– Ну, скоро мы это узнаем, – сказал отец Сесил. – Мне он кажется совершенно нормальным.

Отец Сесил чуть было не сказал, что Мартин Миллс напоминает ему Лойолу, но передумал, потому что знал, насколько отец настоятель не доверяет тем иезуитам, которые сознательно брали себе за образец жизнь святого Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов, Общества Иисуса.

Даже паломничество могло превратиться в мартышкин труд, если им занялся дурак. «Духовные упражнения» святого Игнатия Лойолы – настольная книга для тех, кто учит отшельничеству, но не для отшельников; она никогда не предназначалась для публикации, мало упоминалась будущими священниками – и из досье Мартина Миллса вовсе не следовало, что он в своем миссионерстве истово блюдет «Духовные упражнения». Опять же подозрение отца настоятеля относительно крайнего благочестия Мартина Миллса было чисто интуитивным. Отец Джулиан подозревал всех американцев в неуемном фанатизме, причиной которого, по его мнению, была их настораживающая убежденность в пользе самообучения или в «чтении на необитаемом острове», как отец Джулиан называл американскую систему образования. Отец Сесил, с другой стороны, был настроен доброжелательно, разделяя мнение тех, кто рекомендовал Мартину Миллсу проверить себя.

Старший священник усовещивал отца настоятеля за его скептицизм:

– Факт, что наш Мартин хотел пройти новициат в Святом Алоизии якобы из-за того, что в Новой Англии суровые зимы, еще ни о чем не говорит.

Далее отец Сесил отнес к досужим домыслам рассуждения отца Джулиана о том, что Мартин Миллс выбрал Святого Алоизия ради покаяния и наказания собственной плоти. И в самом деле, отец Джулиан был не прав. Если бы отец настоятель знал истинную причину, почему Мартин Миллс стал послушником в Святом Алоизии, он бы действительно заволновался, поскольку Мартин Миллс выбрал новициат в Святом Алоизии исключительно из-за того, что находил в себе общее со святым Алоизием Гонзагой^[71], этим пылким итальянцем, который в своем истовом целомудрии доходил до того, что после постоянных обетов отказывался видеть собственную мать.

Это был любимый Мартином Миллсом пример «заточения чувств», к чему стремится каждый иезуит. Согласно Мартину, сама идея больше никогда не увидеть собственную мать была достойна восхищения. В конце концов, его матерью была Вероника Роуз, и отказать себе хотя бы в прощальном взгляде на нее – это, несомненно, соответствовало его иезуитской цели держать под контролем свой голос, свое тело и свою любознательность. Мартин Миллс весьма контролировал себя, и как его благочестивые намерения, так и жизнь, подпитывавшая их, были пронизаны таким фанатичным рвением, о котором отец Джулиан даже не подозревал.

А теперь брат Габриэль, этот семидесятипятилетний собиратель икон, потерял письмо схоласта. Если они не знали, когда прилетает новый миссионер, как они могли встретить его?

– В конце концов, – сказал отец Джулиан, – мне кажется, что наш Мартин любит вызовы.

Отец Сесил подумал, что со стороны отца настоятеля это жестоко. Прибыть в Бомбей ночью в мертвый час, в аэропорт Сахар^[72], где приземляются самолеты международных рейсов, а затем найти дорогу к миссии, которая будет заперта и практически недоступна до первой утренней мессы… Это было почище любого прежнего паломничества миссионера Мартина Миллса.

– В конце концов, – сказал отец Джулиан с характерным для него сарказмом, – святому Игнатию Лойоле удалось найти дорогу в Иерусалим. И никто не встречал его самолет.

Это несправедливо, подумал отец Сесил. И позвонил доктору Дарувалле, чтобы спросить, не знает ли он, когда прибывает Мартин Миллс. Но старший священник пообщался лишь с автоответчиком, а сам доктор Дарувалла ему не позвонил. Так что отец Сесил помолился за Мартина Миллса в общем и целом. А в частности отец Сесил помолился, чтобы первая встреча со страной по прибытии в Бомбей стала не слишком травматичной для миссионера.

Брат Габриэль также помолился за Мартина Миллса в общем и целом. А в частности брат Габриэль помолился, чтобы все-таки найти потерянное письмо схоласта. Но письмо так и не нашлось. Задолго до того, как доктор Дарувалла стал засыпать, в самый разгар его мысленных поисков кинозвезды, которую напоминала ему вторая миссис Догар, брат Габриэль отказался от попыток найти письмо, лег в постель и тоже закрыл глаза. Когда Вайнод отвез домой Мюриэл, размышляя вместе с исполнительницей экзотических танцев о гнусности клиентуры «Мокрого кабаре», отец Сесил перестал молиться, а потом тоже заснул. И вскоре после того, как Вайнод заметил, что в спящем городе объявлен выход на экраны кинофильма «Инспектор Дхар и Башни Молчания», отец Джулиан запер ворота монастыря, ворота гаража для школьного автобуса и ворота от входа в церковь Святого Игнатия. И вскоре после этого отец настоятель также крепко заснул.

Первые ошибки из-за внешнего сходства

Примерно в два часа ночи – в то самое время, когда расклейщики плакатов размещали по всему Бомбею рекламу нового фильма об Инспекторе Дхаре и когда Вайнод проезжал мимо борделей в Каматипуре, – самолет, на борту которого находился близнец Дхара, благополучно приземлился в аэропорту Сахар. Сам Дхар в тот момент спал на балконе доктора Даруваллы.

Тем не менее таможенник, который несколько раз перевел взгляд с выразительного лица нового миссионера на совершенно безликое фото на паспорте Мартина Миллса, был убежден, что перед ним стоит Инспектор Дхар. Гавайская рубашка несколько удивила таможенника, поскольку он не мог себе представить, зачем Дхару выдавать себя за туриста; аналогично и отсутствие фирменных усиков Дхара едва ли можно было счесть удачной маскировкой – с открытой верхней губой неподражаемая усмешка Дхара была еще выразительней.

Паспорт был американский – это умно, подумал таможенник, – но в нем значилось, что этот так называемый Мартин Миллс родился в Бомбее. Таможенник указал пальцем на эту очевидную улику и затем подмигнул миссионеру, как бы давая понять Инспектору Дхару, что тут дураков нет.

Мартин Миллс очень устал; долгий перелет ушел на изучение языка хинди и на знакомство с особенностями «местного поведения» в Индии. Например, он знал все о том, как тут приветствуют, однако этот таможенник явно подмигнул ему – без всякого традиционного приветствия, – а Мартину Миллсу не попадалось никакой информации относительно подмигивания как черты «местного поведения». Миссионер не хотел выглядеть невежливым, поэтому он подмигнул в ответ и чуть поклонился по восточному обычаю, просто так, на всякий случай.

Таможенник остался очень доволен собой. Он видел, как подмигивали в недавнем фильме с Чарльзом Бронсоном, но не был уверен, что это круто – подмигнуть Инспектору Дхару, а в ситуации с Дхаром таможенник прежде всего хотел выглядеть крутым. В отличие от большинства бомбейцев и всех полицейских, таможенник любил фильмы про Инспектора Дхара. До сих пор таможенники в этих фильмах не фигурировали, так что ни один из них не был обижен. И до своей службы на таможне он был уволен из полиции, поэтому постоянная насмешка над полицейскими-взяточниками, которая была лейтмотивом всех фильмов про Инспектора Дхара, приводила в восторг этого официального представителя таможенной службы.

Тем не менее въезд в страну под чужим именем нарушал все законы, и Дхар должен был понять, что представитель таможни его раскусил, но не будет чинить никаких препятствий творческому гению, стоявшему перед ним. К тому же Дхар плохо выглядел. Лицо было бледным, в прыщах, – казалось, он сильно похудел.

– Это ваш первый визит в Бомбей после вашего рождения? – спросил чиновник Мартина Миллса, после чего снова подмигнул и снова улыбнулся.

Мартин Миллс тоже улыбнулся и подмигнул.

– Да, – сказал он. – Но я собираюсь побыть здесь по крайней мере три месяца.

Для должностного лица таможенной службы это прозвучало абсурдом, но служащий решил в этой ситуации оставаться крутым. Он увидел, что у миссионера виза, которую можно продлить еще на три месяца. Изучение визы вызвало очередное подмигивание. Полагалось также провести досмотр вещей миссионера. На трехмесячное посещение схоласт взял только один чемодан, хотя большой и тяжелый, и в разномастном содержимом чемодана оказались довольно странные вещи: к примеру, черные рубашки с белыми отстегивающимися воротничками – ибо, хотя Мартин Миллс не был рукоположен в священники, ему было разрешено носить одеяние клирика. Было там также с полдюжины гавайских рубашек и сильно помятый черный костюм, затем шли «бусы грешника»^[73] и размером со ступню плеть с витыми шнурами, не говоря уже о железяке, которую надо было надевать на бедро, острыми шипами внутрь, к плоти. Но таможенник оставался внешне спокойным – он продолжал улыбаться и подмигивать, несмотря на весь свой ужас при виде этих предметов для самоистязания.