— Что?

— Преступление, — сказал Натаниэль Доу, и Джаспер вздрогнул: в этот миг в его дядюшке проявились те самые черты, из-за которых простые жители Саквояжного района и испытывали страх перед жутким доктором из переулка Трокар.

***

Узкая, как коридор, улица Докери проходила вдоль задней стены запущенного сада Габенского научного общества Пыльного моря. Потрепанные фасады домов с серой, некогда синей, черепицей почти вплотную подступали к заросшей решетке, но мало кто из местных знал, что именно по ту ее сторону находится. Многие думали, что это просто какой-то давно заброшенный парк со странными, причудливой формы деревьями. В «парк» этот было не попасть, так как ржавая калитка всегда была заперта, там не зажигали фонари, а те самые странные деревья не внушали жильцам ближайших домов доверия. Порой из-за ограды раздавались какие-то подозрительные звуки, а некоторые из растений, которые были видны из окон вторых и третьих этажей, шевелились весьма неприродным образом, но местные старательно это не замечали. Улочка Докери жила своей тихой, сонной жизнью, и различные треволнения ей были не нужны…Незадолго до и слегка после того, как время подползло к двум часам дня, спешащие и опаздывающие часы в гостиных пробили указанные два часа.

Задрожала труба протянутой под карнизами домов пневмопочты, когда по ней прошла капсула с посланием. Парочка котов на одной из крыш с визгом выяснили отношения в драке за лучшее место на дымоходе. Звякнули ключи, выпав из руки пошатывающегося мистера Сноппса.

— Да будь оно все неладно! — Мистер Сноппс приложился к бутылке угольного эля, наклонился и, едва не упав, нашарил на земле ключи.

Совладав с замком не без помощи нескольких хлестких ругательств, он сделал еще глоток и скрылся за дверью.

Улица Докери вновь погрузилась в тишину. Но ненадолго.

Раздалось рычание, будто кто-то разозлил целую свору бродячих собак, а затем в тумане появились два дрожащих рыжих пятна света, и из переулка вынырнул небольшой «Трудс».

С трудом, словно слишком большой кусок черствого пирога в горле, он протиснулся между домом и садовой решеткой, подкатил к калитке и остановился. Двигатель заглох — рычание тут же стихло. Фонари погасли.

Скрипнула дверца, и из «Трудса», бормоча себе под нос проклятия, выбрался профессор Грант, глава кафедры Ботаники ГНОПМ.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто, вроде как, не наблюдает, он ключом открыл калитку и, войдя в сад, пошагал по заросшей бурьяном дорожке.

Профессор Грант едва сдерживал ярость, и больше его злило не собственное разоблачение, сколько то, что доктор Доу — этот, бесспорно, умнейший человек — не понимает… отказывается понимать! Он ведь сказал, что знает об экспериментах, а значит, должен осознавать, как они важны!

Профессор бросил тяжелый взгляд на буро-ржавые из-за болезни растения, замершие у дорожки. Эти несчастные существа надеялись на него, верили в то, что он сможет их исцелить, а теперь… исследования под угрозой! Вся работа по поиску лекарства висит на волоске!

Глава кафедры Ботаники заскрежетал зубами: доктор Доу попытается ему помешать, в этом не было сомнений.

В ушах все еще стояли прозвучавшие в лавке плотоядных растений обвинения, но что бы доктор Доу себе ни считал, он, Ричард С. Грант, — не какое-то бездушное чудовище. Разумеется, он прекрасно понимал, что происходит под крышей дома на улице Флоретт, и в полной мере осознавал, кем на самом деле является обитающее там растение. Мальчишка верно подметил: профессор притворялся мертвым, чтобы не участвовать в похищениях, — когда-то он полагал, что, если отстранится и спрячется, то чувство вины исчезнет. Но оно никуда не делось — оно пожирало его годами, отгрызая по маленькому кусочку…

Изо дня в день профессор Грант жил с неразрешимой дилеммой. Он просто не мог своими же руками убить растение, которое когда-то спас не просто от смерти, но от вымирания. Карниворум Гротум был последним представителем своего вида — мир флоры с его гибелью перестал бы быть прежним.

Но и собственноручно кормить Карниворум Гротум профессор не хотел. Здесь его прагматизм ученого все же дал трещину. Прошло много лет с тех пор, как на его глазах растение сожрало ту беспризорную девочку. Именно тогда он решился покинуть своего питомца, а сейчас уже и не смог бы остановить его. Даже если бы захотел. И тут возникает вопрос: а хочет ли он?

Профессор и не заметил, как за своими мрачными мыслями добрался до оранжереи.

Сквозь прорехи багрового плюща, которым поросли ее стены, тек густой рыжий свет.

«Он здесь…» — подумал профессор Грант и, отодвинув рукой свисающие драпировкой лозы Гедеры Лаумана, толкнул дверь.

В оранжерее было неимоверно жарко и влажно — в воздухе висели облачка пара. Стены скрывались за решетчатыми трельяжами с Гедерой Вахани, хищным плющом из Хартума, — тамошние фараоны древности использовали это растение в качестве ловушки для любого незваного гостя, который рискнет сунуться в их гробницы.

Плющ, вроде как, не подавал признаков жизни, но главу кафедры Ботаники ему провести не удалось: когда-то профессор Грант лично привез сюда первую завязь и мог многое рассказать о том, какое это хитрое и терпеливое существо, — лучше к нему не приближаться. Хотя, стоило признать, в оранжерее ГНОПМ приближаться было рискованно ко многим представителям флоры: здесь содержались самые хищные и свирепые растения из всех, какие только существуют в природе. Профессор считал (и не зря), что устроить чаепитие в львином вольере намного более безопасно, чем под этой стеклянной крышей.

И, будто в подтверждение этому, слева от него, в какой-то паре шагов, клацнули клыки.

Мухоловки Драэра, каждая из которых достигала в высоту не меньше девяти футов, выглядели разъяренными и голодными. Словно обезумев, они нападали друг на друга, душа сородичей лозами, пытаясь перегрызть стебли клыкастыми пастями. На полу у горшков валялись оторванные листья, все вокруг было забрызгано зеленым соком.

Подобное поведение этому виду было не свойственно. Профессор Грант гневно поджал губы — кто-то намеренно довел несчастные мухоловки до такого состояния, и, разумеется, глава кафедры Ботаники знал, кто. Человек, ответственный за проявившуюся ярость этих растений, был лишен всяческой жалости или даже этики, когда дело касалось его экспериментов. Хотя, чего еще ожидать от бессердечного негодяя, который и людей воспринимает не иначе, как своих подопытных мышей.

— Доктор, — негромко сказал Грант, приветствуя одну из таких «мышей» — человека, сидящего без движения на стуле в углу. Тот с головой был накрыт грязным полотнищем, чем напоминал старый манекен из заброшенной лавки мод «Трюмо Альберты».

Человек под полотнищем не ответил — даже не пошевелился, и профессор тут же забыл о его существовании.

Двинувшись по проходу между стеллажами со стеклянными футлярами, в которых корчились больные растения, глава кафедры Ботаники вошел в центральную часть оранжереи, которую человек, обустроивший здесь себе логово, называл «своей милой уютной препараторской».

Обстановка в этой препараторской больше подходила для какой-нибудь химической лаборатории: все кругом шипит и скрежещет, дрожит огонь в горелках, рокочет и трясется механическая центрифуга, повсюду реторты, перегонные кубы, трубки и шланги.

В центре лаборатории стоял стол, заставленный флорариумами, рядами пробирок, колб и банок с рассадой. За столом на трехногом табурете сидел человек в темно-зеленом клетчатом костюме, и глава кафедры Ботаники при взгляде на него поморщился от отвращения.

Как и профессор Грант, Малкольм Муниш был ботаником, но если первый являлся так называемым географом растений и его страстью было исследование и открытие новых видов, то последний считался ботаником-морфологом: его по большей части интересовали внутреннее строение растений, гибридизация и препарирование.