Увидев калеку, она подозвала его. Доктор Дарувалла смущенно последовал за ним. Все, кто хромает, нуждаются в дополнительной защите, стала говорить колченогому мальчику миссис Бхагван; поэтому она захотела, чтобы у него был медальон Саи-Бабы из Ширди. По ее словам, Саи-Баба был святым покровителем всех людей, которые боялись упасть.
– Теперь он не будет бояться, – пояснила миссис Бхагван доктору Дарувалле.
Она привязала брелок на шею мальчику; это был очень тонкий кусочек серебра на ремешке из сыромятной кожи. Глядя на нее, доктор мог только удивляться тому, как она, будучи незамужней женщиной, когда-то страдала от «прогулок по небу», истекая кровью во время месячных, прежде чем ей стало прилично использовать тампон. Теперь ей было все одно – и «Прогулка по небу», и номер с ножами мужа.
Хотя миссис Бхагван нельзя было назвать приятной особой, ее волосы были блестящими и красивыми; но Ганеш смотрел не на ее волосы – он смотрел в ее палатку. Там вдоль потолка тянулось лестничное устройство для репетиций «прогулок по небу», ровно восемнадцать петель в комплекте. Даже миссис Бхагван не могла подняться под купол без тренировок. С потолка также свисала трапеция с зубником; зубник был таким же блестящим, как волосы миссис Бхагван, и доктор подумал, что, возможно, он все еще влажный от ее слюны.
Миссис Бхагван увидела, куда смотрит мальчик.
– Он вбил в себе в голову, что хочет исполнять номер «Прогулка по небу», – пояснил Фаррух.
Миссис Бхагван строго посмотрела на Ганеша.
– Это глупая идея, – сказала она калеке.
Она взялась узловатой рукой за подаренный мальчику медальон Саи-Бабы и легонько потянула его к себе. Доктор Дарувалла заметил, что руки миссис Бхагван были большими и крепкими, как у мужчины; тут же доктор вспомнил, как его неприятно поразили руки второй миссис Догар, когда он в последний раз видел ее, – как они беспокойно теребили скатерть, напоминая лапы зверя.
– Даже Саи-Баба из Ширди не спасет «гуляющего по небу», – сказала миссис Бхагван Ганешу.
– Что же спасает вас? – спросил мальчик.
Приподняв подол сари, циркачка показала ему ноги; они выглядели на удивление изящными, даже нежными по сравнению с ее руками. Но подъемы ее стоп и голени спереди были так грубо стерты, что это было мало похоже на нормальную кожу; на ее месте была затвердевшая рубцовая ткань, сморщенная и потрескавшаяся.
– Потрогай их, – сказала мальчику миссис Бхагван. – Вы тоже, – сказала она доктору, который повиновался.
Он никогда не прикасался к слону или носорогу; он лишь только представлял себе, какие у них жесткие, кожистые шкуры. Доктор машинально подумал о том, что миссис Бхагван могла бы использовать для своих бедных ступней мазь или лосьон, чтобы залечить трещины в задубевшей коже; затем ему пришло в голову, что если залечить трещины, то ее кожа станет слишком мозолистой и она не сможет ощущать петли, трущиеся о ее ноги. Если ее потрескавшаяся кожа вызывала боль, эта боль сигнализировала ей о том, что ноги надежно закреплены в петлях – так, как нужно. Без боли миссис Бхагван пришлось бы полагаться только на зрение; если уж говорить о прохождении петель, то лучше, чтобы при этом были задействованы и осязание, и зрение.
Казалось, что Ганеш не обескуражен внешним видом ног миссис Бхагван. Его глаза исцелялись – каждый день они становились все яснее, – и полный ожидания взгляд калеки сиял неизменной верой в будущее. Он знал, что сможет научиться номеру «Прогулка по небу». Одна нога была к этому готова; оставалось лишь подготовить вторую ногу.
Иисус на стоянке автомобилей
Тем временем миссионер спровоцировал хаос в районе клеток с обезьянами шимпанзе. Гаутам был взбешен, увидев его, – бинты были еще белее, чем кожа схоласта. С другой стороны, кокетливая Мира продела свои длинные руки сквозь решетку клетки, как будто умоляя Мартина обнять ее. Гаутам ответил тем, что усердно помочился в направлении миссионера. Мартин считал, что ему следует скрыться с глаз шимпанзе, а не стоять там и провоцировать их кривляние, но Кунал хотел, чтобы миссионер остался. Для Гаутама это послужит хорошим уроком, рассуждал Кунал: чем более агрессивно обезьяна будет реагировать на присутствие иезуита, тем сильнее Кунал будет наказывать обезьяну. По мнению Мартина, такой метод приучения Гаутама к послушанию был ошибочным; но иезуит подчинился просьбе инструктора.
В клетке у Гаутама на потертой веревке качалась старая автомобильная покрышка – протектор был лысым. В гневе Гаутам отпихнул покрышку в сторону решетки своей клетки, а затем схватил ее и вонзил зубы в резину. Кунал ответил тем, что просунул сквозь решетку бамбуковый шест и ткнул им Гаутама. Мира каталась на спине.
Когда доктор Дарувалла наконец нашел миссионера, Мартин Миллс стоял беспомощным свидетелем этой драмы человекообразной обезьяны – вид у него был такой же виноватый и жалкий, как у заключенного.
– Господи, почему вы здесь стоите? – спросил его доктор. – Если бы вы просто ушли, все это прекратилось бы!
– Вот и я так думаю, – ответил иезуит. – Но дрессировщик сказал мне остаться.
– Он дрессирует вас или шимпанзе? – спросил Фаррух у Мартина.
Таким образом, прощание миссионера с Ганешем происходило на фоне визгов и воплей по-расистски настроенной обезьяны; трудно было представить, что в этом и состоит обучение Гаутама. Двое мужчин отправились вслед за Раму к «лендроверу». Последними на их пути были клетки с сонными, недовольными львами; тигры выглядели не лучше – вялыми и не в духе. Бесшабашный водитель нарочито хватался за прутья клетки больших кошек; иногда лапа с вытянутыми когтями щелкала по железу прутьев, но самоуверенный Раму успевал отдернуть руку.
– Еще целый час до кормления мясом, – пел Раму львам и тиграм. – Целый час.
Жаль, что их отъезд из «Большого Голубого Нила» был отмечен подобными издевательскими и, пожалуй, жестокими сценками. Доктор Дарувалла только один раз посмотрел на удаляющуюся фигуру колченогого мальчика. Ганеш, прихрамывая, направлялся в палатку повара. Судя по его западающей походке, казалось, что у калеки на правую пятку приходится вес двух или трех мальчиков; как прибылой палец[103] у собак и кошек, подушечка и пальцы правой стопы мальчика никогда не касались земли. Неудивительно, что он хотел «гулять по небу».
Что касается Фарруха и Мартина, их жизни снова были в руках Раму. Они ехали в аэропорт в Раджкоте в дневное время, так что хорошо была видна кровавая бойня на шоссе, которой благополучно избежал «лендровер». Доктор Дарувалла снова попытался отвлечься от манеры вождения Раму, но на этот раз доктор оказался на переднем сиденье пассажира, и ремня безопасности не было. Мартин прижался к спинке переднего сиденья, высунув голову из-за плеча Фарруха и, вероятно, перекрыв ею все, за чем надлежало следить в зеркале заднего вида, – но Раму и не думал присматривать за теми, кто ехал сзади, или за теми, кто мчался с намерением обогнать его.
Поскольку Джунагадх был отправной точкой для посещения леса Гир, последнего места обитания азиатского льва, Раму спросил, были ли они там, – они там не были, и Мартин Миллс спросил доктора, о чем говорит Раму. Нет, это долгая поездка, подумал доктор; Раму говорил на маратхи и хинди, и Фаррух пытался перевести. Миссионер пожалел, что они не увидят гирских львов. Может быть, когда они вернутся, чтобы навестить детей, они заедут в этот лес. К тому времени, подумал доктор, «Большой Голубой Нил» будет выступать в другом городе. В городском зоопарке есть несколько азиатских львов, сказал им Раму, – если они по-быстрому посетят львов, то вполне успеют на свой самолет в Раджкоте. Но Фаррух мудро наложил вето на эту идею; он знал, что любая задержка в Джунагадхе заставит Раму гнать в Раджкот еще быстрее.
Дискуссия о Грэме Грине не стала отвлечением, на которое рассчитывал Фаррух. Иезуитская «католическая интерпретация» «Сути дела» была вовсе не тем, что ожидал услышать доктор; это привело его в бешенство. Доктор Дарувалла утверждал, что даже такой роман, как «Сила и слава», столь глубоко относящийся к вере, нельзя было или не следовало обсуждать в строго «католических» терминах; доктор процитировал по памяти тот отрывок, который он любил: «В детстве всегда есть момент, когда открывается дверь, через которую входит будущее».
