– А приказ атамана, – вспоминали некоторые.
– Атамана? Да ведь он, товарищи, давно продался немцам за четыре миллиона.
Цифра поражала. Четыре миллиона! Может быть, и правда продался.
– Так что же, станичники, здесь, что ли, стоять будем да вшей кормить?! А, так, что ль? – раздавались голоса. – Айда по домам, ребятушки, праздник Христов. Они нас не тронут. Такие же хрестьяне, должны понимать!
Офицеры попытались помешать уходу с позиции, но кого арестовали – со времен Временного правительства это было привычное занятие, арестовывать офицеров, – а кто и сам, чуя недоброе, бежал от своих казаков. Во главе 28-го пешего полка стал бойкий и развратный казак Фомин. Он повел полк в станицу Вешенскую, где находился штаб Северного фронта с генералом Ивановым (Матвей Матвеевичем) Генерал Иванов не имел силы арестовать Фомина, окруженного большою толпою своих приверженцев. Фомин и казаки Верхне-Донского полка не решались напасть на штаб, охранявшийся несколькими десятками обозных казаков. Это опять была бы война, а воевать они не хотели. В одной и той же станице, в полном напряжении, стояло два враждебных лагеря. Работа штаба стала невозможной, и генерал Иванов переехал на 30 верст, в станицу Каргинскую, где казаки еще держались и даже собирались жестоко наказать вешенцев за измену казачьему делу. Фомин захватил телеграф с Новочеркасском. Атаман передал ему приказ образумиться и стать на позицию, угрожая полевым судом. Фомин ответил площадной бранью. Атаман отправил в Вешенскую карательный отряд, но события развивались уже быстрым темпом.
Три полка, оставившие фронт, занимали линию около 40 верст. За ними была укрепленная богучарская позиция с проволочными заграждениями, та самая «буржуйская» затея, которая так не нравилась Красной армии. Изменники-казаки оставили ее без защиты. У Богучара было только две сотни пешего пограничного полка, составленные из молодых крестьян Донского войска, и те передались большевикам.
Фомин, отвечая бранью атаману, знал, на что он идет, но он уже рассчитывал, что сила будет на его стороне.
Первые три дня по приходе казанцев и мигулинцев домой все было спокойно. Потом в Казанскую станицу на хорошей тройке приехало три молодых человека в отличных шубах. Они потребовали общего сбора казаков. Когда казаки собрались в станичном правлении, молодые люди поднялись на трибуну и оказались прекрасно одетыми в ловко сидящих на них френчах, с кольцами с самоцветными камнями на холеных пальцах и очень бойко говорящими. Они доказывали превосходство народной Советской власти перед какою-либо другою и предлагали немедленно приступить к выбору совета и исполнительного комитета. Станичного атамана не было. Он поехал с докладом в Новочеркасск. Появилось на собрании вино, царские деньги целыми пачками, и «Советская власть» была признана. Ворчали только старики, но как-то так оказалось, что их живо связали и отправили в станичную тюрьму…
Вешенская станица не отстала от Казанской. Фомин объявил себя комиссаром, и при нем тоже появились приезжие молодые люди для того, чтобы руководить его действиями и учить, как устроить станицу по советскому образцу.
Донской атаман приехал с английскими и французскими офицерами в станицу Каргинскую в 30 верстах от Вешенской, где собирал казаков и указывал им на скорую помощь союзников и необходимость немного потерпеть и уничтожить крамолу внутри Войска. Из станицы Усть-Бело-Калитвенской походным порядком шел отряд в шестьдесят отборных казаков с войсковым старшиною Романом Лазаревым для того, чтобы привести к повиновению бунтующих вешенцев.
Не дремал и Фомин. В ту же ночь, когда атаман был в Каргинской, он собрал казаков в Вешенской и там повел такую речь:
– В Каргинской – не настоящий атаман, а самозванец, и с ним ряженые офицеры под француза и англичанина, и нам надо его выманить сюда и здесь посмотреть, какой он есть. Здесь и рассудим – или к стенке его поставим с союзниками, или препроводим для суда в Москву, или своим судом здесь накажем. Оборвем погоны и изобличим переодетых союзников.
Нашлись на собрании и благоразумные казаки.
– Атамана мы знаем, – заявили они, – мы с ним в Атаманском полку служили.
– Я шесть лет трубачом ездил, когда атаман полковым адъютантом был, слава Богу, узнаю, он или нет.
Решено было снарядить сани в Каргинскую, чтобы посмотреть на атамана. Так и сделали. Посланные не только повидали атамана, но, несмотря на то, что за ними следили агенты Фомина, успели передать атаману о настроении в Вешенской станице и просили его не приезжать в Вешенскую без значительной воинской силы. Атаман все-таки решил ехать. Он думал что подлинные союзные офицеры спасут положение вернут казаков к исполнению долга, но союзники так замерзли, проехав 90 верст по снегам в автомобиле, что ни за что не соглашались ночью ехать еще 30 верст, да еще рискуя застрять в снежных сугробах. Поездка была отложена. Между тем Фомин, чувствуя что ему не миновать петли и что он зашел слишком далеко, принял более серьезные меры. Вешенцы волновались. Старики, помнившие и отца и деда атамана, который сам был родом из Вешенской станицы, требовали подчинения атаману. Вернувшиеся сослуживцы-однополчане атамана передали, что атаман подлинный, настоящий, и они его и он их узнал, даже фамилии помнил. Только постарел очень. А все-таки тот же. Без обмана. И союзники с ним настоящие. Все, как следует быть! Заколебались вешенцы. У них уже явилась мысль связать Фомина и с покаянной ехать к атаману. Но тут пришло известие, что девять дивизий Красной армии перешли границу Войска Донского и быстро идут к Вешенской станице. Фомин сам принялся арестовывать приверженцев атамана и готовиться к встрече Красной армии.
Красная армия шла походным порядком, не разворачиваясь и даже не высылая мер охранения. Растерянные казаки встретили ее хлебом-солью и только говорили тем молодым людям, которые им рассказывали о том, что граница Войска Донского будет неприкосновенна: «Товарищи, как же это?», но те смеялись и говорили: «А вот теперь вы узнаете, что такое Советская власть! Духа вашего казачьего здесь не должно больше быть».
Все те казаки, которые так мечтали об отдыхе и, прельстившись перспективой этого отдыха, изменили Войску, были мобилизованы, забраны и безоружными толпами отправлены на Уральский фронт – сражаться против Колчака. Лошадей и скот стали отбирать, женщин насиловать. Советским заправилам надо было так перевернуть мозги казаков, чтобы ничего святого у них не оставалось, все поругать, все уничтожить, довести до отчаяния, заплевать и загадить сердца и души, и тогда, поработивши их, в полной мере начать предъявлять свои требования…
По станице Вешенской зазвонили колокола великолепного вешенского собора, величаво нависшего над рекою Доном с его тихими разливами и покрытыми инеем среброветвенными густыми левадами. С пьяными криками и шутками собирались туда красноармейцы и тащили казачью молодежь, детей и подростков, тащили стариков. Там готовилось зрелище для казаков и казачек. Их восьмидесятилетнего седобородого священника, который шестьдесят лет прожил безвыездно в Вешенской станице их духовником и которого почитали все, и старые и малые, тащили, чтобы венчать с рабочей кобылой. И стоял старый священник перед алтарем рядом с кроткою лошадью, пугливо косившейся на свечи и тяжело вздыхавшей, а над ними держали венцы и пели похабные песни.
А потом пошли казни. Вешали и расстреливали казаков.
Фомин омывал кровью отцов своих свою новую власть.
Так отомстили красноармейцы изменникам-казакам.
Прорыв фронта, углубление в Верхне-Донской округ больших сил Красной армии тяжело отозвался на соседнем Хоперском округе, и он без всякого давления со стороны противника покатился назад, сдавая мироновским казакам станицу за станицей.
У атамана в это время не было ни одного свободного казака. Все было послано на оборону Западного фронта. Там спешно формировалась ударная группа для защиты Зверева и Лихой. Угроза нависла над Новочеркасском. Спасти положение могли только добровольцы или союзники.
