Он рассматривал главы двух мифологических ярких, будто живых, багрово-ониксовых змеев, расположивших свои головы на его плечах среди мрачных пионов цвета черного янтаря. Его взгляд передвигался по извивающимся телам этих змеев, выползающих из-за его спины. Повернувшись спиной к зеркалу, он всматривался в косое отражение, рассматривая, как хвосты этих змеев будто выползают из его расписанной, как стальные латы готического рыцаря, спины. Но главное его внимание захватила занимающая практически всю спину маска – точь-в-точь как та, что он держит в руках. Казалось, что она воплощает в себе все жизненные силы своего хозяина: столь детален был каждый ее миллиметр, столь живы были ее черты, вписанные в мышцы, связки так, что каждое движение тела отдавалось некой эмоцией на ней, —всё его тело являлось работой непревзойденного мастера
Его глаза уставились на незнакомого себя, и вспышки гнева, недопонимания и восхищения свербели в его душе; несколько лет жизни накинулись на него, подобно стае диких волков, терзая, кусая, вырывая лоскуты кровоточащей плоти, метя в артерии и пытаясь перегрызть горло. Страх смешался с наслаждением, как вино с кровью: вцепиться в волчью пасть зубами, держа руками горло других тварей, бороться со смертью, принимать начальную натуру человека, принимать смерть, страх, боль, находить в них свою радость, особое удовольствием, которое может понять лишь тот, кто стоял на краю пропасти и улыбался, вглядываясь в беспроглядную тьму.
Отступающий страх приоткрыл путь рассудку. Где он находится? Ему известно. Он узнает свой дом – дом, где он прожил долгие годы, дом, где он жил со своей сестрой… Сестрой! Холодное лезвие ножа будто погладило его по позвоночнику, и сотни острых иголок впились в сердце и мозг. Где она? Здесь нет ее вещей, нет никаких знаков присутствия кого-либо живого, нет человеческого запаха, нет чувства обжитости: полотна пыли, океаны грязи, а некоторым пятнам крови, оставленным на постели, явно больше нескольких лет.
Какой сейчас год? Где он и кто он? Вопросы, вопросы, вопросы непрекращающимся потоком лились в его голову, вымывая из него все иные мысли. Он не помнил ее лица, но знал, что она существовала в его воспоминаниях. Неужели он не знает?..
Он видел свою жизнь как архив, как библиотеку, в которой необходимо искать информацию вручную. Та дрянь, что течет в его венах, выжгла ему мозг, из пепла которого приходится лепить себе душу. Та дрянь, что спасала его долгие годы.
Перебирая события последних дней, видя их лишь осколками, зная, что сразу память не вернется, но также зная, что у него нет ни одной лишней минуты. Забытая давно тревога начала подступать к нему, приливаясь с запахом ностальгии, – это была тревожность тех дней, когда он был другим: мягкая, наивная, исходящая из добра, из страха за любимых, из боязни обидеть, совершить зло, ступить на путь мрака. На путь, который стал для него единственным.
Мировая скорбь обрушилась на его плечи, но пыл не угасал, он перебирал осколки, выстраивая картину своей жизни: острые, они впивались в его руки, врезались в кожу, пускали горячую кровь, заливающую багровым ручьем осушенные пустоты его внутреннего храма.
Сорвавшись с места, врезаясь в проемы, выбивая деревянные косяки плечами, он бежал – бежал на волю, бежал к своей судьбе, стремясь угодить в пасть смерти, дабы укусить ее в ответ. Он знал, кто он; знал, кем был и кем был раньше; знал, что делал и для чего; знал свои грехи и принимал их без исповеди; знал реки крови, пущенные им, и знал, что для него важно. И в большей степени он знал, КТО важен для него. Не он сам, как ему казалось, не пустой, безликий призрак, бегущий за ним в его воспоминаниях, не фантомы, выглядывающие из плохо освещенных улиц Онигасимы, не его семья, новая или же старая, но лишь один человек, который сейчас по ту сторону смерти, а мир в это время находится на грани разрушения, исчезновения в круговороте страстей, столь далеких от него, его жизни, целей, его мечтаний, его грез о нежном солнце-персике, ласкающем его лицо в объятиях любимой, никогда не знавшей его ласки. Время сожалений прошло, так и не наступив, но осталось лишь время для рывка в неизвестность, в пропасть ясности чрез равнины безумия. Бросить всё, всех, оставить их в своем мире страданий и мнимых страстей, стоящем на фундаменте из костей и усопших грез. Мысли приходили в его разум и находили моментальный отклик – доза вернула ему силы, вернула ему боль, вернула ему право решать свою судьбу. Он помнил о жертве других, помнил все их лица, их поступки, его ошибки и верные решения – не имеет смысла.
Он вырвался на глубинные улица города, расположенного в ущелье: его образ менялся, годы наслаивали свое видение друг за другом, то возвышая в величии, то топя в грязи и презрении его закоулки, огни и звуки живущей здесь нищей нации; покрывая слоем ностальгии, теплой и тоскливой памяти вперемешку с удивлением, восхищением и гордостью последних его чувств.
Сияющий наркотик всё глубже и глубже проникал в его тело, добравшись со сердца, разогнавшись по всем венам и артериям, превращая его в нечто нечеловеческое, даря ему поразительную легкость. Он вспомнил недавний шум, найдя в небе его источник. «Величайший» – древний корабль времен, исчисляющихся еще до правления Тридцати, лишь единицами видимый в действии, пылящийся кусок нескольких сотен тысяч тонн необъяснимой крепости металла, своим весом давящий на само пространство, своей мощью устрашающий саму природу, и оттого ясно, почему человечество прибило его к земле где-то в равнинах Высоких Золотых Холмов десятки лет назад. Его гул разрывал уши, ставил на колени, требуя падших молиться о спасении. Напоминающий огромный кафедральный собор и помесь военного линкора, смешивающий технологии и ритуальность антично-языческого времени. Величайший, поднятый с земли, чей сон прервали, нависал над Хрустальным Шпилем Хайхилла – местом, ранее столь ненавистноым им, но теперь к которому он не испытывал ничего, кроме безразличия. Вытянутое дуло энергетического оружия, внутрь которого поместилась бы целая баржа, истощало блеклое свечение раскаленного жерла. В воздухе всё еще можно было проследить путь выпущенного луча концентрированной энергии, рассекающего воздух и умертвившего само пространство, оставляя после себя имматериальный разрыв, вызывающий головную боль, тревогу, галлюцинации, и умерщвляя когнитивные способности, обращая всех смотрящих в падших ниц пускающих слюни созерцателей Судного дня.
Куда важнее для него было иное, диаметрально противоположное Величайшему – его цель. Следуя за зияющей раной мира, он увидел, куда именно устремился взятый под контроль хаос. В одной из великих башен Хинксайда, в сердце Онигасимы, расположенном над «Амритой», бушевало пламя, а ее вершина была грубо срезана, и лишь обугленные бетонные и стальные кости ее каркаса выглядывали из руин. Верхние этажи, замещенные черными клубнями дыма, раньше принадлежали его наставнику, другу и отцу, а теперь от них не осталось даже руин – лишь скорбью в сердце отзывающаяся пустота. Сияющий фонарь нерушимой надежды сейчас представлял из себя лишь догорающий факел увядающей мечты. И никто не знал, что сталось с теми, кто называл это место своим домом; с теми, кто являлся его последней и настоящей семьей. Теперь он точно знал, куда обязан держать свой путь. Сомнения терзали его изнутри, заползая в виде маленьких ядовитых змей в его разум, жаля его тревогой, неуверенностью, сожалением и обреченностью, парализуя все его силы и обнажая все открытые раны, но он не сдавался.
Над его головой пролетело несколько знакомых ему автотерров, и спустя несколько минут после их появления, пробежав несколько метров, он свалился на каменную плитку дороги, сбитый ударной волной и оглушающим шумом. Оглянувшись, он видел, как его дом полыхал изнутри синим пламенем, а спустя мгновение испустил протяжный свист и, будто лопнувши, выбивая все свои стеклянные окна и плавя железные их подпорки, выплюнул из себя фейерверк из горящих химическим зелено-синим огнем мебели и посуды. В его глазах поблескивали сотни маленьких звезд, переливающихся на фоне далекого темного неба, сокрытого под вуалью дыма заводов и смога десятков городских пожаров, – звезд, состоящих из маленьких осколков стекла и посуды, выполненной под стиль империи Тэйкоку, подаренной ему давным-давно близким другом, желавшим ему следовать своей теплой мечте, ныне же давно забытой. Он смотрел на эти блики, словно зачарованный, наблюдая за их плавным полетом, не замечая их ненамеренно нацеленной на него траектории. Целый град обрушился на него: маленькие осколки царапали его руки и лицо, а бетонные валуны так и метили раздробить ему пару костей в паре с металлическими пластинами, что могли бы разрезать вдоль целого быка.
