И хоть встреча эта запала в самую душу девушки, была она единственной. Потому что спустя ровно сутки после встречи Михаил Васнецов был отправлен к месту службы – на Кавказ, а она – обратно, в Мариинскую гимназию… И мимолетная встреча эта, казалось, должна была забыться, стереться из памяти, растаять зимним снегом, что мгновенно исчезает, ручьями разбегается по мостовым, стоит только пригреть весеннему солнышку! А нет… Не исчезла и не растаяла! Вылилась Мишенькиными письмами, полными обожания и надежды на будущую встречу. А сколько прекрасных слов писал Мишель о ней самой, о ее красоте – и что лучше нее не встречал девушки, и что покорен, влюблен до искр из глаз, что во снах ее видит… А на балу он будет – записку прислал с оказией, что к ее именинам, к 17 февраля, вернется! 

    Взгляд девушки, до того мечтательно скользивший по стенам девичьей светелки, медленно прошелся по столику у стены, тронул лежащие на нем любимые мелочи, подаренные маменькой к Рождеству: новое зеркальце на длинной ручке, гребень из слоновой кости – резной, камешками украшенный, бусы жемчужные белые, так красиво смотрящиеся в вырезе нового белоснежного платья, сшитого специально к балу! Катенька улыбнулась и только потом, заметив легкое движение на полу, вдруг увидела его – того самого, мурчащего, помешавшего ее сну! 

    – Жанни, проказник! – погрозила пальчиком рыжему коту-увальню, легко вспрыгнувшему на постель и тут же по-хозяйски развалившемуся на кровати у неё в ногах. – Ты чего мне спать не дал?

    Приснится же такое – Жанни с нею во сне разговаривал!"…

– Эт-то что за зоопарк? Милочка, иди сюда, доченька! Посмотри, сколько твоя тетушка сделала для тебя игрушек! – прокричала Алена в приоткрытую дверь моей спальни и тут же передумала. – Хотя нет… Ванечка, придержи ее там, в кухне, я сейчас!

   Усевшись на любимый широкий подоконник в своей комнате, я наблюдала, как Алёна, бормоча себе что-то под нос, быстро сгребала моих вязаных "детишек" и бросала их на кровать, совершенно не переживая, что у некоторых одежка отваливается, у кого-то (у кого есть) выбиваются из прически волосы, а кто-то теряет яблоки, сумочки, очки и другие запчасти. Потом сестра завернула всю игрушечную братию в покрывало и отодвинула этот сверток к спинке кровати.

– Лучше бы Милка зашла, чем ты! – проворчала я. – От нее меньше ущерба… Зачем ты их вообще трогала?

– Она ж, когда увидит, половину домой загребет! – возразила сестра. – Я их спрятала от ребенка!

– Ну и пусть бы забрала. Мне-то их куда девать?

    И правда, куда мне девать их? Я вязала вечерами уже несколько лет. Носки, шапочки, шарфы, свитера себе, маме и семье Алёны. Но недавно увлеклась именно изготовлением игрушек – так увлеклась, что за три летних месяца, которые сестра с мужем и дочкой отдыхали на даче у Ваниных родителей, сотворила ровно двадцать вязаных животных и кукол. Последнюю неделю тоже вязала куколку, но эта работа пока была незакончена.

– Нет, жалко – красивые они у тебя получились! А что Милка? Растреплет всех, замусолит! Мала она ещё для такой красоты! Да и на нитках ведь волосинки там, ворсинки всякие. Выложи их фотографии в интернете! В «Одноклассниках» или «ВК»! Нет, лучше в «Одноклассниках» – я там часто подобное вижу! Хочешь, я Ванечку попрошу, он тебе прямо сейчас сделает страничку и нафоткает твоих зверушек? Между прочим, сейчас очень модно покупать деткам именно такие игрушки – ручного производства!

– Не надо Ванечку, – я даже подумать не могла о том, что муж Алёны зайдет в мою комнату, в мое убежище, куда только маме и сестре, ну еще Милке, можно! – Если мне будет нужно, я сама всё сделаю.

– Пойдем, посидишь с нами – мы торт принесли! Чаю попьем, – Аленка подошла ближе, остановилась, почти упираясь животом в мои колени. – Как ты тут без меня?

    Как я? Да так же, как всегда. Один день – точная копия предыдущего. Новый месяц – повторение того, безымянного, который подошел к концу, а этот год ничем от того, предыдущего, не отличается…

– Нормально я. Как всегда. Иди, чай с мамой и с твоими попей. Ты же знаешь, не смогу я есть с вами.

   Ни есть, ни пить, ни сидеть рядом с другими людьми долго не могу. Пятнадцать лет назад меня не просто изнасиловали, меня уничтожили, как личность, как человека, превратили в больное психически, сломленное существо без желаний, без стремлений, без воли к жизни.

    Я иногда задумывалась о том, почему до сих пор живу, для чего Я нужна на земле. И по всему выходило, что нет от меня толку, нет пользы. Нет у меня цели, нет будущего. Ненавидя себя за слабость, презирая себя с самого первого дня после того кошмара, я все-таки покончить с собой не смогла… Хотела, несколько раз пыталась, но не смогла… Слабое безвольное существо не способно даже на такую малость – убраться из этой жизни!

    У меня, конечно, было оправдание – мама, Алёна, Джонни… Надежды не было, веры не было, жизни не было… А я почему-то продолжала жить.

    Я еще помнила наивные девичьи мечты, которыми было переполнено сердце девчонки-студентки до той вечеринки – хотелось встретить красивого, умного парня, встречаться-влюбляться. Туманно думалось о том, как я буду счастлива с любимым потом, в будущем, когда у нас будут дети… Обычные такие мечты, которым не суждено было сбыться.

   Работая в полиции, я, наверное, так никогда не уставал – ноги гудели, подошвы стоп буквально горели огнём. От голода буквально потряхивало – утром, кажется, была чашка кофе с сухарем. Или это было вчерашним утром?

    Хотелось пожрать… Не поесть, а именно пожрать – горячего борща со сметаной, например! Стоило представить себе бордово-красный наваристый бульон с обязательным ломтем свинины на косточке, как рот наполнился слюной – сто лет не ел такой роскоши!

   И сегодня не съем. Потому что у меня дома снова гости.

– Папочка! Наконец-то! Я так тебя ждала!

    Дочка бросилась на шею и повисла, как обезьянка, покрывая поцелуями щеки. Только ради нее я каждый день приходил в этот дом, чувствуя себя в собственной квартире гостем, чужим, ненужным, инородным элементом. Моя соседка "по общежитию", а по-совместительству, юридически жена, но фактически – жена бывшая, Инна, жила жизнью особенной, как принято было говорить в ее компании – богемной. Она была поэтессой и, соответственно, вращалась в околохудожественных кругах. В нашей квартире вечно отирались бородатые художники, всклокоченные писатели, пьяные поэты и бесконечные ценители талантов этих "великих", но пока недооцененных обществом гениев.

   Выставить их за дверь было делом простым. И я выставлял. Не раз. Только Инна уходила в подобные нашей квартире "заведения", а иногда гораздо более запущенные, заполненные всяческим сбродом, вместе с Маринкой. Разве мог я позволить, чтобы ребенок, которого растил почти с пеленок, жил по чужим углам рядом с вечно пьяными, часто склонными к агрессии и самоуничижению, людьми?

     Если бы хватило ума в те годы, когда все у нас с Инной было хорошо, настоять на удочерении Маринки, сейчас бы просто отобрал ее и всё! Но по документам и по крови, она была не моей дочерью. А значит, чтобы отобрать ее у родной матери, нужны очень веские причины. А вечеринки и друзья Инны таковыми вовсе не являются. Поэтому я терпел. Пока терпел. Но собирал улики. Постепенно готовился к тому, что рано или поздно должно было случиться. Инна ошибется, а я это зафиксирую. Возможности и средства для этого у меня есть…

– Что там у нас сегодня? – я кивнул в сторону гостиной, где за закрытой дверью слышались приглушенные голоса.

– Сегодня по-минимуму, только Черкашка, Любонька и Хомячок.

– А что так? И даже Смирновского нет? – надо же, заявились только самые близкие друзья Незабудки, так в их кругах называли мою формально все еще жену.

– У них там горе какое-то. Вроде бы, помнишь, такой дяденька, в берете черном, что в прошлом году у нас неделю жил, умер. Смирновский ушел разузнавать. У них – траур.