Доктор Дарувалла был разочарован тем, что он больше не читатель, как когда-то. Удобнее было смотреть кино; он чувствовал, с каким ленивым искушением отдает себя во власть кинообразов. Он гордился тем, что, по крайней мере, не опускался до киномусора, который снимали в Бомбее, всей этой индийской мешанины из песен и насилия. Но Фарруха завораживали дешевые европейские или американские поделки в жанре крутого детектива; его манили эти приколы в исполнении крепких белых парней.
Киновкусы доктора резко контрастировали с тем, что любила читать его жена. На этот конкретный отдых Джулия взяла с собой автобиографию Энтони Троллопа, которого Фаррух не рассчитывал слушать в ее исполнении. Джулия же любила читать ему вслух отрывки из книги, которые ей казались хорошо написанными, или забавными, или трогательными, но предубеждение Фарруха против Диккенса распространилось и на Троллопа, чьи романы он никогда не заканчивал и чью автобиографию он даже в общих чертах не мог себе представить. Джулия обычно предпочитала художественную литературу, но Фаррух предположил, что автобиография романиста – это тоже почти вымысел, поскольку романисты не могут противостоять импульсу все приукрасить.
И это привело доктора к дальнейшим рефлексиям по поводу его остающегося втуне творческого начала. Практически перестав быть читателем, он задался вопросом: а что, если попробовать себя в писательстве? Автобиография, однако, была привилегией людей знаменитых, размышлял Фаррух, если только автор не прожил жизнь, полную захватывающих событий. Поскольку доктор не был знаменитым, да и в жизни его не было никаких особых испытаний, он счел, что автобиография – это не для него. Тем не менее он подумал, что полистает Троллопа – когда Джулии нет рядом, – чтобы посмотреть, не даст ли это ему хоть какое-то вдохновение. В чем он сомневался.
К сожалению, из другого чтива его жены был всего лишь один роман, вызывавший у Фарруха какую-то тревогу. Как-то, когда Джулии рядом не было, он заглянул в книгу, и ему показалось, что роман навязчиво и без обиняков посвящен сексу; кроме того, автор был совершенно неизвестен доктору Дарувалле, что пугало его ничуть не меньше, чем откровенная эротика романа. Это был один из самых искусных романов на данную тему, мастерски написанный ясным и прозрачным слогом – Фаррух это очень даже понимал, – что тоже пугало его.
Доктор Дарувалла начал читать все романы с раздражением и нетерпением. Джулия читала медленно, как будто дегустируя слова, Фаррух же беспокойно рвался вперед, собирая список мелких придирок к автору, пока не находил нечто убеждавшее его, что роман сто́ящий, – или пока не сталкивался с какой-то грубой ошибкой либо с неким очевидным занудством, после чего далее уже не читал ни слова. Всякий раз, заклеймив роман, Фаррух затем набрасывался на Джулию за то видимое удовольствие, с которым она поглощала книги. Она была читателем с широким кругом интересов и заканчивала почти все, что начинала; ее всеядность тоже пугала доктора Даруваллу.
Вот так он и проводил свой второй медовый месяц – тратя попусту время, потому что с момента прибытия в Гоа не очень-то уделял внимание жене, а был занят боязливыми поисками даквортианцев, жуткое появление которых грозило напрочь испортить ему отдых. Что еще хуже, он обнаружил, что сильно расстроен – как и сексуально возбужден – романом, который читала его жена. По крайней мере, он думал, что она читает его, хотя, может быть, она и не начинала. Если она и читала, то ничего из этого не прочла ему вслух, а поскольку тут спокойно, но энергично описывалось действо после полового акта, Джулия наверняка была бы слишком смущена, чтобы читать такие отрывки ему вслух. Или, может, это лишь я был бы смущен? – задавался он вопросом.
Роман настолько притягивал, что Фаррух уже не мог заглядывать в него лишь урывками; прикрыв книгу газетой или журналом, он укрывался с ней в гамаке. Джулия, похоже, не замечала отсутствия книги – возможно, читала своего Троллопа.
В первой главе внимание Фарруха привлек лишь один эпизод, занимавший пару страниц. Рассказчик ехал в поезде по Франции. «Девушка напротив меня уснула. Уголки ее узкого рта были опущены, как бы под бременем горьких открытий». Доктор Дарувалла сразу же почувствовал, что это хороший текст, но также предположил, что у истории несчастливый финал. Доктору никогда не приходило в голову, что камнем преткновения между ним и самой серьезной литературой было то, что он не любил несчастливых финалов. Фаррух совсем забыл, что в юности он предпочитал, чтобы все кончалось плохо.
Уже в пятой главе доктора Даруваллу стал откровенно пугать вуайеризм рассказчика, повествующего от первого лица, поскольку склонность к такого рода вуайеризму была начисто исключена из собственного тревожного опыта доктора. «Когда она идет, во мне возникает слабина. Неуверенный женский шаг. Полные бедра. Узкая талия». Преданно, как всегда, Фаррух подумал о Джулии. «Вспыхивает белый лифчик, там, где кофта чуть отделилась от ее груди. Я продолжаю бросать туда быстрые, беспомощные взгляды». И Джулии нравится такое? – вопрошал Фаррух. А потом, в восьмой главе, роман принял такой оборот, что доктор Дарувалла почувствовал себя несчастным от зависти и желания. Вот тебе и второй медовый месяц! – подумал он. «Ее спина перед ним. Одним движением она стягивает с себя кофту, а затем, выставив локти, в этой неловкой позиции заведенных за спину рук, она расстегивает лифчик. Он медленно поворачивает ее лицом к себе».
Доктор Дарувалла с подозрением относился к рассказчику, этому главному герою, путешествующему за границей молодому американцу, который одержим каждой деталью сексуальных открытий между ним и французской девушкой из провинции – восемнадцатилетней Анной-Мари. Фаррух не понимал, что без навязчивого присутствия рассказчика читатель не мог бы испытывать зависть и страсть вечного соглядатая и что именно это влекло его и побуждало читать дальше и дальше. «Утром они снова делают это. Серый свет, еще очень рано. У нее несвежее дыхание».
Вот когда доктор Дарувалла уже понял, что один из любовников должен умереть; запах изо рта был неприятным намеком на смерть. Он хотел бросить чтение, но не смог. Он решил, что ему не нравится молодой американец, который живет на средства отца, он даже не работает, но его сердце разрывается от боли, поскольку юная француженка потеряла невинность. Доктор и не знал, что, оказывается, его трогают такие вещи. Книга была выше его понимания.
Поскольку его медицинская практика состояла почти из чистого посыла добра, он был плохо подготовлен к реальному миру. В основном он видел пороки развития, уродства и детские травмы; он пытался восстанавливать маленькие детские суставы до их предполагаемого совершенства. А у реального мира не было таких же ясных целей.
Я прочту еще одну главу, подумал доктор Дарувалла. Он уже прочитал девять. Он лежал в полуденную жару на ближнем краю пляжа в гамаке под мертвенно недвижными ветвями арековой и кокосовой пальм. К запаху кокосового ореха, рыбы и соли иногда примешивался дух гашиша, дрейфующий вдоль пляжа. Там, где пляж касался зеленой массы спутанной тропической растительности, киоск торговца сахарным тростником соперничал за небольшой треугольник тени с вагончиком, где продавали молочные коктейли и сок манго. Тающий лед увлажнял песок.
Семейство Дарувалла вступило в командование целой флотилией комнат – заняв весь этаж отеля «Бардез», – и у них был обширный открытый балкон, хотя только с одним спальным гамаком, и молодой Джон Д. закрепил его за собой. Доктору Дарувалле так понравилось лежать в гамаке на пляже, что он решил попросить у Джона Д. позволения поспать в гамаке на балконе хотя бы одну ночь; в конце концов, у Джона Д. была своя комната с кроватью, и Фаррух и Джулия всяко могли провести одну ночь врозь – под этим доктор подразумевал, что он и его жена не были склонны заниматься любовью каждую ночь или даже хотя бы дважды в неделю. Вот тебе и второй медовый месяц! – снова подумал Фаррух. И вздохнул.
