Новость о шокирующем решении Мартина – оставить, так сказать, «жизнь во Христе», не быть, как говорят о себе иезуиты, «одним из нас» – хоть и озадачила отца настоятеля, но он отнесся к ней философски.
– Индия не для всех, – заметил отец Джулиан, предпочитая дать неожиданному решению Мартина светское объяснение.
Вините, так сказать, во всем Бомбей. В конце концов, отец Джулиан был англичанином и лишь подтвердил свое сомнение в состоятельности американских миссионеров; даже на основании малозначимых данных из досье Мартина Миллса отец настоятель усомнился в будущем священнике. Индиец отец Сесил выразил сожаление по поводу ухода молодого Мартина – ведь энергия схоласта-учителя была долгожданным подарком колледжу Святого Игнатия.
Брат Габриэль, который очень любил Мартина и восхищался им, тем не менее помнил окровавленные носки в руках схоласта, не говоря уже о молитве «Я буду индейку». Пожилой испанец ретировался, как он часто делал, в свою комнату с коллекцией икон; эти бесчисленные изображения страданий, представленных русскими и византийскими иконами, были, по крайней мере, традиционными – и, таким образом, вселяли надежду. Усекновение головы Иоанна Крестителя, Тайная вечеря, Снятие с креста (разумеется – тела Христова) – даже эти страшные сцены были предпочтительнее того образа Мартина Миллса, который поневоле запомнился бедному старому брату Габриэлю: сумасшедший из Калифорнии со своими окровавленными повязками, который выглядел как обобщенный портрет многих убитых миссионеров прошлого. Возможно, на то была воля Божья, чтобы Мартина Миллса вызвали в Нью-Йорк.
– А что вы собираетесь делать? – воскликнул доктор Дарувалла, поскольку за время, которое потребовалось доктору, чтобы поговорить с Вайнодом и детективом Пателом, Мартин не только выложил старшеклассником колледжа Святого Игнатия католическую интерпретацию «Сути дела», но также «интерпретировал» Божью волю. Согласно Мартину, Бог не хотел, чтобы он стал священником, – Бог хотел, чтобы он отправился в Нью-Йорк!
– Правильно ли я вас понимаю? – сказал Фаррух. – Вы решили, что трагедия Мадху – это ваш личный провал. Я знаю это чувство – мы оба остались в дураках. И, кроме того, вы, как будущий священник, сомневаетесь в силе своей веры, поскольку ваша мамаша все еще может манипулировать вами, как она манипулировала всеми, делая себе карьеру. Итак, вы едете в Нью-Йорк, чтобы убедиться в ее власти над вами, а также ради Дэнни, хотя Дэнни не узнает, приехали вы в Нью-Йорк или нет. Или вы считаете, что Дэнни узнает?
– Это упрощенная трактовка, – сказал Мартин. – У меня, может, не хватает воли, чтобы быть священником, но я не совсем утратил веру.
– Ваша мамаша – сука, – сказал ему доктор Дарувалла.
– Это упрощенная трактовка, – повторил Мартин. – Кроме того, я и так знаю, кто она.
Какое искушение испытывал доктор! Скажи ему – скажи ему прямо сейчас! – подумал доктор Дарувалла.
– Естественно, я верну вам деньги – я не возьму билет на самолет в качестве подарка, – пояснил Мартин Миллс. – В конце концов, мой обет бедности отменяется. У меня есть диплом с правом преподавать. Учительством много не заработаешь, но, конечно, достаточно, чтобы вернуть вам долг через какое-то время.
– Какие там деньги! Я могу позволить себе купить вам билет на самолет – я могу позволить себе купить двадцать авиабилетов! – воскликнул Фаррух. – Но вы отказываетесь от своей цели – вот что выглядит безумием. Вы сдаетесь, и по таким глупым причинам!
– Дело не в причинах, а в моих сомнениях, – сказал Мартин. – Просто посмотрите на меня. Мне тридцать девять. Если бы я собирался стать священником, я бы уже давно был им. Кто все еще пытается «найти себя» в тридцать девять, весьма ненадежен.
Именно это я и собирался сказать! – подумал доктор Дарувалла, но сказал другое:
– Не волнуйтесь о билете – я куплю вам билет.
Ему было неприятно видеть, что этот дурак выглядит таким разбитым; Мартин был дураком, но дураком-идеалистом. Идиотский идеализм привлекал доктора Даруваллу. И Мартин был откровенен – в отличие от своего близнеца! По иронии судьбы доктор чувствовал, что, благодаря Мартину Миллсу, менее чем за неделю узнал о Джоне Д. больше, чем от самого Джона за тридцать девять лет.
Доктор Дарувалла задавался вопросом: стал ли Джон Д. закрытым и отстраненным лишь после того, как воплотился в Инспектора Дхара, или его темный, как икона, характер был дан ему от рождения? Затем доктор напомнил себе, что Джон Д. был актером и до того, как стал Инспектором Дхаром. Если однояйцовый близнец, у которого отец гей, имел пятидесятидвухпроцентный шанс стать геем, то разве могли Джон Д. и Мартин Миллс с таким вот шансом не быть одинаковыми? Доктор Дарувалла подумал, что у близнецов был сорокавосьмипроцентный шанс на неодинаковость; тем не менее он сомневался, что Дэнни Миллс мог быть отцом близнецов. Более того, Фаррух слишком полюбил Мартина, чтобы продолжать обманывать его.
«Скажи ему – скажи ему сейчас!» – твердил себе Фаррух, но не мог произнести ни слова. Только самому себе он мог сказать то, что хотел бы сказать Мартину.
Тебе не нужно возиться с останками Дэнни. Скорей всего, твой отец – Невилл Иден, а его останки давным-давно погребены. И не нужно помогать мамаше, которая хуже суки. Ты ее не знаешь – кто она такая и что собой представляет. Но есть один человек, которого ты, возможно, хотел бы узнать; может, вы даже оказались бы полезны друг другу. Он научил бы тебя расслабляться – или даже приятно проводить время. Ты мог бы, хоть немного, научить его чистосердечию – скажем, тому, как не актерствовать хотя бы иногда.
Но доктор ничего этого не сказал. Ни слова.
Доктор Дарувалла принимает решение
– Стало быть, он слабак, – сказал Инспектор Дхар, близнец.
– Во всяком случае, он растерян, – ответил доктор Дарувалла.
– Тридцатидевятилетний мужчина не должен заниматься поисками самого себя, – заявил Джон Д.
Актер сопроводил эту фразу почти искренним негодованием, ни разу не напомнив себе, что вопрос поисков самого себя был ему хорошо знаком.
– Думаю, он тебе понравится, – осторожно сказал Фаррух.
– Ну, ты же писатель, – более чем двусмысленно заметил Дхар.
Доктор Дарувалла подумал: хочет ли Джон Д. сказать, что вопрос, встретятся они или нет, зависит от меня? Или он имеет в виду, что только писатель будет впустую тратить время, фантазируя насчет встречи близнецов?
Они стояли на балконе квартиры Даруваллы, глядя на закат. Аравийское море было бледно-фиолетовым, как медленно заживающая нижняя губа Джона Д. Актер использовал гипсовый лонгет на вывихнутом мизинце как указку; Дхару нравилось тыкать пальцем.
– Помнишь, как Нэнси отреагировала на этот вид? – спросил актер, указывая на запад.
– Добралась до Айовы, – заметил доктор.
– Если ты больше не вернешься в Бомбей, Фаррух, ты мог бы отдать эту квартиру заместителю комиссара и миссис Пател. – Фраза была произнесена с почти полным безразличием. Сценаристу оставалось только восхищаться скрытным характером, который он создал; Дхар был почти абсолютно непроницаем. – Я не имею в виду действительно отдать им – хороший детектив наверняка истолкует это как взятку, – продолжал Дхар. – Но, скажем, ты мог бы продать ее им за смешную сумму – например, за сто рупий. Только, конечно, с условием, что Пателы будут держать слуг – пока Налин и Рупа живы. Я знаю, что ты не захочешь выставлять их на улицу. Что касается жилищного комитета, я уверен, что они не будут возражать против Пателов, – каждый квартирант хотел бы иметь в доме полицейского. – Дхар снова указал своим лонгетом на запад. – Я считаю, что этот вид в чем-то помог бы Нэнси, – добавил актер.
– Вижу, ты думал об этом, – сказал Фаррух.
– Просто идея – если ты больше никогда не вернешься в Бомбей, – ответил Джон Д. – Я имею в виду – если действительно никогда.
