Там, на умытых улицах матери городов русских, старательно вертя головой в поисках подходящего предприятия, Остап и столкнулся со своим давешним врагом. Бывший предводитель дворянства и делопроизводитель ЗАГСа Ипполит Матвеевич Воробьянинов, он же Киса, под новым, весьма шедшим ему именем Адольф занимался на этих прелестных старинных улицах распространением нового детского журнала «Жовтень». За год вынужденной разлуки он не слишком-то изменился, так что Бендер с первого взгляда опознал и эти сивые усы, пусть и модно укороченные, и сутулую длинную фигуру. Вид Ипполита Матвеевича с зажатым в мосластом кулаке журналом настолько потряс Остапа, что он замер на мгновение, чувствуя, как мучительно колотится сердце.

Как? Почему?! Откуда?! И вдруг — здесь?! Тысячи вопросов роились в ошарашенном мозгу великого комбинатора, пока многоопытные ноги уносили этот мозг в подворотню, с глаз подальше пока еще не заметившего Осю душегуба голубых кровей. Шрам поперек смуглого горла нестерпимо горел.

*В этот период внутренних паспортов в СССР не существовало, его роль могла выполнять любая справка, мандат, трудовая книжка, паспорт старого образца и тп. Можно было получить удостоверение личности сроком на три года, но это было правом, а не обязанностью. Фотография в такой документ вклеивалась по желанию. Отсутствие удостоверения личности никак не каралось, прописки по месту жительства не было.

**Приморский бульвар (до 1919 г. — Николаевский бульвар, до 1945 г. — бульвар Фельдмана) — бульвар в Одессе, расположенный на краю городского плато, начинающийся от Думской площади и заканчивающаяся у Воронцовского дворца.

***Красивая как куколка девушка (одесск.).

Глава 5. Великий комбинатор идет по следу

Выслеживая врага, великий комбинатор скользил по темнеющим киевским улицам молодым барсом. Едва различимой тенью сливался он со стройными силуэтами фонарей, парил над мостовой, пикировал и нырял в подворотни, как обернувшийся летучей мышью трансильванский вампир. Бендер был гибок, страстен и изящен. Напитанное за лето бычками, солнцем и икрой из синеньких тело было на пике своей формы и слушалось даже самых сумбурных указаний. Остап не замечал обезглавленных опиумниц, и судьба ободранной с их маковок позолоты его сейчас не занимала. Не было дела ему ни до ревущего Днепра, ни до сыплющихся прохожим на головы знаменитых каштанов. Только тощая фигура предводителя, мелькавшая в серых осенних сумерках, влекла товарища Бендера, точно пылкого влюбленного.

Разнеся журнал по пионерским организациям и прочим смежным учреждениям, Воробьянинов явно вознамерился покинуть город, и направил стопы на улицу Степановскую, где лет пятнадцать уже наспех возведенные когда-то деревянные бараки выполняли роль железнодорожного вокзала. Воистину, нет ничего более постоянного, чем временное! Проект нового здания был готов еще к 1914 году, и даже фундамент залить на месте старого, снесенного, успели, но тут грянула война, потом революция, за ней гражданская, и бараки остались, исправно принимая и выпуская из своих дощатых недр орды пассажиров, пока в прошлом году советские власти не спохватились и наконец не объявили конкурс на новый, современный проект.

Прикрывшись на ходу спертой у зазевавшегося толстячка газетой, Остап прокрался за бывшим компаньоном до самых касс и там убедился, что по части езды зайцем старая сволочь осталась такой же бездарностью, как и была — Ипполит Матвеевич покупал билет до Харькова. Вместо старомодного пенсне на его костистом носу воцарились скромные круглые проволочные очки, а под ними — гаденькая щеточка героя «пивного путча»*. Одет Воробьянинов был неброско — лунный жилет канул в Лету, и новоявленной своей мягкой фуражкой, и серой тужуркой на металлических пуговицах он походил на рядового советского служащего куда больше, чем тот обнищавший дворянчик, с которым Остап полтора года назад познакомился в вонючей дворницкой. Вся одежда при этом была явно с чужого плеча и никак не соответствовала статусу владельца полутаростатысячного капитала. Это сильно озадачило Остапа.

Искус немедля вцепиться Иуде в дряблый кадык был высок, великий комбинатор даже отошел подальше, дабы перевести дух. Что же это? Неужели старый дурак уже все спустил?! Припомнив, как лихо за одну ночь предводитель команчей просадил двести рублей, Остап крякнул — этот мог. Не зря же покойная мадам Петухова созналась, где припрятала бриллианты, только на смертном одре? Мот, видать, был Ипполит Матвеевич в свое время, изрядный мот.

— Мот-жмот, — зло буркнул Бендер и потер ладонью разнывшийся шрам. Впрочем, это немногое меняло. С сокровищами или без, Кисуля за свою подлость ответит. Однако конфискация денег у мерзавца стала бы весьма приятным дополнением к основному наказанию и заслуженной компенсацией за перенесенные страдания. Сколько же он с этим потерянным во всех смыслах Кисой натерпелся!

Пересчитав свои скромные капиталы, Остап на последние деньги купил билет на тот же поезд, что и Воробьянинов. Ехать зайцем он опасался из боязни упустить предводителя. Расположившись так, чтобы самому не светить портретом, но при этом не выпускать цель из поля зрения, Остап параллельно рассеянно просматривал используемый в качестве ширмы «Вечерний Киев». В разделе происшествий его внимание привлекла коротенькая заметка о странном случае с инженером Талмудовским. В конторе, в которой уважаемый специалист трудился над возведением нового здания железнодорожного вокзала, кто-то испортил имущество — изрезал ножом стул дореволюционной работы. Уважаемый специалист страшно возмутился вандализму, устроил скандал, кричал, что не может работать в таких условиях и в тот же день отбыл со старого и некрасивого вокзала в неизвестном направлении.

Остап тихонько присвистнул. Знакомый почерк! Только зачем? Уж не повредился ли бывший предводитель умом? Он и так не был им особенно крепок. Что, если в последнем, двенадцатом стуле, ничего не было?! Прощальная шутка мадам Петуховой, например? Знай Остап заранее, чем все обернется, он бы с предводителем пошутил еще не так! Или слишком чувствительный зад шахматиста-любителя, учуявший меж гамбсовских пружин, точно принцесса на горошине, излишнюю твердость? Едва не погибнуть вообще ни за что показалось темпераментному сыну турецкоподданного особенно досадным.

В поезде Остап лишь ненадолго забылся неглубоким, беспокойным сном. Ему казалось, что Ипполит Матвеевич непременно почует его жаркое дыхание на своем сивом загривке и выскочит на первом же полустанке в Барышевке или Яреськах. Великому комбинатору тоже не мешало переменить внешность, и всю свою кипучую энергию Остап направил в русло маскировки. Опыт со вспыльчивыми ингушами не прошел напрасно, на этот раз молодой человек был осторожен и не дергал судьбу за усы. Выиграв у соседей по плацкарту пропахшую кислым борщом волосатую казачью одежину, названия которой он даже не знал, три яйца вкрутую, куриную ногу и пять рублей, Остап убрал карты. С аппетитом поев, он сокрыл свой хорошо известный Воробьянинову наряд под унылым коричневым родичем армяка, и принялся обдумывать дальнейшие шаги. В его блистательном мозгу уже родилась изящная, ироничная комбинация. Комбинация из трех пальцев, как, посмеиваясь, называл он ее про себя. Оставалось лишь выяснить некоторые подробности… незначительные, право слово. И свершить свою праведную месть.

В Харькове прямо на вокзале, не выпуская сутулой фигуры Ипполита Матвеевича из поля зрения, Остап на бегу купил у просившего милостыню инвалида Империалистической войны потертую форменную фуражку без опознавательных знаков. Шарф нежного румынского оттенка и кремовое кепи перекочевали в карман. Пыльная харьковская осень приняла в свои объятия совсем другого человека.

Позже, уже выследив Воробьяниновскую берлогу, Бендер придирчиво оглядел свое отражение в первой попавшейся большой витрине и произнес иронически:

— Смычка города с деревней. Труженики сохи посещают музей пролетарского искусства. Атаман Тютюнник на полставки посыльным в Наркомпросе.