Лишь бы не расставаться теперь. Но их обоих тянул в неизвестность какой-то новый неразгаданный голод. Как еще назвать это смутное чувство, которое неприятно царапало объятое сонной истомой тело? Еще один вид голода, голод грядущего, голод пути. Он приказывал слишком скоро разлучиться, забыть друг друга, потерять последнюю связь с реальностью.

А Рехи не хотелось, он исстрадался от неопределенности и непостижимости, когда рассматривал картины прошлого. Ему так и не открылось, для чего все это свалилось на него. Рядом с Лойэ, понятной и простой, он вновь возвращался к самому себе, обычному парню с пустоши, вожаку маленькой стаи. К тому же снова хотелось есть, а голод всегда упрощал самые сложные вещи.

– Мы подчинены своему телу. Его голоду, – вздохнул Рехи.

– Ты бы хотел остаться без тела? – промурлыкала двусмысленно Лойэ, плотнее прижимаясь к нему. Впервые настолько доверчиво и искренне.

– Я устал от него…

– И что бы ты без него делал? – заинтересовалась Лойэ.

– Не знаю.

– Без тела никаких радостей, – рассмеялась она, а потом, приподнявшись на локтях, замерла изваянием мировой печали: – Последних не останется. А были другие?..

– Откуда мне знать? – дернул плечами Рехи. Но Лойэ вдруг резко села, скрестив ноги, и, уставившись на него, исступленно воскликнула:

– Ты знаешь! Ты слишком много знаешь. Смотрела всегда на тебя… и видела будто кого-то еще, кого-то другого, чужого.

Рехи вздрогнул, садясь напротив, съеживаясь, рассматривая Лойэ исподлобья, как будто только встретил. Неужели она всегда подозревала, что в нем обитает кто-то еще? Этот голос из прошлого, этот жрец в лиловом балахоне, которому, наверное, не выпало шанса вот так соединиться со своей Миррой. Сделалось даже противно, что некий полудурок из прошлого запросто мог подсматривать за всем, что творил Рехи, хотя последний стыдливостью не страдал. Больше мучили ненужные и странные знания.

– Это и меня пугает, – признался Рехи. – Это и заставляет идти к Цитадели.

Они вновь растянулись на скомканных вывернутых туниках. Лойэ отвернулась, Рехи зарылся лицом в ее волосы. Он никогда раньше не признавался себе, что аромат ее тела успокаивает его, отвлекает, наверное, от этого извечного диалога с самим собой и всеми этими Стражами Вселенной, Миров… и прочего хаоса. Лойэ всегда раскрывалась перед ним в первозданной бесхитростности, не заставляла постигать что-то невозможное, в отличие от разных Проводников и Проклятых.

– Лойэ, почему нам не по пути? – вздохнул Рехи, хотя обещал себе, что не сорвется в такое малодушие. Он никогда и никого не уговаривал, не просил снисхождения и не пытался привязать к себе. А теперь вот хотелось просто остаться рядом, быть вдвоем, и пусть бы весь остальной мир совсем обрушился, обуглился, сгорел. В конце концов, если у самого Сумеречного Эльфа ничего не получалось сделать в его шатании по пустоши, то вряд ли существовал другой исход для пустынного эльфа Рехи. Он соглашался даже умереть, но рядом с Лойэ, вдыхая аромат ее растрепанных волос. И их, навечно сплетенных в объятиях, засыпал бы горький пепел.

– Потому что так ведет дорога, – оборвала она взметнувшийся поток чувств, да так решительно, что вместо них тут же пришел сковывающий глухой холод. Такой обычно витал в древних курганах.

– Не хочешь убить Двенадцатого Проклятого? – все еще уговаривал Рехи.

– Его нет. Он уже умер, – уверенно отозвалась Лойэ. То ли так ей нашептала досужая молва, то ли она и правда знала намного больше, чем казалось раньше, то ли уверенно убеждала себя в собственных заблуждениях.

– Откуда тебе знать? Тогда Бастиона тоже нет! – обиделся Рехи, переворачиваясь на спину и демонстративно закидывая руки за голову.

– Может, и нет. Но я пойду, – отвернулась от него Лойэ, вновь сжимаясь наподобие свернувшегося ящера. Рехи осознал свой промах и миролюбиво поцеловал ее между лопаток, прямо в острые выпирающие позвонки, обтянутые тонкой кожей. Исхудали же они оба: раньше кости так не торчали. А дальше предстояло познать еще больше лишений. Повезло им обоим жить лишь настоящим, не мучиться тенями будущего, иначе бы вездесущий ужас не позволил и пошевелиться.

– Хотя бы до гор, может, вместе?.. – несмело предложил Рехи, аккуратно притягивая Лойэ поближе к себе, призывая развернуться, расцепить нервно перекинутые крест-накрест руки, царапающие предплечья.

– Ты не дойдешь до своей Цитадели, – недобро отозвалась Лойэ, затем развернулась и мимолетно поцеловала, объясняя: – Ты слишком хочешь остаться.

Она ничего не просила, ни от чего не предостерегала, в ней не жил дополнительный разум, не показывал картины грядущего и прошлого. Но уверенный тихий голос с непостижимой настойчивостью сокрушал упрямство Рехи. Хотя мимолетную нерешительность тут же замещала немая злоба, обида.

– А что тебя гонит вперед? – спросил он.

Хотел сказать с угрозой и пренебрежением, но вышло заинтересованно. Они оба не догадывались об истинных причинах странствий друг друга. Лойэ молчала, долго и отрешенно, что было совсем на нее не похоже. Она приподнялась и села, сиротливо обхватив колени руками и положив на них подбородок, словно хотела сделаться меньше, намного меньше – наподобие зародыша.

– Память, – коротко отрезала она, помедлила и добавила: – Меня преследуют призраки. Вчера приходил отец. А до этого – все селяне. И отец снова и снова. Я не знаю, чего он хочет от меня. Поэтому бегу.

В голосе ее звучали то невыплаканные слезы, то бессильная озлобленность.

– Призраков не существует, – уверенно заключил Рехи.

– Существуют, – уверенно мотнула головой Лойэ, а потом рассудительно дотронулась указательным пальцем до лба Рехи. – Разве ты не видишь их у себя… в голове?

Пришлось сглотнуть комок обиды и прикусить язык: Лойэ вышла победительницей в этом странном споре. Призраки в виде смутных силуэтов, может, и не существовали, не обступали молчаливыми тенями из страшных сказочек, зато внутренние – буравили сердце и разум, метались в душе, отворяя самые потаенные ее уголки.

– Постоянно, – признался Рехи.

– Я тоже, – уверенно кивнула Лойэ. – Поэтому мы обречены идти.

Они просто бежали, стремились унестись подальше от себя, избавиться от навязчивых видений. Ведь и правда: все селяне приходили поочередно не наяву, а во снах. При жизни Рехи редко задумывался об их лицах, не стремился запомнить привычки или повадки. Неприветливые сородичи просто существовали где-то рядом, кто-то помогал, но чаще они мешали. И все же теперь являлись пугающе отчетливо. Чем дальше уносился день урагана, тем ярче делались сны об утраченной жизни. Но неужели Лойэ вскоре предстояло слиться с этим хороводом бестелесных образов, превратиться только в воспоминание?

– Хотя бы до гор давай, ну… вместе, – смущенно предложил, в общем-то, нормальную полумеру Рехи. Им обоим предстояло перебраться через непреступные пики, которые рвали когтями вершин небо, отчего казалось, будто клубятся не облака, а парящая в воздухе кровь. Там бы любому понадобилась помощь. Воющий ветер даже среди низеньких холмов отрывал путников от узких карнизов, а камнепады норовили опрокинуть в бездну. При переходах не раз спасала рука товарища. Рехи и сам однажды поймал Здоровяка, сильно растянул мышцы плеча, но все же не бросил. Тогда все это ничего не значило, теперь, когда каждый стал лишь призраком памяти, малозаметные детали врезались острыми иглами.

– Вместе. А? – повторил Рехи почти с мольбой.

– Хорошо. Ты спи-спи, – торопливо согласилась Лойэ, убаюкивая подозрения.

Она легла рядом, нежно прижалась и обвила руками шею, как будто действительно согласилась остаться и продолжить странствия вместе. Рехи не верил своевольной избраннице, но засыпая, думал, что теперь понимает то далекое чувство, которое исчезло три сотни лет назад. Это что-то странное по имени «любовь». Рядом с Лойэ он был уверен, что не ошибается.

А наутро она ушла.

Рехи проснулся не от звука шагов или холода, а от потерянного аромата. В пещере все так же подгнивали водоросли, витал дух сырости и давно выпитой крови, попахивали костяной клинок и кожаная туника. Но запаха Лойэ во всем этом привычном многообразии уже не обнаружилось, ни единого следа ее присутствия.