Я стараюсь не обращать внимания на хруст под ногами – маленькие орды паучков и тараканов испуганно шарахаются от меня, но не все успевают убежать. Конечно, мне жаль их, но спускаться надо. Я должен понять, что случилось в Доме, и куда пропали вся моя семья.

Шестнадцатый этаж позади, и значит можно на какое-то время забыть о тете Астрид и дяде Лео. Пусть комнаты и дальше скалятся мне в спину пастями открытых дверей – теперь, когда я миновал их, мне уже не страшно.

Пятнадцатый этаж мне нравится куда больше. Вернее, нравился. Там чище, просторнее, уютнее и тише. Иногда я даже ездил туда на лифте, если хотел с кем-нибудь поиграть, хотя Мама и Папа смотрели на это не одобрительно. Это прихожая нашего Дома. Как-то Папа рассказал мне, что много лет назад, прихожая была первым наземным этажом, но после того, как многие из нашей семьи решили отстроить себе новые комнаты и галереи, прихожая почему-то переползла наверх, да так и осталась там. Прадедушка просил ее вернуться, но так ничего и не добился. Довольно трудно убедить в чем-то кусок бетона, вы не находите? Тогда он сделал вторую прихожую из своего собственного этажа. Ну, и что, что теперь все должны были пересекать его личные покои? Прадедушке Гансу бывает скучно, вот он и ищет любой повод развлечься.

Это устроило всех. И прихожую, и жильцов Дома.

И все таки, на пятнадцатом этаже мне нравится до сих пор. Может быть, не так, как раньше, но все-таки. Это огромная комната, занимающая целый пролет. Наверное, внутри такого помещения могут поместиться не меньше десяти-пятнадцати мастерских тети Астрид, да еще и свободное место под бомбу останется. Здесь красивые зеленые обои с выдавленными золотыми рисунками, корзина для зонтов и тростей, оленьи рога вместо вешалки и маленький коврик у больших дверей, что бы вытирать грязные ботинки. Надпись на коврике давно стерлась, но еще можно разобрать буквы «Убери ноги! Убьет!», а чуть ниже и крупнее «Продается».

Прямо над головой хрустальная люстра, собранная из множества крохотных прозрачных капелек. Мама говорила, что отдала за эту штуку в Городе жалкие гроши.

– Есть прекрасное место прямо на объездной дороге! – всегда с восторгом вспоминала она, закатывая белые глаза, – Маленькая чудесная лавочка, где торгуют всякой всячиной. Цены такие низкие, что даже дух захватывает!

– Наверняка какой-нибудь хлам, – ворчливо отвечала бабушка Магда, – Или сделано абы как, или качества нет, или такое уродство, что глаза бы мои его не видели. Уж про крохоборов я многое знаю, милочка, поверь.

– Ну, конечно же, нет, фрау, – вздыхала Мама, поглядывая на люстру, – Это чудесное место находится совсем рядом с крематорием и бюро похоронных услуг. Все вещи, лежавшие на полках, были найдены мародерами в домах мертвецов, или лежали в их карманах. Я сама видела, как пара гробокопателей отдавали хозяину заведения две фарфоровые статуэтки, оттаявшие в чумной яме по весне. Вот оттуда-то такая низкая цена и прекрасное качество!

Маме можно верить. Ей редко нравятся какие-нибудь заведения.

– Ну, в таком случае, это, и правда, занятно, – соглашалась бабушка Магда, и всегда добавляла, – Нужно выбраться в Город, да посмотреть, не появился ли в продаже тюль этой старой ведьмы Штефани. Она уже давно дышит на ладан, а ее занавески с рюшечками мне всегда нравились!

Двери в прихожей большие, тяжелые, с витражным окном, состоящим из двух разных половинок. Есть блестящий засов и массивная цепочка. Однажды я попытался открыть их, и чуть не улетел вниз, прямо на кроны черного леса, раскинувшегося под Домом. Но какой оттуда красивый вид – дух захватывает!

Мама и Папа устроили мне настоящую головомойку за это, и пару недель я не покидал своей комнаты. Это, конечно, не так тоскливо, как стоять в углу, но все равно, довольно печально – со временем надоедает даже бумажная страна, спрятанная за обоями. Я расскажу вам о ней, когда доберемся до детской, хорошо?

Нет ничего удивительного, что гостиная на пятнадцатом этаже превратилась в настоящую навязчивую идею. Мой рассказ об этом месте подогревал интерес Люси и Томаса, поэтому наша вылазка была только под вопросом времени. Нам и прежде не слишком-то разрешали заглядывать в гостиную, а после моего эксперимента заходить туда стало вообще запрещено. Об этом недвусмысленно дали понять Папа и дедушка Клаус, пообещав оторвать голову всякому смельчаку, что нарушит самопровозглашенный интердикт. Впрочем, запрет всегда действует на детей, как вызов. Нет ничего удивительного, что мы пробрались наверх по лестнице, мимо лифта, который в это время обиженно ползал по шахте, подъедая летучих мышей и крыс одним поздним вечером.

– С такой высоты мы даже Город увидим, – утверждал Томас, привычно левитируя над ступенями, – А может, даже Столичный порт. Или Дальние Земли. Или что-то еще.

– Если нас не схватят раньше, – отвечала Люси, со скучающим видом переступая через две ступени сразу, – Наша Мама не слишком-то станет церемониться, если узнает об этом…

– Ничего она не узнает, – убеждал я, едва поспевая за приятелями, – Я надеюсь, во всяком случае.

Гостиная встретила нас приглушенным светом и мигающей под потолком люстрой. Наверное, на такой высоте гуляет сильный ветер, если он даже раскачивает Дом из стороны в сторону. Падать отсюда далеко. И не факт, что упадешь на землю. Взять, к примеру, дедушку Генриха. Он умер множество лет назад, но никто из жильцов не знает отчего. Может быть, как раз оттого, что выпал из дверей гостиной, кстати говоря. Повторять его подвиг совсем не хочется.

– Ну, давай, отпирай, – толкнула меня в плечо Люси, когда мы в нерешительности остановились перед тяжелыми дверями, – Чего время-то терять?

Я повернул ручку, потянул на себя, удивившись, как легко створка поворачивается на ржавых петлях, и замер в изумлении. Потому, что вместо волшебных залитых луной пейзажей, нам открылась только безразличная кирпичная стена. Очень старая, кстати говоря. Местами побитая, выкрошенная, и исцарапанная. Пожелтевший лист бумаги, приклеенный сверху, сообщил нам о том, что поезд из Города в Столицу отбывает с первого и единственного пути через двадцать две минуты, и ходит каждые шесть часов. Снизу стояла печать, поверх которой кто-то написал матерное слово.

– Это слово звучит, как… – начала Люси, но Том перебил ее.

– Это расписание со стены вокзала в Городе, – определил он, – Я его точно узнаю.

Верить Томасу тяжело, он частенько врет, и порою, даже без собственной выгоды, но на этот раз с ним пришлось согласиться: он, на самом деле, бывал за стенами Дома больше, чем многие из нас. Я перечитал объявление еще раз, закрыл дверь, и распахнул ее заново. На этот раз петли душераздирающе заскрипели, так что я даже поморщился.

В лицо ударила отвратительная вонь мочи, грязи и старой одежды. Черный перекошенный переулок, освещенный парой газовых фонарей заглядывал через дверь прямо в Дом, с присущей таким местам наглостью и бесцеремонностью.

– А это жилая часть Города, – заметила Люси, скривив тонкий носик, – А немного дальше – морг и прозекторская, если я все правильно помню. Меня сюда водил дедушка на день Рождения.

– Эта дверь – межпространственный портал, действующий между заданными точками, – пожал я плечами, с отвращением разглядывая нищего, который справлял большую нужду в ближайшей канаве, – Не знал, что в нашем Доме кто-то увлекается физикой так глубоко.

– Не умничай, Вили, – отмахнулся Томас, – Ты становишься отвратительно скучным, когда начинаешь говорить эту непонятную ерунду.

– А он может отправлять нас в прошлое и будущее? – вклинилась Люси, – Или все будет так скучно?

– Может быть, но…

– Может, попробуем еще? – с сомнением спросил Томас, которому кладбищенский проулок пришелся совсем не по душе, – Мне здесь что-то не нравится. Давай заново, Вили.

За несколько часов, мы побывали не только в Городе. Дважды гостиная переносила нас на горную вершину, трижды в общественную баню, четырежды в какой-то столичный бордель, и по разу в Церковь, в парк и хоспис, а потом открылась прямо посреди театрального выступления в местном кабаре, где на нас уставились испуганные и изумленные лица, таращившиеся из зала. У одного пожилого господина монокль упал кружку с пивом, а какая-то барышня в яркой юбке, разукрашенная такими чудовищными красками, что ее лицом можно было пугать младенцев, испустила внушительный вопль, который долгое время звенел на уровне ультразвука. В баре лопнула бутылка, а лысый, как колено, официант в грязном фраке моментально упал в обморок.