано. Это было хуже всего. Он уговорился с Акулиной, чтобы она по утрам не будила его, сама пусть запрягает лошадь и начинает пахоту, зато потом целый день он согласен ходить за плугом бессменно. Акулине все едино, когда пахать. Степан быстро распознал покорную безотказность девушки и с каждым днем все больше удлинял часы своего отдыха. К концу первой недели он уже частенько в праздном безделии бродил по берегу Мени, купался, возился с глиной, которую он обнаружил здесь. Слепил как-то человеческую голову, показал Акулине. Та безразлично посмотрела на его работу и ничего не сказала.

— Не нравится тебе? — спросил Степан.

— Чего в глине может понравиться? — ответила Акулина.

— Ты смотри не на глину, а на голову.

— Голова-то ведь из глины, — тупо отвечала она и глядела куда-то мимо Степана.

— Давай я тебя вылеплю! — сказал Степан.

— Ворон пугать, что ли?

Работая с ней бок о бок, Степан как-то не приглядывался к ней, не замечал ее лица. Да она всегда отворачивалась. А теперь, поглядев на нее, он увидел, что ее угреватое и носатое лицо и в самом деле некрасиво до того, что долго как-то и нехорошо было смотреть. Да и эти неподвижные большие глаза, в которых застыло навеки какое-то глубокое горе.

— Почему ты, Акулина, всегда такая грустная? — спросил он.

Она быстро отвернулась, встала и ушла — прямая и длинная, и вся будто деревянная.

Степан спал в телеге. Акулина на ночь располагалась в риге на охапке соломы. Раз как-то ночью Степан неожиданно проснулся. Акулина стояла над ним и пристально смотрела ему в лицо. Он не сразу понял, что за черная тень загородила от него звездное небо. Он узнал ее по тяжелому порывистому дыханию. Она всегда так дышит, как будто везет непосильную поклажу.

— Тебе чего? — спросил Степан.

— Ничего, — хриплым голосом ответила она, отпрянув от телеги. Встала посмотреть лошадь и услышала, как ты стонал во сне. Думала, не заболел ли...

Ему стало очень жаль Акулину, и в тот день он не давал ей пахать. Однако без работы Акулина замучилась какими-то своими горькими думами, и на другой день она встала еще до зари и взялась за плуг.

Потом подошло и жнитво. Хозяин нанял целую толпу деревенских баб, а Степан с Акулиной и Дарья с младшей сестрой возили снопы. Раз как-то по дороге воз Дарьи развалился. Степан велел Акулине ехать, а сам остался помочь девушкам сложить снопы. Ему в первый раз привелось так близко быть возле Дарьи, хотя бойкая, веселая девушка и раньше не упускала случая кольнуть Степана острым словом. Она и кличку приклеила — «Конокрад», и иначе его и не называла. Но Степан не обижался.

— Помоги, конокрад, сложить снопы! — крикнула Дарья.

Они заново сложили воз, Лизу посадили сверху на снопы, сами пешком пошли за подводой.

— Теперь, конокрад, беги скорее догоняй свою Акулину! — опять насмешничала Дарья. — А то с воза упадет и рассыплется!..

— Далеко, мне теперь ее не догнать, — ответил Степан. — Да и почему она моя?

— А чья же? Не я ведь с ней целую неделю на Мене жила. — Дарья засмеялась.

Подвода с возом снопов мало-помалу удалялась, и они уже одни были на дороге среди чисто сжатого поля.

— Надо мной смеешься? — спросил Степан.

— Нет, это я показываю тебе свои красивые зубы!

— Пахать потрудней, чем зубы показывать, — сказал Степан. — Вот и пришла бы на Меню сама...

— Разве Акулина плохая помощница? — ответила она.

— Знамо, неплохая. Но больно уж скучная.

Дарья в первый раз не находила насмешливых слов. Они долго шли молча. И чем дальше затягивалось молчание, тем все больше и больше они как-то странно смущались друг друга.

— А ты почему на улицу по вечерам не выходишь? — спросил Степан.

— А чего выходить — отец со двора никуда не пускает, — призналась она с таким горем, будто готова была заплакать.— Акулину, говорит, выдадим замуж, тогда бегай... А когда ее выдадут, если ее никто не сватает. Хоть бы кто украл меня, что ли... Ты ведь конокрад, правда? — опять выпалила она с внезапным смехом. — Ну, признавайся, конокрад?

Степану вспомнилось, как били цыган.

— Никакой я не конокрад! — испугался Степан.

Дарья залилась смехом, будто минуту назад не она плакала от печали.

— А я думала, ты смелый парень! — сказала она с вызовом. — Ну и женись на своей Акулине! — И, подхватив подол сарафана, побежала догонять воз.

Вот оно как — женись на Акулине... Степан горько усмехнулся. Конечно, он давно уже понял, что хозяин и хозяйка хотят свести его со своей старшей дочерью, привязать его, бродяжного, к дому: ведь неспроста и есть садят Степана за общий стол, и не попрекают ничем, а хозяйка иной раз и сынком назовет, для каждой бани чистое белье дает. Все это Степану нравится, только на Акулине, конечно, он жениться не будет. Вот если бы на Дарье!.. Тогда бы Степан и не пошел никуда из Сутяжного. Да и то сказать — скоро осень, начнутся дожди, дороги развезет, ударят холода — и не переночуешь, где застигнет ночь. А там и филиппов пост — зима... Куда деться зимой?

Степану даже холодно сделалось от этой мысли о зиме...

Хозяин вернулся из Порецка с возом соли. Время было уже вечернее, и разгружать пришлось в темноте. Соль была в кулях, и Акулина с Дарьей носили вдвоем, а Степан заваливал куль с телеги себе на спину и, качаясь от тяжести, шел в лавку. Там хозяйка помогала ссыпать соль в большой ларь.

Дарья чуть было не сбила Степана с ног. Конечно, она это сделала нарочно, и Степан не обиделся на ее звонкий хохот. Но Акулина рассердилась. Наверное, ее не так злила плохая помощница, как эта беззаботность Дарьи и ее веселость. Она заворчала:

— Вот ведьма! Рассыпешь соль, сама будешь и собирать!..

— Не рассыплю, — весело отвечала Дарья. — Ты знай держи крепче!..

Куль все-таки развязался, и соль рассыпалась по земле. Акулина рассердилась и ушла домой. Дарья с притворным оханьем принялась сметать соль. Мать со злостью ударила ее пустым кулем по спине, но Дарье все нипочем. Она зовет Степана помогать, и когда тот начинает сгребать соль, она хватает его за руки, толкается ему в плечо головой и хохочет.