— Ведь придется искать иголку в стоге сена. Мы же ничего толком не знаем.

— М-да. Может, на месте что-нибудь разъяснится, — тон директора не оставляет сомнения: он явно не верит в целесообразность своего распоряжения и Алису посылает как бы на оставленный участок фронта. Плотникувна должна спасти честь армии, а может, и того меньше — создать лишь видимость спасения. Но неловко ведь сказать ей напрямик: не рассержусь, мол, даже если вы вернетесь с полдороги.

Раздражение вызвала в директоре мать девочки.

Лагода-мать выехала тут же, едва получив телеграмму; когда ей растолковали, чем вызвана телеграмма, усталые глаза ее наполнились слезами; стало ясно — на мать рассчитывать нечего. Переводя взгляд с одного лица на другое, она жалобно повторяла:

— Что теперь будет? Что будет? — В голосе ее звучали тоска, испуг и никакого намека на ответственность.

Директор рассердился, оборвал ее:

— Ничего не будет. Вы, надеюсь, понимаете, девочке придется покинуть школу. Домой ее возьмете.

Лагода театральным жестом воздела руки кверху.

— Господи Иисусе! Отец прибьет ее, нипочем не простит, уж такой он у нас.

Директор спохватился; все ведь стряслось на территории школы-интерната и, уж во всяком случае, во время учебного года. Мать могла бы иметь к ним претензии; похоже, однако, что это не приходит ей в голову. Впрочем, девочка исчезла, и такого рода чисто теоретический разговор о ней вообще бесплоден. Ясно одно: ни дома, ни у родных Антоськи нет. Сомнительно также, чтобы она направилась на Буг — ее увезли оттуда еще малым ребенком. А раз так, может, поверить записке к подруге?

— Но почему в Вальбжих? Зачем? Чего ей там надо? — снова запричитала Лагода, цепко вглядываясь в лица учителей.

Всех уже тяготила плаксивая беспомощность матери и возмущало то, что она тут же успокоилась, когда директор со вздохом сказал — школа постарается сделать все возможное.

— Вот вам картина, — резюмировал математик Копацкий, — трудная молодежь, перегруженные, уставшие учителя и — родители, которым их роль не по плечу. Чего ж удивляться подобным случаям?

Лагода послушно приняла совет ехать домой и там ждать вестей. Много горьких слов посыпалось в ее адрес, когда она вышла, а директор оглядел собравшихся и остановил свой взгляд на маленьком, сухом лице Плотникувны.

— Так вы поедете? Очень вас прошу.

Просьба директора возымела действие, приказу недоступное: она растрогала Плотникувну.

Устало опершись о высокую буфетную стойку, она спокойно ждет, без всякой желчи думая о коллегах, которые сейчас возвращаются к своим обычным занятиям, никак не обремененные последствиями выходки младшей Лагоды. В зале разит кислятиной, тошнота подкатывает к горлу. Буфетчица отпускает посетителям водку, пиво, только на Алису никакого внимания. У, нее навертываются слезы. Дым обычно ест ей глаза на каждом совещании, но тот дым — чепуха в сравнении с сизой мглой, за которой тут света не видно.

— Прошу вас, мне только чай с лимоном, больше ничего; будьте любезны, если можно, побыстрей.

За столиком гогочут. Грудастая буфетчица жадно вслушивается в мужскую болтовню, ее примеру следует плакатно-яркая девица, привалившаяся к буфету близ мужчин.

— Ну так как же быть, Веронка? — с пьяным упорством мямлит рябой детина. На раскрытой волосатой груди — татуировка: слащавое личико кинозвезды а-ля рисованные кадры Бетти Буп. Что может быть там ниже, — синяя фреска, подрагивающая в такт вульгарному хохоту? Плотникувна содрогается и отгоняет от себя догадки. Она бы уж давно ушла к себе в номер, да очень пить хочется. Непростительно, думает она, надо было заглянуть в молочный бар по пути из комиссариата.

— Это с чем же, пан Алёсь? — Веронка расплющивает бюст о металлический край стойки. Удивительно, в голосе этой девушки никакого намека на смущение. Столько дерзости, насмешки.

— У Алёся грипп, — скалится в щербатой улыбке товарищ рябого детины. — Ему бы от гриппа чего-нибудь.

— Прошу вас, мне только чай с лимоном, — Плотникувна преодолевает робость, чувствуя, как потеют ее дрожащие пальцы; она в отчаянии — галдеж с другой стороны зала, кажется, заглушил ее слова.

— Чай у официанта, за столиком, — нехотя бросает Веронка; вся во власти призывного взгляда Алёся, она дерзко принимает этот вызов. На полных щеках обозначились маленькие ямочки: мы еще поглядим, кто первый опустит глаза.

— Алёсь, ставь четвертинку, — подбивает щербатый.

— Что, уломал?

— Е… Еще триста, Веронка, — запинаясь, произносит третий член компании. — И ты, Веронка, с нами. Ну, ну, не ломайся, наше здоровье, хоп! А ты знаешь лучшее средство от гриппа?

— Вот вам по последней. Больше не дам. Так что там от гриппа?

— Хе-хе-хе, компресс прикладывать, молодое тело. Ты слышал, Алёсь, о таком лечении?

Мужчины и яркая бабенка хохочут до упаду, а Веронка прикидывается оскорбленной, хотя уголки губ ее тоже подрагивают.

— А что можно выпить здесь, в буфете? — Плотникувна старается перекричать шум. Она торопливо оглядывает зал — свободных столиков нет. Подсесть к кому-нибудь ей всегда было неловко, а уж тут тем более. «На худой конец подсяду вон к тому старику с сигарой», — думает она, а вслух решает:

— Хорошо, пусть будет лимонад. Тут выпью. — В затуманенных глазах пышной буфетчицы она замечает насмешку и оглядывается, чтобы тут же убедиться: презрительный взгляд может быть адресован только ей.

— Здо́рово, хе-хе-хе! Молодое тело прикладывать. Это должно быть аппетитно, а, старина?

— Врачам почаще такое прописывать надо.

— Чего морщишься, Алёсь, мне один как раз советовал от простуды: вам, говорит, надо аспирину, перину и дивчину…

Плотникувна краснеет и, поперхнувшись, громко кашляет. Ну и газ в этом лимонаде. А шуточки вроде бы в нее нацелены. Все как-то странно смотрят, даже слащавая Бетти Буп с волосатой груди. «Главное, не поддаваться. В такие мгновения требуется героизм». Плотникувна взбадривает себя, представляя возвышенной ситуацию, внешне вроде бы тривиальную. Подобные героические моменты бывают в жизни каждого человека, но обычно он их не замечает.

Быстро допить и выйти. Они опять говорят что-то, смакуя непристойности. Плотникувне неведомы эти слова, но она знает: речь идет о  т о м  самом, и потому заранее краснеет. Наверняка какая-нибудь скабрезность, известная любому ученику из ее класса. Ужасный словарь у нынешней молодежи. Ну, теперь можно бежать.

— Пожалуйста, прошу вас, получите… — Она умоляюще взглядывает на Веронку, но та вовсе не торопится покидать веселое общество. «Боже мой, она же совсем еще молоденькая, года на два, на три старше лицеисток».

— Скажите, пожалуйста, сюда не заходила вчера или позавчера молодая девушка? Минуточку, выслушайте меня; это очень важно. Такая робкая девушка, моего роста, волосы совсем светлые, льняные, глаза серые, причесана вот так! Что на ней было надето — точно не знаю, вероятно, синяя блузка. Припомните, прошу вас. Сколько с меня за лимонад?

С облегчением она закрыла за собой дверь. Еще одно испытание позади. Может, та девица сказала ей правду, а не просто так, чтоб избавиться. Может, Антося, слава богу, не заходила сюда. Хотя жила совсем рядом, в гостинице.

Помещение администрации и лестница отеля блистают масляно-плюшевой чистотой; имитация мрамора — каемочки и полосочки. В нише на лестничной площадке бронзовая пара, сплетенная в любовном объятии, поддерживает лампу с колпаком из розового стекла. Кажется, это Эрот и Психея. Снова сплетаются взгляды и руки, но здесь они из бронзы, здесь тишина, спокойствие, сухая пыль кружит, а голоса из корчмы, очищенные толщей стен, звучат безобидно, нет в них той чувственности.

Небритый администратор дремлет у столика, за ним доска с номерками и ключи. Разбуженный, он нехотя отвечает на вопросы, человек не столь решительный, пожалуй, отступился бы.

— Я ведь говорил уж: была, ночевала. Вот тут в книжке отмечено: Антонина Лагода, позавчера и днем раньше. Две ночи тут была.