Старуха с улицы Слепых Сирот оказалась не только не вымышленной, но и полоумной кошатницей к тому же. В ее крошечной квартирке на третьем этаже (пришлось подниматься пешком, а Бэнкс просто ненавидел ступени) жило около двух дюжин кошек. Кошек, к слову, Бэнкс тоже ненавидел: они линяли, путались под ногами, коварно зыркали, это еще если забыть о куче всяких примет, с ними связанных. В обычное время наглого кота можно было пнуть башмаком или схватить за хвост, как следует раскрутить и швырнуть подальше, через заборы, но сейчас констебль был вынужден терпеть их навязчивое присутствие.

Старухины питомцы явно испытывали к Бэнксу схожие чувства: рассредоточившись по креслам, диванчикам, оккупировав даже журнальный столик, подоконник и кресло-качалку у окна, они глядели на него исподлобья, шипели, рассерженно дергали хвостами.

– Часы только-только отбили пять вечера, и я собиралась пить чай, – сообщила старуха.

Констебль Бэнкс машинально записал в блокнот: «5 вечера, чай».

Морщась от стоявшей в квартирке вони кошачьей мочи, он мыслями был далеко-далеко отсюда, сидел за стойкой паба «Колокол и Шар» и попивал свой любимый синий эль. Старуху он практически не слушал. Ее беды казались ему неинтересными и надуманными. Бэнкс всегда с предубеждением относился к сумасшедшим старухам, склонным впадать в детство, ведь как иначе назвать женщину, которой лет под пятьсот, но при этом она до сих пор играет в куклы. Как будто одних котов ей мало.

К слову, это и стало причиной того, почему констебль сейчас здесь находился. Старуха утверждала, будто одну из ее кукол похитили и что это жуткое злодеяние (или смехотворную бессмысленность, по мнению Бэнкса) совершило какое-то зловредное существо. Мол, кто-то проник к ней в дом, стащил «ее новую любимицу» и был таков. Разумеется, Бэнкс списал все это на старухин маразм, на ее слепоту и переизбыток фантазии вперемешку с паранойей – ну кому в здравом уме могут понадобиться ее дурацкие куклы? Что это еще за существа, их ворующие? Что за бред!

– Я надеюсь, вы поймаете его, – прошамкала старуха. – И вернете мне мою Миранду. Хотя, может, если бы поисками занимался менее толстый констебль…

Бэнкс поморщился – как жаль, что он не может ответить кошатнице в присущей ему манере, то есть пожелать ей сломать себе ногу, споткнувшись о кого-то из ее питомцев. Сейчас он мог лишь кивнуть и глухо пробурчать себе под нос:

– Да, мэм. Конечно, мэм. Разберемся, мэм.

Старуха что-то запричитала, взволнованно заламывая руки.

Почувствовав шевеление внизу, констебль опустил взгляд.

У его ноги стоял худющий черный кот. Вел себя кот очень странно: его будто парализовало, но при этом он мелко-мелко трясся. Шерсть поднялась дыбом, хвост торчал кверху. Бэнкс испугался, что коту вздумалось потереться о его штанину – потом никак не отчистишься от шерсти, – но, когда он понял, что́ эта мерзкая тварь делает, его охватил ледяной ужас. Коротенькие брызги с едва слышным шуршанием впились в штанину констебля, и он не выдержал.

Булькнув что-то нечленораздельное, Бэнкс размахнулся ногой и как следует пнул кота башмаком. Тот с визгом взмыл в воздух и понесся в сторону кухни, оставляя за собой след из линялой шерсти и зловонных капель. Приземлился кот с диким грохотом и звоном бьющегося стекла.

Повезло, что старуха ничего не увидела и не услышала – она как раз отчитывала полосатого пройдоху, сидящего на столике с радиофором, за то, что он, мол, шипит неверно – якобы фальшивит на полтона. Она была определенно, совершенно, исключительно рехнувшейся.

Закончив выговор коту, старуха продолжила причитать о своей потере:

– Украли, бессердечные! А я ведь ее только-только купила! Моя тридцать пятая малышка! Ну как же так!

– Вы видели, что это было за… гхм… существо? – Констебль попытался отряхнуть штанину, но это не особо помогло. – Может, во всем виновата одна из ваших этих, – он с ненавистью прорычал, – кошек?

– Что? Нет! – возмутилась женщина. – Как бы кошка смогла унести куклу?! Вы что, спятили?! Там, в Доме-с-синей-крышей, все такие болваны? Неужели констебли в Габене не знают, что куклы кошек не интересуют?!

Констебль Бэнкс почувствовал, как ярость переполняет его до краев и что он вот-вот не выдержит и поставит эту наглую, непочтительную старуху и ее дурацких котов на место. Но тут ему представилось багровеющее лицо сержанта Гоббина, и он с трудом заставил себя сдержаться.

«Мне просто нужно поскорее отсюда убраться! Нужно все записать, наобещать ей всякого, чтобы она похвалила меня перед сержантом, и забыть все это как дурной сон».

– Мэм, вы уверены, что кукла вообще пропадала? – процедил констебль Бэнкс. – Может быть, она по-прежнему где-то здесь?

Это имело смысл, учитывая, какой бардак стоял в квартирке.

– Конечно, я уверена! Миранда – самая новая, самая пригожая из моих кукол! Я даже не успела ею как следует налюбоваться!

– Опишите, пожалуйста, приметы этой куклы.

– Кудрявые волосы цвета крема, как в заварных пирожных. Прекрасный белый фарфор, легкий румянец на щечках, длинные ресницы, алые губки и яркие глаза цвета сирени. На ней было пурпурное платье с кружевами и золочеными пуговками. Ее звали Миранда! Моя жизнь без нее не будет прежней. Это ужасно! Это так ужасно!

– Ну-ну, мэм, – с плохо прикрытым злорадством в голосе утешил всплакнувшую старуху констебль. – Полиция обязательно отыщет вашу Миранду. А что насчет похитителя? Вы его рассмотрели?

– Это была какая-то… тень. Небольшая тень, шмыгнувшая под стеной. Сперва я подумала, что это куколка ожила, но тот, кто волочил ее, зацепился за порог и громко выругался. Моя Миранда – хорошо воспитанная кукла! Если бы она вдруг ожила, ее манеры не позволили бы ей произнести такие грязные непотребные слова!

– Значит, ругающаяся тень? Хм.

Старуха гневно поглядела на полицейского и затрясла головой.

– Я вижу, вы мне не верите! Полагаете, что я все выдумала! Но я видела то, что видела! Спросите у мистера Брури! Это точильщик ножей, он сидит со своим колесом у входа в наш подъезд. Слышите скрежет? Он должен был видеть, как этот коварный похититель утащил мою бедную Миранду!

Бэнкс прислушался: с улицы и правда доносился отдаленный скрежет.

– Мистер Брури, мэм. Все записал.

Констебль захлопнул блокнот, пообещал хозяйке отыскать злоумышленника, вернуть куклу в целости и под мерзкое кошачье шипение покинул квартиру.

Внизу, у подъезда, на крохотном стульчике сидел точильщик, лицо которого было таким жеваным и щетинистым, что его самого было бы неплохо подточить. Точильный круг, установленный на трехколесной тележке, работал вовсю: паровой котел бурлил, дым поднимался из труб столбами, во все стороны из-под затачиваемых ножниц колючими снопами летели искры. Рвущий уши скрежет расходился по утреннему кварталу, но никто даже не думал высовываться из окон и ругаться: видимо, все уже привыкли.

– Мистер Брури! – Бэнкс встал перед точильщиком, отбросив на него свою властную грушевидную тень, но тот, казалось, намеренно его игнорировал.

– Брури! – пророкотал служитель закона. – Отставить точить ножницы, когда полиция обращается!

Точильщик убрал с круга ножницы и, прищурившись, поглядел на толстого констебля из-под козырька засаленной твидовой кепки.

– Э-э-э… вам чегось заточить надобно, господин констебль? – спросил мистер Брури.

– Ничего мне точить не требуется, – важно сказал Бэнкс с видом человека, у которого никогда ничего не тупится. – Вчера в пять часов вечера вы ведь были здесь, так?

– Ну… э-э-э… я… – замялся точильщик, опасаясь что-либо признавать, но и не решаясь при этом все отрицать.

– В одной из квартир наверху было совершено преступление.

– Я… я ничего не делал! Это был не я! Да я вообще…

Бэнкс поднял руку, прерывая его:

– Полиции известно, что это были не вы, Брури, поскольку во время имевшего место происшествия вы сидели за своей этой скрежеталкой-тарахтелкой. Злоумышленник, по всей вероятности, скрылся через подъезд. Он должен был проскочить мимо вас. Поэтому дважды подумайте, прежде чем солгать мне, будто вы ничего не видели.