Сухая багровая линия, освещенная одиноким солнечным малиновым лучом, пробивающимся сквозь неряшливо забитые железными панелями окна, растянулась на несколько комнат: от самого входа до разворошенной, стоящей в бедно обставленной и темной комнатке кровати. Мелкие пылинки, похожие в свете яркого солнца на искры, заполняли полоску света, ползущую к его закрытым глазам, не знающих покоя, судорожно дергаясь под сомкнутыми веками.

Вдоль измазанного кровью и грязью пола, по изъеденным временем деревянным доскам и исцарапанным ножкам кровати, вдоль лежащих повсюду осколков дробленого кевлара, украшенного яркими красками, напоминающего часть некой древней скульптуры. Вдоль рваных лоскутов одежды, по тяжело вздымающейся и опускающейся мокрой коже, укрытой иссиня-багровыми гематомами, и укутанным в запекшуюся кровь свежим порезам. Вдоль длинных, растрепанных, запыленных и грязных черных волос, прямо в пульсирующее око, открытое, с болью встречающее символ заходящего дня.

Подобно бешеному животному, разбуженному чьими-то шагами, он в одно движение с шипением и побагровевшими от злобы, сияющими пылающим безумием глазами сорвался с кровати, но лишь для того, чтобы, сделав одно обессиленное движение, не удержаться и рухнуть всем телом на пол, выбивая столетнюю пыль из его скрипящих, будто от боли и тоски, досок.

«…Где?.. Этого не… Нет, нет…»

Его мысли, как несуразный клубок, не имеющий ни начала, ни конца, бессвязно и неразлучно впивались тонкими нитями в его гремящее звоном тысячи неясных слов сознание.

– Арг-гх-х… Черт, черт, черт, больно… Ш-ш-ш-с, твою мать!

Пальцы, ощупывающие ребра, попавшие прямо в небольшие трещины промеж некогда целых костей, причиняли адскую боль. Длинные ногти, сдирающие запекшуюся, прилипшую к ранам кровь, впивались в нервы. Расширенные склеры, лопнувшие ветви капилляров и замутненный взгляд, пытающийся разглядеть хоть что-то, помимо небольшого лоскута закатного, уходящего в никуда света, в окружившей его тьме. Нечто серое, им смутно припоминаемое, всплыло перед его глазами…

Скрежет, визг стекла, режущего сталь, – боль, бьющая по вискам:

– Ш-ш-ш, тихо… Тихо… Тихо… Ц-С-С-С! Да что же это такое?..

Ноты расстроенного пианино в его голове, ноты скрипучей струны скрипки, режущей и растягивающей его мозг на тонкие нити. Поднявшись на колени, пытаясь всмотреться во мрак, он увидел в одно мгновение больше, чем может выдержать человеческий взор: целая жизнь, фрагментами, с забытыми лицами, пустыми глазницами, закрытыми опаленными лепестками некогда ярких цветов, яркие фейерверки на фоне разорванных в клочья людей; смотрящие на него из-под водной глади сияющие ока, лишенные век, и багровые реки, размываемые нескончаемым дождем. Разбитое стекло воспоминаний, чьи осколки устремились своими бритвенно-острыми гранями в его сердце, раздирая антрацитовую душу в кровавый фарш.

Эта комната… Это место, где он прожил свою краткую жизнь. Незаметные соленые капли одна за одной превратились в мягкий ручей, смывающий пыль и грязь с его щек. Сидя на коленях, он смотрел по сторонам, и не нашлось бы того, кто смог бы сказать, сколь долго он всматривался в нечто столь важное для него, что всякая телесная боль исчезла, посчитав неуместной само свое существование.

Последний луч заходящего солнца ласковой, любящей нежной рукой погладил его лицо, дабы исчезнуть в шумной и грязной ночи Хинксайда, забирая с собой всю красоту этого мира.

Ее теплая рука – он чувствовал ее в своей ладони. Зеленые глаза-изумруды, сияющие таинственным озорным огоньком, ее теплые темно-каштановые волосы с прядями цвета жемчуга, сияющими молочно-розовым блеском, когда ее улыбка появлялась на ее снежно-бледном лице… Нарастающий шорох мыслей гудел где-то за его воспоминаниями:

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

– Я не помню…

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

– Я не помню!..

«Кто… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… это… кто… это… кто… кто… кто… кто… это… кто… это?..»

– Черт! Отстань! Замолчи! Я не помню!

«КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… КТО… ЭТО?..

– Я НЕ ПОМНЮ! Нет… нет… нет! Нет! Нет! Нет! Что происходит?!

«Пепельно-серое небо на фоне горящих деревьев цвета слоновой кости: сияющий волшебным светом цветок в маленькой ладони, которую пытаются сжать железные безликие маски, уставившие в лицо стволы винтовок. Треск стекла и топот резво бегущих ног. Детский радостный смех и звон монет. Тонкое лезвие, скользящее по снежному покрову, открывающее после себя бурлящие пучины багровых морей, из которых смотрят и хохочут некие люди, чьи шеи перерезаны от уха до уха, а над их фигурами сижу… я?.. Надо мной столпились несколько людей, и часть из них со звериными лицами, но один не отводит своих не моргающих глаз от меня, протягивая мне окровавленную руку. Яркий свет, вспышка мерцания и забвение. Освещенные неоновым светом скальные глубины, убегающие образы из воспоминаний, которые невозможно вспомнить, – они рассеиваются в пустоте, а на их место приходят новые, знакомые, но не понимаемые до конца. Скрежет стали о сталь, вопящий ветер, обдувающий летающий автотерр; огромные шпили Хайхилла».

Его глаза сомкнулись на мгновение, и ощущение проливного дождя нахлынуло на него. Он сделал глубокий вдох, и спустя несколько секунд тонкая струя крови полилась из его ноздрей, окропляя грязный пол.

Яркая вспышка света залила комнату, поднимая мебель на несколько сантиметров над полом, заставляя стены дрожать, а стекла лопаться с ужасающим воплем. Долгий, протяжный грохот: замедленный в сотню раз раскат грома прямо над головой вперемешку с ужасающими звуками космического глухого ужаса – взрыв сверхновой, словно подставленная к уху рельса машиностроительного завода; будто в тысячу раз более звонкий и злой крик полировочного диска, вцепившегося в металл. Этот протяжный вой за секунду, словно за целую вечность, выдавливая из ушей кровавые реки, сдавливая голову между двумя трехтонными валами, показал ему тысячу мгновений боли, миллионы вспышек ненависти: кровавая дырка в груди и глаза, переполненные чувствами; пепел, падающий с неба, и жемчужное сияние; резаные гвозди, вкручивающиеся в мозг, вдалбливающие правду, забытую, закрытую на тысячу замков в глубине выжженной души.

Неумолимый шепот миллиарда голосов вмиг умолк вместе со скрежетом ржавого металла о битое стекло. Осталась лишь свербящая в ушах тишина.

За окном постепенно, один за одним, проявлялись голоса… Голоса, полные ужаса, полные отчаяния, страха, боли и чувства надвигающейся смерти, неумолимо несущейся к ним. Далекие огни начали приближаться, таща за собой грозные тучи дыма и пепла. Вонь горящих мусорок, жар от плавящегося металла и удушье от заползающих тонких ручьев смога.

«Разве ты забыл? Ты просто не хотел помнить».

– …

«Разве ты не сам избрал свою судьбу?»

– …

«Разве ты не хочешь вспомнить?»

– …

«Разве она заслуживает забвения?»

– Нет!

«Значит, ты не забыл ее… Значит, ты всего лишь забыл самого себя».

– Всё! Всех, весь мир! Всех!.. Но только не ее…

«Ты всё еще видишь сны?»

– Я живу в одном затянувшемся кошмаре, походящем на сон.

«Может, в таком случае стоит проснуться?»

– Как? Я не могу… Вспомнить может лишь тот, кто является кем-то. Кто я? Я никто, я не могу ничего вспомнить, кроме огрызка нескольких сгоревших картин. Мне нечего вспоминать – я человек без жизни, без памяти, без души и сердца, чьи вены полны яда, а легкие – ядовитых паров беспамятства. У меня нет лица, нет личности!