Перевод Е. Гессен.

Анджей Браун

БЫЛ ЧАС ВЫБОРА…

Существуют сомнения, отсутствие которых есть трусость. Тагор

С того момента, как три повозки, набитые братвой, скрылись в клубах пыли, пожалуй, не минуло и пятнадцати минут, когда на дороге у костела показался Сверк с раненым Жельбетом на закорках.

Было это часу в седьмом. Вся равнина, рассеченная лентой дороги, обсаженной деревьями, походила на огромную книгу, страницы которой испещрены строками хлебов; сама дорога удивительно напоминала упавшую лестницу, полоски теней, отбрасываемых стволами дерев, вытягивались словно перекладины. Тени перепрыгивали через бегущего Сверка и снова распластывались на дороге, въедаясь в пыль. Сверк бежал без передышки. Он нес на спине громоздкую тушу Жельбета, прижимая к груди его стиснутый кулак; раненый непослушными руками оплетал шею и малость душил. Длинные ноги его свешивались до самой земли. Вокруг было пусто.

Жельбет, дюжий парень, весил килограммов семьдесят, а теперь, обмякший, сделался еще тяжелее. Казалось, тело его вместо крови налито свинцом; впрочем, немцы устроили ему основательное кровопускание. Штаны и портянки промокли насквозь; левая нога превратилась в запекшийся ошметок, сплошь покрытый ржавыми струпьями. На спине, ниже лопатки, гимнастерку украшало темное пятно в форме звезды с разбегающимися во все стороны потеками. Из левого легкого, простреленного навылет, все сочилась кровь.

Сверк видел чудовищную лужу, что темнела напротив ксендзова дома, где упал Жельбет, — отвратно подернутая пыльной коркой, бьющая в нос муторным запахом. Он отгонял это воспоминание. Несмотря на вконец истрепанные нервы, он оставался человеком и от иных картин его бросало в жар, воротило с души, они попросту глушили, как обухом по голове. Хорошо, что вовремя забрал его, — ведь предоставленный самому себе Жельбет мог бы довольно скоро отдать концы. Ничто так не добивает раненого, как вид собственной обильно пролитой крови.

К тому же только одному Сверку было под силу его вытащить. Они тогда были вместе, ползли почти рядом, когда неподалеку рванула граната. Жельбет, оказавшийся ближе к ней, принял на себя весь дождь осколков; Сверк легко отделался. Что значили его мелкие царапины и ссадины по сравнению с изуродованной ногой Жельбета и дырой в легком? Здорово досталось… Сверк подумал сперва, что остается лишь снять пилотку, проститься и оттащить покойника за ноги в ближайшую канаву. Однако ошибся. Жельбет был парнем крепким. Заплакал, оглушенный болью, но тут же и затормошился в кровавой луже, которая ширилась с каждой секундой.

Ружейные залпы трещали в прогретом воздухе, как электрические разряды. Изредка бухали немецкие гранаты. В глубине ксендзова двора с грохотом обрушился дощатый забор.

Среди бела дня суматоха боя, едва уловимая на первый взгляд, обнаруживалась лишь звуками, долетавшими из канав и дворов. Сверк дал условный знак товарищам, что оттащит раненого к подводам. Струпья на ноге временно приостановили кровотечение. Жельбет был в забытьи.

Сверк быстро взвалил его на плечи, приладился кое-как. Собравшись с силами, затрусил вперевалку к придорожным деревьям, чтобы укрыться от пуль, неумолчно посвистывающих в воздухе.

Его ожидало разочарование. У ворот ксендзова дома подвод не оказалось — вероятно, их куда-то срочно перебросили, получив новый приказ. Времени для раздумий не было. Не колеблясь, он двинул прямо по дороге, уходящей в поля. Надо было поскорее добраться до какого-либо безопасного места и хотя бы на скорую руку перевязать Жельбета.

Он основательно запыхался. Придорожные деревья мельтешили в мозгу, тени и отблеск заката попеременно били по глазам, словно кто-то разворачивал вблизи рулон ярких, полосатых обоев. Сверк бежал крупной рысью, загребая сапогами и с каждым шагом вздымая фонтаны дремотно пригревшейся пыли. Вечерело. Пыль опережала бегущего, обволакивала, делая невидимкой, скрипела на зубах и, как сажа, оседала на потном лице. Впрочем, благодаря этому облаку, маячившему над полями, он мог привлечь к себе внимание. Но Сверк не был способен сбавить темп, не хватало сил продвигаться осторожнее. Тяжелая ноша пригибала его к земле, словно ручища, давящая на шею. Он был не хиляк, считался одним из первых силачей в отряде. Никто, кроме него, не сумел бы взвалить на себя Жельбета и пробежать с ним несколько километров по ухабистому проселку. Поэтому он испытывал глубокое удовлетворение оттого, что ему удалось выхватить товарища почти из пасти смерти, и не задумывался, что будет впереди. Надо преодолеть эти четыре километра, отделяющие Барковицы от Жабинки, а за Жабинкой пойдут леса. Там спасение.

Вокруг ксендзова дома еще кипел бой. Громкие выстрелы то и дело раздавались в сонном воздухе, хотя людей не было видно. Прикрытый деревьями и беспорядочно разбросанными строениями, Сверк не оглядывался назад; ему вполне хватало того, что впереди дорога была пуста, ведь даже в случае погони он не смог бы ускорить шаг. Бежал из последних сил. Да и видел маловато. Крупный пот, который высыпал по всему лицу, обжигал, как расплавленный свинец. Соленые ручейки, сбегая по вискам, задерживались у глаз и разъедали опухшие веки, стекали дождем по подбородку. На губах засохшая слюна смешалась с пылью. Кроме того, раненый непрестанно соскальзывал со спины; его руки невозможно было удержать мокрыми от пота пальцами. То и дело приходилось останавливаться, чтобы, наклонившись вперед, подсадить его повыше. От каждого такого рывка прямо-таки разламывало поясницу. Сверк глухо стонал, пытаясь сплюнуть, но рот был безнадежно сух. Сердце отбивало бешеный ритм, словно огромный раскачавшийся колокол, который невозможно остановить, хоть повисни всем телом. Сверк мечтал об отдыхе.

Между тем раненый, очевидно, потерял сознание. Руки, до сих пор судорожно сжимавшие шею, теперь расслабились, и управляться с ношей стало еще труднее. Беспомощное тело беспрестанно сползало вниз, и Сверк чувствовал, как оно съезжает по спине, ослизлой от крови. Струйки пота, сбегавшие за ворот, не производили на него никакого впечатления, слипшийся чуб мотался надо лбом, сплетаясь в нелепые космы. Обильная испарина, покрывая грязные щеки, оставляла причудливые разводы вокруг рта, и вскоре лицо уподобилось маске, вымазанной расплывшейся краской. Холодный предвечерний ветерок свистел в груди, а кровь пульсировала так громко, что он начал терять ощущение окружавшей тишины. Что-то шумело в висках, словно на голову обрушивались два мощных водопада. Земля колыхалась в такт сердцу, а не шагам, и ноги поэтому все чаще заплетались. Сверк уже не мог выбирать более ровные участки дороги, даже не отдавал себе отчета, куда ступит его нога. Все труднее становилось дышать, поскольку воздух самочинно врывался в рот. В довершение всех бед нестерпимо горело в пересохшем горле. Одеревеневшие ноги, толком не чувствующие земли, двигались уже почти как ходули. Казалось, Сверк взбирался по крутой лестнице, с которой в любую минуту можно рухнуть навзничь.

Он двигался автоматически, словно заведенный. Оступался в колеи, спотыкался о редкие пучки травы, до боли кособоча сапоги на потертых ногах.

Тем временем деревья, растущие по обочинам дороги, исчезли, и Сверк очутился в чистом поле, ничем не заслоненный, скрываемый лишь туманом усталости (так ему, по крайней мере, чудилось), застилавшим глаза. До Жабинки оставалось еще добрых полкилометра. Дорога здесь слегка поворачивала, и поэтому бежать следовало прямо, навстречу огню заходящего солнца. Перед глазами теперь пылал багрянец, точно их залило кровью, поля зарозовели. Сверк радовался этому. На фоне пылающего диска трудно издали различить бегущего человека. Он понимал, что еще рановато делать даже минутную остановку, чтобы оглядеться по сторонам и поправить ношу на спине. Пока что слишком близко была деревня, откуда доносились одиночные, подхлестывающие его выстрелы. Попробовал заговорить с Жельбетом. Тот долго не отзывался, наконец простонал сиплым от лихорадки голосом: