Хотя глаза у Ганеша гноились и, по его словам, каждое утро он с трудом разлеплял веки, доктор Дарувалла не отмечал той мягкости глазных яблок, которая свидетельствовала бы о последней стадии развития бельма, после чего роговица становится тусклой и мутной и пациент слепнет. Фаррух надеялся, что так или иначе у Ганеша лишь самая начальная стадия заболевания. Даже Вайнод признал, что цирки никогда не возьмут мальчика, который должен ослепнуть, – даже «Большой Голубой Нил».
Но перед тем как Фаррух поспешил отправить колченогого мальчика и иезуита в клинику для парсов, которая была неподалеку, Мартин Миллс рванулся помочь женщине, сидевшей в приемной. Она была матерью маленького калеки, и миссионер внезапно упал перед ней на колени, что, как заметил Фаррух, было досадной привычкой этого одержимого. Иезуит только напугал женщину – она отнюдь не нуждалась в помощи, у нее не кровоточили ни губы, ни десны, как подумал схоласт, – она просто жевала бетель, чего иезуит никогда прежде не видел.
Доктор Дарувалла отвел Мартина из приемной в свой кабинет, где от миссионера можно было ожидать чуть меньше вреда. Доктор настоял, чтобы Ганеш пошел вместе с ними, поскольку боялся, как бы этот опасный попрошайка еще кого-нибудь не укусил. После чего Фаррух в мягкой манере рассказал Мартину Миллсу, что паан[78] – это местный вариант бетеля. Орех арековой пальмы заворачивают в лист бетеля. Другие распространенные ингредиенты – это сироп из розы, анис, паста из лайма… но люди почти всё завертывают в лист бетеля, даже кокаин. У любителей бетеля губы, зубы и десны всегда окрашиваются в красный цвет. У женщины, встревожившей миссионера, не было кровотечения – она просто жевала паан.
Наконец Фаррух смог освободиться от Мартина Миллса. Доктор Дарувалла надеялся, что доктор Джиджибхой-ГУНГ будет целую вечность осматривать глаза Ганеша.
К середине утра все закрутилось в сумасшедшем темпе. Уже днем Фарруху пришли на ум темнокожие девушки с белыми от пудры лицами в фиолетовых балетных пачках – этот день напоминал ему цирковой номер «Велосипед с грузом», как будто все, кто был в кабинете доктора и в приемной, раскатывали на велосипедах под музыку канкана. Словно чтобы дополнить этот хаос, в кабинет доктора без стука вошел Ранджит – медицинский секретарь только что прочел почту доктора Даруваллы. Хотя письмо, которое Ранджит протянул доктору Дарувалле, было адресовано доктору, а не Инспектору Дхару, в холодном равнодушии отпечатанных на машинке букв было что-то знакомое. Даже до того, как доктор заглянул в конверт и увидел банкноту достоинством в две рупии, он уже знал, что там. Но все же Фаррух был оглушен при виде сообщения, набранного заглавными буквами на стороне с серийным номером банкноты. На этот раз предупреждение гласило: ТЫ ТАКОЙ ЖЕ МЕРТВЕЦ, КАК ДХАР.
Язычок Мадху
Телефонный звонок внес еще бо́льшую сумятицу – в расстроенных чувствах Ранджит допустил ошибку. Секретарь подумал, что звонит рентгенолог Пател, – вопрос касался того, когда доктор Дарувалла сможет приехать, чтобы посмотреть фотографии. Ранджит решил, что речь идет о рентгеновских снимках, и довольно резко ответил, что доктор занят и что Ранджит или сам доктор позже перезвонят. Однако, повесив трубку, секретарь осознал, что звонил вовсе не рентгенолог Пател, а, конечно же, заместитель комиссара полиции Пател.
– Вам звонил… какой-то Пател, – небрежно сказал Ранджит Фарруху. – Спрашивал, когда вы приедете посмотреть фотографии.
Теперь в кармане доктора Даруваллы лежали две двухрупиевые купюры – с предупреждением Дхару: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ MEPTBEЦ, КАК ЛАЛ» и с предупреждением ему самому: «ТЫ ТАКОЙ ЖЕ МЕРТВЕЦ, КАК ДХАР». Фаррух чувствовал, что фотографии, которые ему хочет показать заместитель комиссара полиции, будут еще мрачнее от этих угроз.
Фаррух знал, что Джон Д., всегда умело скрывающий свой гнев, на сей раз рассердился на доктора, не предупредившего его о приезде этого докучливого брата-близнеца. Дхар рассердится еще больше, если доктор без него будет смотреть фотографии рисунков на животах убитых проституток, но доктор посчитал глупым брать с собой в криминальный отдел полицейского управления Дхара и более чем нежелательным – брать туда Мартина Миллса. Данное полицейское учреждение находилось недалеко от колледжа Святого Ксаверия, еще одного учебного заведения иезуитов; там практиковалось совместное обучение мальчиков и девочек, тогда как в Святой Игнатий принимали только мальчиков. Не было никаких сомнений, что миссионер попытается убедить своих коллег-иезуитов принять Мадху в их колледж, если ее не возьмут в цирк. Этот сумасшедший, возможно, будет настаивать, чтобы колледж взял на обучение всех девочек-проституток, которых удастся собрать! Схоласт уже объявил, что переговорит относительно Ганеша с отцом настоятелем прихода Святого Игнатия. Трудно было себе представить, что скажет отец Джулиан в ответ на предложение обучать в колледже нищего калеку с Чоупатти-Бич.
Пока, размышляя на эту тему, доктор в спешке осматривал оставшихся пациентов, возвратились Вайнод, Дипа и Мадху с тетрациклином. До отъезда в полицейское управление Фаррух чувствовал себя обязанным подвесить на крючок мистера Гарга и потому попросил Дипу передать Гаргу, что Мадху лечат от заболевания, передаваемого половым путем. Такое сообщение звучало довольно расплывчато, и если Гарг совокуплялся с девочкой, то он должен будет позвонить доктору Дарувалле, чтобы узнать, что это за зараза и как от нее избавиться.
– И скажи ему, что мы проверяем ее на СПИД, – добавил Фаррух, подумав, что теперь этот подонок завертится как уж на сковородке.
Доктор хотел, чтобы Дипа и Вайнод понимали, что девочку надо держать подальше от «Мокрого кабаре» и подальше от Гарга. Пусть Вайнод отвезет жену на железнодорожный вокзал – ей надо вернуться в «Большой Голубой Нил», но Мадху должна остаться с карликом.
– И помни: она не поправится, пока не примет весь тетрациклин, – сказал доктор карлику.
– Я помнить, – ответил Вайнод.
Затем карлик спросил про Дхара – где он и все ли с ним в порядке. И не нужен ли Дхару его верный водитель. Доктор Дарувалла объяснил Вайноду, что у Дхара посттравматический синдром раздвоения личности – он думает, что он кто-то другой.
– И кто он другой? – спросил Вайнод.
– Иезуит-миссионер, который учится на священника, – ответил доктор.
Вайнод сразу же почувствовал симпатию к такому синдрому. Значит, мозг актера поврежден серьезнее, чем карлику поначалу показалось. Как объяснил доктор, – общаясь с Дхаром, надо быть готовым к тому, что в эту минуту он один человек, а в следующую – другой. Карлик понимающе кивнул своей большой головой.
Потом Дипа поцеловала доктора на прощание. На ее губах была всегдашняя клейкая сладость лимонных леденцов, которые она любила. От любого физического контакта с женой Вайнода доктор краснел.
Фаррух чувствовал, что покраснел, однако он никогда не знал, заметно ли это окружающим. Он знал, что для парса он довольно смугл, хотя считался светлокожим по сравнению с другими индийцами – особенно, скажем, по сравнению с гоанцами или с южными индийцами. В Канаде, разумеется, его воспринимали как «цветного», однако, краснея, он никогда не знал, видно ли это со стороны. Естественно, его смущение выражалось и другими признаками, никак не связанными с цветом кожи и совершенно ему неизвестными. Например, после поцелуя Дипы он отвел глаза, однако губы его остались приоткрытыми, будто он забыл то, что собирался сказать. Так что неожиданный поцелуй Мадху еще больше смутил его.
Ему хотелось бы думать, что девочка всего лишь подражает жене карлика, однако этот поцелуй был слишком сочным и изощренным – Дипа не высовывала при поцелуе кончик языка. Фаррух почувствовал, как язычок Мадху стрельнул в его язык. А дыхание девочки отдавало какими-то темными специями – не лимонными леденцами, а, возможно, кардамоном или гвоздикой.
