Поначалу Фаррух собирался сказать Макфарлейну, что разбил голову в такси из-за безалаберного водителя, который так резко затормозил, что он ударился лбом о плексигласовую перегородку между сиденьями. Хотя это было правдой или всего лишь недомолвкой, голос мог выдать его; а куда деть его страх, его оскорбленное чувство собственного достоинства, его гнев – все это еще отражалось в его глазах.

– Кто это тебя так, Фаррух? – спросил Мак.

И доктор Дарувалла рассказал доктору Макфарлейну все, начиная с метро, где к нему пристали три подростка, и с оскорбительных выкриков из проезжающих машин. К тому моменту как Мак зашил рану – на нее пришлось наложить пять швов, – Фаррух повторил выражение «цветной иммигрант» больше раз, чем за всю жизнь до этого, даже в разговорах с Джулией. Он также никогда не расскажет жене о Маленькой Индии; с него было достаточно и того, что об этом узнал Мак.

У доктора Макфарлейна были свои истории. Хотя его ни разу не избивали, однако угрожали и запугивали. Его будили среди ночи звонками, так что ему пришлось трижды менять телефонный номер. Постоянно звонили и в его офис, из-за чего уволились два его секретаря и одна медсестра. Иногда под дверь его кабинета подбрасывали письма или записки; возможно, они были от родителей его бывших пациентов, или от его коллег, или от прочего персонала из этой детской больницы.

Мак помог Фарруху отрепетировать, как он опишет этот «несчастный случай» жене. Более правдоподобно звучала версия, что водитель ни в чем не виноват. Они придумали, что какая-то идиотка вдруг не глядя вырулила с обочины на дорогу и водителю ничего не оставалось, как вдарить по тормозам. (Ни в чем не повинный женский пол за рулем вновь был заклеймен.) Как только Фаррух обнаружил рану и кровь, он попросил водителя отвезти его обратно в госпиталь; к счастью, Макфарлейн был еще там и наложил швы. Всего лишь пять. Его белая рубашка теперь на выброс, а что стало с костюмом, будет видно после химчистки.

– А почему не сказать Джулии, что на самом деле произошло? – спросил Мак.

– Она во мне разочаруется, потому что я ничего не сделал в ответ, – сказал Фаррух.

– Едва ли, – сказал Макфарлейн.

– Я сам разочарован, что ничего не сделал в ответ, – признал доктор Дарувалла.

– Этого уже не исправить, – сказал Мак.

По пути домой на Рассел-Хилл-роуд Фаррух спросил Мака о его работе в приюте для больных СПИДом – был один такой в Торонто.

– Я там просто волонтер, – пояснил Макфарлейн.

– Но ты же врач, – сказал доктор Дарувалла. – Я имею в виду, там, должно быть, интересно. Но что конкретно там может делать ортопед?

– Ничего, – сказал Мак. – Там я не врач.

– Нет, конечно ты врач – ты везде врач! – воскликнул Фаррух. – Там должны быть пациенты с пролежнями. Мы знаем, что делать с пролежнями. А как насчет обезболивания?

Доктор Дарувалла думал о морфине, чудо-препарате; он «выключает» связь между мозгом и легкими. Разве люди со СПИДом в хосписе не умирают довольно часто из-за нарушений дыхания? Разве морфин не был бы там особенно полезен? Острая дыхательная недостаточность – респираторный дистресс-синдром – все равно наступит, но пациент хотя бы не будет мучиться.

– А как насчет атрофии мышц, из-за того что человек прикован к постели? – добавил Фаррух. – Ведь наверняка можно объяснить родственникам пациентов, какие можно делать упражнения лежа, или раздавать теннисные мячи, чтобы пациенты их сжимали…

Доктор Макфарлейн рассмеялся.

– В хосписе свои врачи. Они специалисты по СПИДу, – сказал он. – И там я совсем не врач. Что мне нравится – так это быть просто волонтером.

– А как же катетеры? – спросил Фаррух. – Они ведь засоряются. И возникает воспаление… – Голос его становился все тише; он спрашивал себя, можно ли промывать катетеры антикоагулянтом, но Макфарлейн прервал ход его мыслей.

– Там я никакой медициной не занимаюсь, – сказал Мак.

– Тогда чем же ты там занимаешься? – спросил доктор Дарувалла.

– Как-то вечером я выстирал все белье. В другой раз отвечал на телефонные звонки.

– Но это может делать каждый! – воскликнул Фаррух.

– Да, любой волонтер, – подтвердил Макфарлейн.

– Слушай, а если у пациента припадок, судороги от какой-то неконтролируемой инфекции? Что ты делаешь? Ты вводишь ему валиум внутривенно?

– Я звоню врачу, – сказал доктор Макфарлейн.

– Ты надо мной издеваешься! А что с питательными зондами? Если они выскочили. Что тогда? У вас там своя аппаратура для рентгена или вы возите больных в госпиталь? – допрашивал его Фаррух.

– Я звоню по телефону врачу, – повторил Макфарлейн. – Это хоспис не для тех, кто может выздороветь. Однажды вечером я читал вслух больному, который не мог уснуть. Потом я писал письма за другого больного его семье и друзьям – он хотел проститься с ними, но не мог писать.

– Невероятно! – сказал доктор Дарувалла.

– Они приходят туда умирать, Фаррух. Мы стараемся облегчить им это. Мы не можем им помочь так, как помогаем большинству наших пациентов, – пояснил Макфарлейн.

– Значит, ты являешься туда, – начал Фаррух, – отмечаешься, говоришь кому-то, что прибыл. И дальше?

– Обычно санитарка говорит, что мне надо сделать.

– Санитарка говорит врачу, что ему делать! – воскликнул доктор Дарувалла.

– Наконец ты начал что-то улавливать, – сказал доктор Макфарлейн.

А вот и дом Фарруха на Рассел-Хилл-роуд. Он был очень далеко от Бомбея. Он был также очень далеко от Маленькой Индии.

– Хотите знать, что я про это думаю? – сказал Мартин Миллс, который всего раз пять прервал рассказ Фарруха. – Честно говоря, я думаю, вы, вероятно, сводите с ума своего бедного друга Макфарлейна. Очевидно, что он вам дорог, но на каких условиях? На ваших условиях – на ваших гетеросексуальных условиях.

– Но я такой и есть! – воскликнул доктор Дарувалла. – Я врач-гетеросексуал!

Несколько человек в аэропорту Раджкота не без удивления посмотрели на него.

– Три тысячи восемьсот девяносто четыре, – сказал голос в громкоговорителе.

– Дело в том, готовы ли вы сочувствовать гею, который бредит? – спросил миссионер. – Не врачу, а тому, кто абсолютно равнодушен к вашим проблемам, – тому, кому нет никакого дела ни до расизма, ни до того, что там происходит с цветными, как вы говорите, иммигрантами. Вы не считаете себя гомофобом, но каково ваше отношения к подобному человеку?

– Почему меня должен волновать подобный человек? – воскликнул Фаррух.

– Вот то, что я о вас думаю. Понятно, что я имею в виду? – спросил миссионер. – Вы типичный гомофоб.

– Три тысячи девятьсот сорок девять, – раздался голос из громкоговорителя.

– Вы даже не можете выслушать простую историю, – сказал доктор Дарувалла иезуиту.

– Боже милостивый! – сказал Мартин Миллс.

При посадке в самолет их задержали, потому что власти снова конфисковали опасный швейцарский армейский нож схоласта.

– Опять забыли упаковать этот чертов нож в сумку? – спросил доктор Дарувалла.

– Учитывая ваше настроение, было бы глупо отвечать на подобные вопросы, – ответил Мартин.

Когда они наконец оказались на борту самолета, Мартин сказал:

– Послушайте… Я знаю, мы оба беспокоимся о детях. Но мы сделали для них все, что могли.

– За исключением усыновления, – заметил доктор Дарувалла.

– Ну, мы же не могли сделать это, не так ли? – спросил иезуит. – Я считаю, что мы оставили их в состоянии, когда они сами могут помочь себе.

– Хотите, чтобы меня стошнило? – сказал Фаррух.

– В цирке им безопаснее, чем там, где они были, – гнул свое фанатик. – Через сколько недель или месяцев мальчик бы ослеп? Сколько времени понадобилось бы, чтобы девочка заразилась какой-нибудь ужасной болезнью – даже худшей? Не говоря уже о том, что ей пришлось бы вынести до этого. Конечно вы беспокоитесь. Я тоже. Но больше мы ничего не можем сделать.

– Это и есть фатализм или мне послышалось? – спросил Фаррух.